XXVI глава.
На другой день уже ближе к ночи он услышал далёкий, как чужое эхо, и ровный до однообразия, будто голос пожилого чтеца, шум. Этьен дал коню шпоры, чтобы двигаться быстрее, но проскакав без остановки два часа, он так и не достиг источника шума, который хоть и нарастал и приближался, но никак не мог выявиться воочию. Скоро сумерки стали такими плотными, что всадник, словно старый привратник, уже почти ничего видел, лишь тщательно размазанные и сильно затёртые силуэты безмолвно крались мимо него. И через минуту вообще всё слилось в единую картину без красок, контуров и фона. А шум, теперь перешедший в равномерный грохот, слышался так близко, что Этьену чудилось, будто совсем рядом невидимая исполинская мельница крутит гигантские жернова, и он, сделав пару последних шагов, окажется затянутым в огромную воронку, в которую через глубокий, как ров перед замком, жёлоб засыпает зерно необычайных размеров мельник-великан. Этьен остановил коня, не понимая, он в здравом уме или бредит, всё происходящее просто явление природы или колдовское наваждение, он очутился в месте, где ничего нет сверхъестественного или он завлечён в ловушку, где должен произойти полный разлад его души, и он забудет, зачем появился здесь, вознесётся он тут или бесславно погибнет?
Взошла запоздалая круглолицая луна, и повсюду рассыпался, словно миллионы крошечных шариков, её неожиданно яркий свет. И Этьен ахнул: стена кромешной тьмы мгновенно рухнула, сменившись стеной живого серебра. То был водопад: мягкое лунное свечение отражалось бесчисленными серебристыми всполохами в живом потоке беспрерывно падающей вниз воды. Потрясённый юноша стоял заворожённый, ни с чем из людских и природных творений, видимые им прежде, невозможно было сравнить такое чудо, и ему представилось, что он замер у Зеркала Откровения, в нём, если долго и терпеливо ждать, отразиться вся правда человеческая, и все скрытые от понимания символы, мешавшие узнать ту правду, станут вдруг понятными и простыми, и он, узнавший всё, что необходимо, закончит блуждать и останется навеки в той точке, где нет ничего, кроме счастья бесконечного успокоения. И ничего ему уже не надо будет больше: ни житейской мудрости, ни учения о высоком, ни всеобщей славы, ни любви. В прихотливой игре отражённого света он, как ему казалось, почти сумел распознать и выделить отдельные знаки и священные рисунки, и, сам того не осознавая, он начинал каким-то не своим чутьём понимать и разгадывать их. Сама Вечность притаилась за его спиной…
…Этьен почувствовал, что голова странно отяжелела и наполнилась тысячью мелких жучков, тыкающих жёсткими усиками изнанку его черепа, а шея так затекла, что руби её тупым топором, он ничего не ощутил бы. Он приоткрыл глаза: невысокое солнце торчало на блёклом, как поношенный плащ, небе близко к полудню. Этьен очень неудобно, словно на плахе, лежал головой на плоском камне. «Что мне привиделось ночью, – - думал он, – - сон или действительность, бред от переутомления?»
Долго он не размышлял: взяв по уздцы коня, пешком перешёл по мосту, потом, сев в седло, объехал водопад, на который теперь и не взглянул – - дальше виднелся поворот, за которым отвесная скала кончалась, и начинался пологий, как жизнь тихого горожанина, склон, покрытый молодым сосняком. Стоило Этьену повернуть, и шум водопада остался там за поворотом, но ему не показалось странным то, что вот только что из-за невыносимого грохота он не слышал даже собственного дыхания, и вдруг в один момент, словно вселенский кукловод по своей прихоти переменил декорации, навалилась идеальная тишина, Этьен уже успел забыть про то, что осталось за его спиной, теперь то было давно пережитое прошлое, а он двигал вперёд вялотекущее настоящее, чтобы наступило такое желанное будущее.
XXVII глава.
