— Маша! — перебил ее ПалСаныч. — Почему ты обманывала меня?

— Да потому что иначе было нельзя!

Маша почти кричала; в ее голосе был какой-то горький надрыв. Где-то под грудиной опять защемило от пронзительной жалости; желание сказать что-то язвительное пропало без следа. ПалСаныч шагнул к Маше и взял ее за плечи; она прижалась к нему, будто ждала этого. Руки сами легли туда, где и было их место. ПалСаныч склонился к Машиной щеке и шепнул в спутанный ворох волос:

— Спасибо, Маша. Знаешь, я благодарен тебе за все.

— Я знаю, — просто ответила Маша. — И я тоже Вам благодарна.

ПалСаныч стиснул руки еще сильнее; сердце бешено колотилось. На секунду в глазах потемнело и все вокруг поплыло; он покачнулся и разжал хватку.

— Что-то мне нехорошо, — пробормотал он, виновато улыбаясь. — Переволновался, наверно.

ПалСаныч сделал несколько неуверенных шагов и сел прямо в снег, прислонившись спиной к поросшему ягелем валуну. Маша опустилась рядом с ним на колени, тревожно заглядывая ему в глаза.

— Все-таки он добрался до Вас…

— Кто? — не понял ПалСаныч.

— Рогов, кто же еще. Теперь он не может отпустить Вас живым. После Вашего выступления. Ничего личного.

— Маша, это не смешно. Дима Рогов! Никого он не убьет. И как? Он что, пришлет сюда снайпера? Агента с кинжалом?

Маша смотрела на него как-то странно.

— ПалСаныч, Вы как не от мира сего. Никаких снайперов давно уже нет, они нам не нужны. Как нет ни полиции, ни силовиков. Чипы мониторинга здоровья лучше любой полиции. У Вас же есть чип?

— Есть, — ответил ПалСаныч, холодея от внезапного понимания.

— Тогда у нас совсем мало времени.

— Но я… — начал ПалСаныч и отключился.

38

Очнулся он так же внезапно. Голова раскалывалась от боли; мысли путались. Маша в отчаянии растирала его щеки снегом. ПалСаныч хотел успокоить ее, но язык не слушался, и улыбка получилась кривой и жалкой. Он промычал что-то ободряющее и хотел обнять Машу, но левая рука повисла, как чужая. ПалСаныч удивленно посмотрел на свои руки, потом поднял глаза. Маша плакала. Беззвучно, не вытирая слез, до крови закусив губу. ПалСаныч первый раз видел ее плачущей; по ее застывшему лицу он понял, что действительно край.

Вот я и кончился, — обреченно подумал он. — Сработался до винтика, как виннеровская повозка. Возможно, я уже умер, а то, что сейчас осознает себя — это уже не я, это пародия, осколок меня. Мозг умирает, и меня остается все меньше. Надо успеть сказать главное. А что главное?

— Ромашка, — тихо позвал ПалСаныч.

Боли он уже не чувствовал, только холод, поднимающийся откуда-то снизу. И что-то случилось с глазами — на периферии зрения темными пятнами колыхалось нечто бесформенное.

Маша склонилась к нему и, пачкая кровью мертвое ухо, прошептала:

— Профессор, милый, у нас будет ребенок. У тебя будет сын.

— Оправдан! — успел подумать ПалСаныч.

И тьма сомкнулась.