Со всех тех, кого победил, Отвергнутый Рыцарь брал клятву, что признавая своё поражение, они, следуя рыцарскому закону, немедленно отправятся в замок Ротанги, где став на колени перед маркизой, скажут, что Изабель Ротанги самая прекрасная дама во всём целом свете, и рыцарь, так бессердечно ею отвергнутый, никогда не забудет её.

Боль Этьена не проходила, с каждым днём тиски печали сдавливали его сердце всё плотнее и жёстче, непроходящая тоска росла, она заполняла, как он чувствовал, уже всю его плоть и всю душу, он страдал от того, что живой, что никто не может победить и убить его, и то мучение, которым являлась его бессмысленная жизнь, продолжается и никак не кончается. А действовать против правил, сознательно уступить и поддаться он не мог, иначе опозорил бы само звание «рыцарь», да и в сам момент боя к нему приходило такое необычайное воодушевление, его дух поднимался до каких-то нечеловеческих высот, что чувствовал, что только в минуту схватки он истинно жив и не как бессмысленный, набитый внутренностями организм, но как человек.

…Этьен никогда не задумывался куда ехать, какое избрать направление, всё складывалось и выходило само. Он не заметил, как очутился в густом, труднопроходимом из-за зарослей кустарника, очень старом, судя по толстым стволам высоких деревьев, лесу, копыта коня бесшумно погружались в свежевыпавший снег, было так тихо, что, казалось, будто мир забыл о существовании этих мест: ветер заблудился где-то за дальними горами, птицы и звери тут гостили редко, деревья не трещали, как при морозе, так как настоящий мороз пока не пришёл. И скоро заросли стали невозможно плотные, рыцарский конь остановился – - идти дальше было некуда. Этьен сидел в седле, не шевельнувшись: он слушал тишину, ему не хотелось ни двигаться, ни глядеть на что-то, ни даже о чём-то думать. И когда совсем близко откуда-то сбоку неожиданно раздался резкий, громкий и неприятный звук, Этьен в первую секунду решил, что бредит. Но нет звук, точнее отвратительный и явно человеческий вопль продолжал отчётливо доноситься где-то рядом, всадник повернул коня в ту сторону и буквально в четырёх шагах он обнаружил небольшую круглую яму, на дне которой лежал на спине и орал пронзительным голосом маленький, нелепый какой-то игрушечный человечек. Этьен впервые за многие месяцы улыбнулся – - настолько несуразно неправдоподобным казался человечек в яме, будто он орал не из-за того, что ему было плохо, а для того чтобы развлечь и потешить отсутствующую публику и это у него великолепно получалось. Но, увидев появившегося вдруг единственного зрителя, он замолчал, вскочил на ноги и, вытянув крошечные ручки вверх, быстро-быстро заговорил:

– — Добрый, милосердный странник, помогите несчастному, попавшему в ужасную беду, тридцать третий день сижу здесь, почти сошёл с ума, оголодал, отощал, питался одними жухлыми листьями и жёсткими ветками, пил дождевую воду, от крика и стенаний голос совсем потерял, надежда оставила меня, улетев в недосягаемое небо, только тонюсенькая ниточка, за которую ещё уповаю ухватиться, мелькает где-то между хмурых туч небытия, и вот появились вы, тот, кто должен помочь мне дотянуться до этой ниточки, дабы я спас своё жалкое тело от смерти и тления.

Но рыцаря не надо было просить, он одним махом спешился, не мешкая, отыскал длинный ствол сухого дерева и опустил его утолщённой стороной в яму, и её незадачливый пленник ловко переставляя руки и ноги, расторопно, как вёрткое насекомое, хватаясь за обломки сучьев по стволу, вылез из своей западни. «Странно, – - мелькнуло в голове Этьена, – - больше месяца просидел в яме и не запачкался, чистенький, как именинник». А человек, став в выразительную артистическую позу и беспрерывно меняя гримаски на лице, снова быстро, словно в нём стремительно раскручивалась пружина, затараторил:

