Помещение вновь стало наполняться негативными флюидами – одно неосторожное движение, и перепад напряжения поднимет все на воздух. Ларс в очередной раз был вынужден действовать осторожнее, идти почти вслепую, прощупывая рыхлую почву на наличие мин.

- Лицо… Ты как-то обронил фразу, что оно не твое. Как много ты исправил?

- Почти все.

Кори склонил голову, прячась за волосами, побоявшись, что Ларс начнет разглядывать его куда более пристально. Но журналист не смотрел. Специально не смотрел.

- И стало легче?

- Нисколько.

- Почему?

- Не понимаю, - Кори, насколько ему это удавалось, пожал плечами. - Когда делал, казалось, что отпускает, но как только не осталось того, что я мог бы изменить, все вернулось на свои места – чувства захлестнули волной. Словно я все это время бежал на месте.

- От чего? - банальные и местами вопросы “в лоб”, без которых невозможно было обойтись.

- От себя. От Нее. От того, кем бы мог стать, - Кори говорил медленно, разбивая предложения на короткие фразы, а те, в свою очередь, обрывал на слова с длительными паузами.

Полная луна и яркие звезды уже давно заняли свое место на небосводе, помогая тусклым светом череде встроенных в навесной потолок маленьких лампочек освещать комнату. Ларсу хотелось выйти на балкон, полной грудью вдохнуть свежий воздух, наблюдая за видом ночного города, на мгновение забыться, но единственное, что он действительно сейчас мог, - продолжать вести этот трудный, едва поддающийся контролю разговор. Желание разобраться во всем самому и хотя бы отчасти помочь запутавшемуся Кори оказалось превыше собственных желаний.

- Думаешь, такое предается по наследству?

- Не исключено.

- И в семье твоей матери случались похожие инциденты?

- Не думаю.

Поднятая левая бровь - классическое выражение удивление на лице Ларса.

- Никогда не спрашивал у бабушки с дедушкой, у родных Вивиан?

- Мы не общаемся. Я не видел их лет с тринадцати. Так решили мои новые родители, так будет лучше для меня.

- Почему же?

- В их присутствии я всегда плакал, а после отъезда отходил очень долго, замыкаясь в себе на несколько дней, а то и недель… Бабушка слишком похожа на Нее.

Пазл за пазлом Ларс складывал в голове картинку, внимательно следя за деталями и стараясь не упустить ни одной из виду. Сейчас он как никогда был рад тому, что по профессии являлся журналистом и всем сердцем любил это дело - обретенные навыки были как нельзя кстати.

- Семья, что тебя забрала…

- Ричи – старший брат моего отца, на нем сильнее всего сказалась его смерть, и он вызвался стать моим опекуном – это был единственный шанс сохранить и удержать то, что осталось от младшего. А потом… Я начал меняться, все больше и больше походить на Нее…

Ларс перебил Кори, едва тот успел закончить.

- «Она», «нее», «ее» - одни местоимения, почему ты никогда не называешь ее мамой? - слишком резкий напор журналиста в мгновение зарядил утихнувший гнев Уаилда. Брошенный пристальный взгляд стал первым сигналом.

- Потому что не могу перебороть себя… Она – чудовище из моих самых страшных кошмаров, мое подсознание слишком извратило ее образ.

Ларс попытался успокоить Кори, сам не ведая того, как совершил ошибку, все ближе подталкивая автора к новой истерике. Но большая проблема заключалась в том, что журналист был до чертиков прав. И где-то в глубине души Уаилд осознавал, но отказывался это принимать.

- Это не твоя вина – взрослые допустили ошибку, когда вычеркнули мать из твоей жизни, словно со старой пленки стерли все хорошее о ней, углубив ненависть за потерю брата, сына.

- Я сам все стер!

- Нет, Кори. Ты был слишком мал, перенесенный шок не сказался бы на тебе так сильно, поступи твои родственники иначе. Она ведь твоя мама… - Ларс сжал его плечи, встряхивая.

- Им тоже было тяжело.

- Не защищай и не оправдывай их, - хватка ослабла, и он отстранился. - Расскажи, что помнишь о ней. Тебе было двенадцать, достаточно для того, чтобы накопить общих воспоминаний.

Разогревая и подготавливая Уаилда, Ларс шаг за шагом подводил его к основной мысли, ради которой пришел сюда: маленький мальчик вновь оказался в беде, и если Эванс увидит, что ему нужна помощь, он непременно протянет руку.

