— Это по-нашему! — провозгласил бритый уже вполне доброжелательно. — А к неморалам за что попал?
— Скачал порноролик и заменил им стандартное приветствие системы. Всему отделу.
Все снова грохнули.
— И спрятал пульт одного сотрудника, — добавил ПалСаныч, когда веселье стало утихать.
Смех грянул с новой силой.
— С тобой не соскучишься! — восхищенно пробасил бритый. — Я даже не рискну предположить, за что тебя упекли на проблемную.
— За секс с девушкой из младшей возрастной группы, — просто ответил ПалСаныч.
— Красиво жить не запретишь, — удовлетворенно признал бритый, а затем повернулся к своим товарищам. — Ну что? Вор, махинатор, растлитель молодежи и распространитель порнухи. Наш человек, как считаете?
— Наш, — подтвердили остальные с довольными лыбами.
— Подходишь! — подытожил бритый. — Что ж, давай знакомиться. Я Криворучко. Это — он кивнул в сторону рыжего — КуДзу, а это наша гордость — Быдлокодер.
— Зачем же так официально, для своих просто Кодер, — уточнил патлатый.
— А я Павел. Паша, — представился ПалСаныч, удивляясь, как необычно звучит имя, с которым он прожил пятьдесят лет. И от которого отвык всего за пять лет бытия ПалСанычем.
— Ну какой же ты Паша! — возразил Криворучко, — Ты взломщик банкоматов, гроза сейфов, медвежатник. Медвежатник? — он вопросительно посмотрел на своих друзей.
— Похож, — подтвердил Кодер.
— Нет, — вмешался КуДзу, — никакой он не Медвежатник. Это Профессор, он читал нам в универе историю. Привет, Профессор!
— Гуманитарий? — на миг омрачился Криворучко. — Вообще-то нам нужен был инженер. Хотя… Знаешь, Профессор, с таким послужным списком ты можешь позволить себе что угодно. Даже быть гуманитарием.
Все снова радостно оскалились.
— По общему единодушному согласию, находясь в здравом уме и трезвой памяти, вписываем Профессора в шестнадцатый отсек, — торжественно объявил Криворучко и, выдержав паузу, добавил обычным голосом, — а что не инженер, забей. Научим, дурное дело не хитрое. Сработаемся.
КуДзу показал ПалСанычу его койку.
— Ничего, через недельку пообвыкнешься, — успокоил он. — Поначалу всем непривычно. А как втянешься — тебе понравится, вот увидишь. Ты спрашивай, если что непонятно.
— Здесь все на ты? — спросил ПалСаныч.
— Конечно. Ад же нетолерантная зона. Здесь нет таких понятий, как социально защищенный возраст или социально защищенный пол. И защищенных групп тоже нет. Здесь все равны.
— Нет ни эллина, ни иудея?
— Да, что-то вроде того. Ладно, Профессор, отдыхай, а завтра познакомишься с остальными чертями.
— Чертями? — переспросил ПалСаныч.
— Ну да. Мы же в аду, значит черти.
— А я думал — грешники…
Все снова засмеялись.
— Грешники страдают и каются, — пояснил Криворучко. — Несчастные сломленные люди. А мы разве похожи на грешников?
— Не похожи, — согласился ПалСаныч и, подумав, добавил, — неморалы похожи. А вы нет.
— И ты не похож, — ободрил его Криворучко, — Ложись уже, черт неугомонный, завтра наша смена. Встаем в семь двадцать.
Что со мной происходит? — думал ПалСаныч, ворочаясь в постели. — Что случилось вдруг с моей налаженной жизнью? Как за несколько недель я сумел пройти по всем уровням отвержения и опуститься на самое дно? И не слишком ли много во всем этом совпадений? Как в моей жизни могла появиться Маша — такая неправдоподобно юная и свежая. Так же не бывает, этого просто не могло быть. Ну ладно, пусть Маша — чудо, которое случается лишь раз в жизни. У меня ничего подобного никогда не было — вот оно и пришло. Пусть. Все равно я не смогу думать о ней объективно; так что пусть. Но все остальное? КуДзу, который когда-то слушал мои лекции, а теперь оказался соседом по отсеку — какова вероятность такого совпадения? И еще… ПалСаныч не мог вспомнить навскидку, но странные совпадения были — и это его пугало. Как будто его втянули в какую-то непонятную игру. Но так играть с людьми мог только Комитет; а ему это совершенно незачем. Все, что могло бы заинтересовать комитетчиков, они легко получили бы от него без всяких комбинаций; их методы всегда были просты и эффективны. Только им от него ничего не нужно, он уже отработанный материал. «Кому выгодно» здесь явно не срабатывало; а все остальное — параноидальные бредни.