– — Позвольте, уважаемый господин рыцарь выразить вам наиглубочайшую благодарность, – - человечек согнулся, изображая поклон, и Этьену показалось в этот момент, что у его стоп скукожился то ли барсук, то ли енот, – - знайте, сегодня великий день, – - маленький человечек аж подпрыгнул, – - вы спасли не просто какого-то там человека, но, говоря без преувеличений, великого человека. Я Кых Наиумнейший! – - Он склонил головёнку влево и из-под лобья косо зыркнул на Этьена, растянув тонкие синюшные губы в нагловатую улыбочку, – - вы свершили величайший подвиг, вы спасли от гибели единственного человека на всей земле, который знает всё, буквально, вы не ослышались, я знаю всё, вернее, всё то, что когда-то было открыто, познано и изобретено человечеством и написано об этом в книгах. Впрочем, я заболтался, – - он хлопнул себя по шишковатой лысинке, – - ведь скоро ночь, позвольте пригласить вас в моё скромное и небогатое жилище, но поверьте, там так приятно и уютно… Солнце заходит, и сейчас в лесу станет так темно, что кончика собственного носа не разглядишь, – - и Кых Наиумнейший коснулся кончика своего уморительно длинного носа.

«Действительно, – - подумал Этьен, – - не мудрено бояться не разглядеть такую спицу, у цапли клюв короче…»

Он согласился – - отказать было бы неправильно, раз спас человека, надо дать возможность ему как-то отблагодарить своего спасителя, да и Этьен давно не ночевал под крышей дома, ему вдруг захотелось поспать нормально, в удобной постели. Наиумнейший обрадовался ответу и состроил такую немыслимую рожу, обозначавшую непомерную радость, что Этьен откровенно и беззлобно расхохотался.

XVII глава.

Он пустил коня идти свободным шагом, спешить не было смысла, впереди бежал счастливый, как впервые влюбившийся подросток, Кых и показывал, куда следует ехать. Этьен с весёлым недоумением разглядывал этого фантастически несуразного человека, у которого при младенчески малом росте, была несоответствующее великая для такого тщедушного тела совершенно лысая голова, необыкновенно вытянутая, поразительно напоминавшая бледный кабачок, с приделанными словно наспех, плотно прижатыми к черепу кривыми ушами, оканчивающихся длинными тряпочками мочек, дрожавших при каждом его движении. Плечи, локти, колени, пятки Наимудрейшего – - всё представляло острые углы, и когда он шёл, то не шагал, как все обычные люди, а как бы танцевал, с определённым ритмом размахивая руками-прутиками и выбрасывая немного в сторону и одновременно перед собой худые, как тельце проволочника, ноги.

– — Вот мы и пришли! – - Визгливо закричал радостный Кых, подбегая к небольшому домику, идеально втиснутому между вековых стволов, без труда открыв тяжёлую железную дверь – - она и не скрипнула – - он пригласил своего гостя войти, пропуская его вперёд.

Переступив высокий порог, через который маленькому человечку пришлось перепрыгивать, Этьен очутился в неожиданно большой почти пустой комнате – - лишь в её центре стояло грубо сделанное, с толстыми ножками и прямой спинкой кресло, обтянутое чёрной кожей.

– — Нам не сюда! – - Сказал хозяин дома, снова в его голосе стреканула, как коростель, нескрываемо откровенная радость, – - пока рано сюда, – - почему рано, он не объяснил.

Кых открыл дверь, ведущую в другую комнату, они вошли – - там находилось всё, что необходимо для нормального жилища: кровать, стол, стулья, шкафы и большой, с весело горящим огнём, камин. На столе дымился только что приготовленный ужин.

– — Вы живёте не один? – - Спросил гость, – - У вас имеется прислуга?

– — Нет, что вы, – - ответил хозяин, вытянув вперёд тонкие верёвочки губ наподобие кувшинного горлышка – - кто согласиться жить в такой глуши, да и не нужен мне никто, я сам со всем хорошо справляюсь.

– — А кто же тогда приготовил ужин, если вы сидели тридцать дней в яме и не показывались домой?

– — Скоро, очень скоро всё узнаете, – - вскричал Кых, вскинув узкую ладошку над своим острым темечком, – - а сейчас прошу к столу, отведайте: вот нежное, как щёчки отроковицы, жаркое из молоденькой оленины, и выпейте моего чудесного вина, уверяю, такого вы никогда не пили прежде, и в будущем никогда не придётся пить.