- Я почти ничего не помню.

Кори до конца не понимал своих собственных чувств, где-то глубоко внутри него, казалось, сидели абсолютно два разных человека: один хотел идти на контакт с Ларсом, открываясь перед ним, как книга, а другой предпочитал оставаться замкнутым, без использованного права оказаться кем-то понятым.

- «Почти» не равно «ничего», продолжай, - настаивал журналист, заставляя автора прогнуться под своим напором.

- Все воспоминания так или иначе вертятся близко около того дня… Я чувствовал себя чужим в доме. Иногда ее взгляд оказывался настолько холодным и бесчувственным, что я ощущал себя лишним в ее присутствии, словно она презирала меня. Как-то раз я поделился своей тревогой с одноклассником, до сих пор помню слова, которые он произнес: «Знаешь, обычно, когда такое происходит в кино, в середине или в конце сюжета выясняется, что ребенок не родной – приемыш».

- И ты поверил?

- Не сразу… Все, что тогда творилось в доме очень походило на сценарий фильма. Однажды за обеденным столом я спросил ее об этом: «Мама, ты меня усыновила?» И лучше бы я этого не делал.

- Что она ответила, ты помнишь?

Где-то вдали показались сигнальные огни самолета, и Кори отвлекся на них. Шум турбин разрезал тишину ночного неба. Множество лампочек моргало попеременно и втягивало в несбыточные мечты: “Как бы я хотел оказаться сейчас на борту, мне даже все равно, куда он летит - знать не обязательно”, - проводив красно-синий огонек за пределы видимости, Уаилд сперва расфокусировано, но, спустя минуту, внимательно посмотрел на Ларса - тот по-прежнему терпеливо ждал.

- Ни-че-го. Абсолютно ничего. Просто вышла из-за стола и принялась мыть посуду. В раковине стояла пара тарелок, я и сам не раз ей помогал и знаю, сколько времени нужно, чтобы вымыть все. Она проторчала там час – я засекал, - Кори протяжно выдохнул.

- История, конечно, душераздирающая, но это не то, что я хотел от тебя услышать – нормальные детские и счастливые воспоминания, судя по хронологическим рамкам в статье, ее болезнь вспыхнула как вирус и сразила тело за считанные месяцы, тебе было двенадцать, а значит, до нее было счастливое и беззаботное, такое как у всех, детство.

Кори нахмурился, недовольно смотря на Ларса, - внутри все клокотало, начинало закипать: “Я хотел, я хотел,” - но как ты не понимаешь, что мне ничего не нужно, я ничего не хочу?”

- Даже если я помню свои ощущения – это не гарантирует, что сами события свежи в сознании. Думаешь, я не пытался? Пытался. Десятки, сотни, тысячи раз, но на месте этих «беззаботных» лет, словно дыра выжжена там, где фигурирует мама. Будто кто-то забрался в мою голову, нашел фотоальбом и штрих за штрихом закрасил ее лицо и все, что она когда-либо делала. В той жизни остались только я и отец.

- Но можно попробовать…

- Ничего нельзя! Нельзя!

Кори, сорвавшись на крик, начал выбиваться. Дергаясь всем телом, едва ли не как в припадке. Не ожидая такого резкого напора, Эванс едва не слетел с насиженного места. Покрывало съехало на середину кровати, одеяло пошло волнами. Бездействовать, просто наблюдая за бившимся в истерике парнем, он не мог, нужны были решительные меры, пресекшие бы на корню эмоциональную бурю. И журналист догадывался, что помогло бы ненадолго заткнуть Уаилда, погасить огонь и усмирить негодование: схватившись за правую руку парня, оттягивая ворот рубашки, он сомкнул зубы на его плече. Чувствуя привкус солоноватой кожи и запах данный по факту рождения и тепло, исходящее от напрягшегося тела.

“Три, два, один”, - мысленно отсчитал Ларс, плотнее сжимая челюсти, кажется вздрагивая вместе с сидящим под ним парнем.

- Блеа-а… Больно, пус-ти, - зашипел Кори, чувствуя, как вмиг покраснели глаза от набежавших слез. Укус оказался действительно сильным, плечо пульсировало и жгло, а след от него угрожал не сойти, как минимум, пару дней.