Может быть, — думал ПалСаныч, уже засыпая, — на это просто надо смотреть по-другому. В той, прежней жизни, столь странные совпадения были практически невозможны. Да их там и не было. Но в новой жизни, в которую вовлекла его Маша, все иначе. Здесь возможно и не такое. Здесь возможно все.
23
С утра, наскоро умывшись и перекусив, они спустились на лифте на двенадцатый уровень, где их уже ждал компактный электромобиль. Криворучко набрал код, и машина плавно тронулась. Они неслись по пустым туннелям, не отличимым друг от друга. КуДзу рассказывал ПалСанычу:
— В нашем бараке почти всех сбросили прямо в ад, без пересадок. Нас с Кодером за хакерство, это сейчас самое тяжкое преступление. Криворучко, в общем, тоже. Но он поступил неспортивно — вскрыл опечатанный сервер и заменил ключи. Зато он и продержался дольше всех. Ведь пломба — это святое, это табу. Никому и в голову не приходило, что специалист может вот так запросто взять и сорвать пломбу.
— А специалист может, — мрачно подтвердил Криворучко. — И еще он может дать в морду комитетчику, решившему учить его жизни.
Электромобиль повернул направо и остановился у раздвижных ворот с надписью «Электростанция». Криворучко спрыгнул на пол, приложил ладонь к сканеру, и створки двери бесшумно раздвинулись. Все вошли внутрь — высокие залы со стеклянными перегородками, множество терминалов, мягкий свет, свежий воздух с едва уловимым травяным запахом. Значит вот она какая, моя новая работа, — подумал ПалСаныч. Он знал, что период привыкания на новом месте — три недели; но это была чистая теория. А здесь ему уже нравилось. Неудивительно, впрочем — после неморальной зоны все казалось ярким и даже немного праздничным.
Его работа оказалась несложной и чем-то напоминала игру — надо было передвигать квадратики на экране, стараясь достичь оптимума. В основном все делала автоматика, но периодически надо было подходить к экранам и задавать направление работ. КуДзу объяснил, что это связано с перераспределением энергии, но ПалСаныч ни во что особо не вникал. Он знал, что все равно не сможет понять сложных взаимодействий, о которых не имел ни малейшего представления; ему вполне хватало понимания логики распределения разноцветных квадратов на экране. Надо было собрать их в устойчивые группы — и можно было отойти, выпить кофе или выйти в сеть. Аккаунтов у чертей, конечно, не было, выходили с чужих. КуДзу показал ПалСанычу терминал в углу.
— В дневную смену входи отсюда. Если что — откликайся на Колю; но это вряд ли потребуется. — Вот так просто? — не поверил ПалСаныч. — Но это же запрещено.
— Здесь все просто. А что запрещено — не бери в голову. Дальше ада не сошлют.
После смены все занялись своими делами. ПалСаныч неспешно обошел зону и остался доволен увиденным. Все было совсем не так плохо, как он себе представлял. Неморальная зона была мертвой территорией; здесь же кипела настоящая жизнь. Если бы еще Маша смогла приехать… ПалСаныч вернулся в отсек и подошел к КуДзу.
— Не подскажешь, где у вас переговорный пункт? — спросил он.
— Зачем тебе переговорный? — удивился КуДзу.
— Хотел пообщаться с девушкой.
— Общайся, в чем проблема, — КуДзу залез в один из своих многочисленных карманов и протянул ПалСанычу мобильник.
— А разве так можно? — удивился ПалСаныч.
— У нас все можно. Дальше ада не сошлют, — повторил КуДзу популярную здесь поговорку.
— Спасибо! — ПалСаныч взял трубку и направился за барак, к ограждению.
Он сел на скамейку под сосной; сердце бешено пульсировало. Что я ей скажу? — ПалСаныч несколько минут смотрел на пустой экран. Мыслей не было. — Ладно, разберусь по ходу. Он набрал знакомый номер, уже догадываясь, что произойдет. Сколько раз на проблемной зоне он видел этот ролик автоответчика, казалось, выучил наизусть. Но внутри все равно что-то сжалось — то ли в груди, то ли в кишечнике. ПалСаныч нажал повтор набора — только для того, чтобы еще раз увидеть Машу. Палец потянулся к кнопке записи и замер. Все-таки чужой телефон. Как неудачно все получилось. ПалСаныч встал, спрятал трубку в карман и неторопливо побрел к своему бараку.