…Конь охотно бежал лёгкой рысцой, стук его копыт был едва слышен в мягкой хвое, Этьен старался излишне не шуметь, чтобы его не обнаружили дозорные барона, а когда из-за дальних сосен раздался громкий и бесцеремонный гогот целого хора неслабых глоток, он остановил коня и сошёл на землю. Достал из ножен меч и, выставив его вперёд, повернулся в сторону подъёма и пошёл вверх по склону, ведя за собой коня. Этьен шагал, осторожно обходя пушистые молодые деревья и прислушиваясь к окружающим звукам: те голоса, что он слышал, отдалялись, оставаясь где-то позади. «Наверное, там, у дозора место засады, – - размышлял он, – - не бродят же они толпами по лесу, им главное дорогу держать, чтобы никто не прошёл незамеченным. А сзади, со стороны водопада, они никого не ждут. Я не стану их тревожить, пусть продолжают нести службу. Если встречусь с ними, то придётся вступить в бой, но мне сейчас не надо лишнего кровопролития. Если я убью и покалечу сколько-то людей барона, то, как он ко мне отнесётся. Может и говорить со мной не захочет, а прикажет просто убить, как врага? Не враг он мне сейчас, да и никогда Эсхит не должен быть моим врагом…»
Лес стал ссужаться, сосенки редели и мельчали и, наконец, совсем кончились – - Этьен вышел на дорогу. Он снова запрыгнул в седло и, уже не опасаясь громкого стука копыт, поскакал живее. Но проехав совсем немного, остановился на краю дороги, заканчивавшейся у глубокого и широкого рва с мутной, как мысли распутника, водой, на другой стороне рва чернел, словно открытая пасть зевающего дракона, своей нижней частью подъёмный мост. Который тут же, как только приблизился к нему Этьен, начал медленно опускаться, будто в замке знали, что прибыл странствующий рыцарь и его необходимо впустить. Но когда мост окончательно стал на своё место, по нему навстречу Этьену, опустив копьё в боевое положение, ринулся тот самый рыцарь в чёрных доспехах с улыбающимися губами на гербе. Он восседал на могучем коне с чудовищно толстыми, как каменные колонны, ногами и крутой грудью, напоминавшей мраморный валун.
– — Кулквид Рыцарь Насмешки, – - радостно сказал Этьен, – - что ж, держись.
И он, одним движением вынув копьё из подставки, направил его на соперника, пустив коня в резкий галоп. Но когда до врага оставалось всего три конских прыжка, раздался глухой удивительно добродушный голос, из-за решётки забрала:
– — Стой, – - крикнул Рыцарь Насмешки, – - безрассудный! Нельзя так сразу. Назови своё имя, незнакомец!
– — Этьен Планси, Отвергнутый Рыцарь.
– — А я Кулквид Бродяга, ещё меня называют Рыцарь Насмешки. Но вы, юноша, как я вижу не любите шутить, для вас всё всерьёз: как вы прямо с ходу, без заминки, не тушуясь и не сомневаясь с каким-то зверским рвением бросились в бой с незнакомым противником, который, может быть, в пять раз сильнее вас.
– — Так чего же вы остановились, – - запальчиво сказал Этьен, – - давайте проверим в деле, кто сильнее.
– — Да и так видно, вы очень сильны духом, – - весело сказал Кулквид и поднял забрало, показав своё молодое, открытое, улыбающееся, немного простоватое лицо, (кого-то оно напомнило Этьену, но кого, он не желал сейчас разбираться), – - я поражён и обескуражен вашей удивительной смелостью, причём её не назовёшь отчаянной, она осознанная, это даже не смелость, как принято её считать, а уверенность – - уверенность, основанная на каком-то природном, я бы сказал, животном начале. Так леопард или тигр кидаются на жертву, потому что это естественно для них, так же естественно и вы пошли вперёд на врага. С таким явлением я встречаюсь впервые, как правило, все, кто сталкивается со мной, убегают, словно молодые кролики. Хотя некоторые, если честно, никуда не бегут, но они застывают, как замороженные, на месте от дикого страха, парализующего их. Какая потеха потом глядеть на их глупые, идиотские образины. Отвергнутый Рыцарь, станем друзьями. Но что вас привело к барону Эсхиту, по вам вижу, что вы не на службу к нему прибыли напрашиваться, вы не тот, кто служит, скорее, вы тот, кому многие захотят служить?
– — У барона есть то, что я хочу заполучить, без чего моя жизнь бессмысленна. А имею возможность дать барону то, жаждет получить он.
