И ей хотелось бежать в этот нескончаемый осенний простор, и окунуться в него, подхватывать руками листья и срывать овальные шишки... Но всё это недоступно для неё, и причина тому - не только высота и расстояние.

Их разделяла перегородка, прозрачная и тонкая, и, вместе с тем, неприступная и неподвластная. Стекло. За всю ту осень Лиза ни разу не была на улице, она наблюдала её из больничного окна. Из того окна, что было в их палате и, в один из долгих дней, сквозь огромное, во всю стену, расположенного возле дверей оперблока.

Но ту осень, её нежное дыхание, она ощущала реальнее, чем если бы находилась на природе, вне стен больницы. В её памяти остались простор, что представал её взору, перерождающаяся в новые краски зелень и бесконечное тепло лучей солнца.

В ту осень Майкл пошёл. Впервые - сам, без посторонней помощи, своими ногами. Когда они вернулись домой, лежал снег. Но зима пролетела в хлопотах мимолётно, а вот та осень, долгожданная, волнительная, осталась для Лизы одним огромным, светлым и ярким воспоминанием. В той осени было счастье.

Но не только Лизе та осень сделала долгожданный подарок. Муж её коллеги - учительницы Джули, Джейк, в один из дней конца сентября был обрадован до безумия: у него родилась дочь.

Джули пять лет не могла забеременеть. Казалось, это совсем не огорчало её, но Джейка тяготила семья без детей. Так получилось, что когда она родила, Джейк оказался один. Ему было не с кем поделиться своей радостью. А так хотелось кричать, петь, даже плакать от счастья, и чтобы все, все вокруг знали, о том, что у него есть дочь, и радовались так же, как и он. Он летел по улицам города, он хохотал, плакал и благодарил небеса за то, что они даровали ему долгожданного ребёнка.

Но прохожие были угрюмы, они не понимали его веселья. Они крутили пальцем у виска. Вэллпорт же, недавно принявший их семью, разделил с Джейком его радость. Город словно улыбался вместе с ним и поздравлял кивками фонарей, колыханием веток деревьев и улыбками в отсветах окон. Джейк тогда понял это и мысленно сказал городу: "Спасибо".

А ещё, в ту светлую осень, четыре года назад, Катрин Санрайз поселилась в Вэллпорте...

Лиза вновь вернулась из потока воспоминаний в реальность. Майкл дремал в кресле. Плед немного сполз, и Лиза подошла, чтобы подоткнуть его получше. И вновь вернулась к своему листу. Сейчас он был чист, бел, без единого мазка. Лиза глядела на него и гадала: чем же заполнить его? Как же выразить нахлынувшие чувства через кисть и краски так, чтобы они были правдой?

Внезапно из соседнего дома раздались надрывные звуки настраиваемой скрипки. Они резали слух, и Лиза подумала, что так же, как не принимают её уши эту какофонию, ей неприятна, противна осень нынешняя. Дикая и странная, мерзкая, источающая смрад, осень, какой она не должна быть никогда. Угнетающая и убничтожающая осень, от которой веет гибелью.

И вдруг скрипка запела. Музыка с первых нот очаровала Лизу. Названия этого произведения она не знала, но, кажется, слышала его раньше. Звук лился из приоткрытого окна, словно сотканный из дождинок. Катрин играла так пронзительно, что Лизе захотелось плакать. Эта удивительная музыка, наконец подобранная Катрин, и была отражением той реальности, что окружала их сейчас. В ней было всё: тоска по прошлому и необъяснимость настоящего, бесполезность и невозможность что-либо изменить, бессмысленность, отчаяние и - вера в лучшее.

Лиза поспешила взять в руки оставленную было палитру с акварелью, обмакнула плоскую кисть в зелёный цвет и принялась торопливо писать. Ей, наконец, удалось изобразить свою осень.

Исполнение Катрин, которое слышала Лиза сейчас, было сродни идеально выстроенной композиции в художественном изображении. Некое золотое сечение, только - в музыке. Звуки были неоднородны: они то ложились широкими мазками, то выходили лёгкой штриховкой. Музыка Катрин получалась объёмной, словно дышащей. И с каждой нотой, вылетавшей из распахнутого окна Катрин, Лизы писала всё увереннее. В такт звукам её кисть то взлетала с перерывами на люфт-паузы, то замирала, принимая паузы ритмические. И вновь опускалась на планшет с началом новой музыкальной фразы.

На бумаге проступила болотная жижа и затянутое тиной и мхом дерево на соседнем участке. Это - настоящее, реальность, от которой невозможно убежать. Но поверх мерзкой зелени были разбросаны, словно остатки прошлого, осенние листья. Янтарные, соломенно-жёлтые, багряные и алые. Волей художницы они появились и на ветках дерева, на самых кончиках.

Вверху картины застыло дымчатое небо. Лизе никак не удавалось подобрать подходящий оттенок серого. Она долго мешала краски, водила кистью, но внезапно к ней пришла неожиданная идея. Она бросилась в дом, взяла тонкую писчую бумагу, достала спички из кухонного шкафа и глиняную мисочку со ступкой, предназначением которой было толочь зерно. Вернулась на террасу, скомкала бумагу, уложила в миску, как могла, и подожгла. Когда лист догорел, она потолкла оставшийся серый пепел ступкой, обмакнула в него пальцы и провела по небу на своём рисунке.

Теперь всё совпадало. Лиза устремила взгляд вверх, и тут ей показалось, что тучи разом сделали скачок и опустились ниже, став ещё угрюмей и свинцовей. Словно она сама только что добавила небесам пепла.

Музыка в соседнем доме смолкла, и Лиза услышала, как Катрин плачет навзрыд.

6. Улицы

Жизнь на улицах Вэллпорта постепенно замедлялась. Не было обычных ранее утренних спешек на работу и ежевечерних - домой. Теперь люди старались покидать дома как можно реже и только по необходимости.

Вслед за начальной школой о роспуске сотрудников было объявлено на главном предприятии города - Пищевом Комбинате Спэллнера. Это не вызвало паники, но повергло в недоумение всех жителей Вэллпорта. Объяснение администрации Комбината было простым: нет сырья для дальнейшей работы. Как только наладится связь с внешним миром и закупится исходный материал, Комбинат вновь начнёт свою работу.

А следом стали объявлять о закрытии и компании поменьше. В итоге, по прошествии ещё двух дней, в городе работали лишь больницы, две наименее пострадавшие от болота аптеки и несколько продуктовых магазинов, чьи полки уже сейчас были практически пусты.

Дышать становилось всё тяжелее. Воздух нагревался, делался влажным и будто густел, как и жижа под ногами. По утрам и вечерам собирались плотные туманы.

Мэрия по-прежнему не давала никаких комментариев, не отвечала на запросы горожан о сложившейся ситуации и, казалось, бездействовала. А между тем, в городе с каждым днём умирало всё больше людей. Инфаркты и инсульты делили между собой первое место в списке причин внезапной кончины. На втором шли травмы, несовместимые с жизнью, полученные, чаще всего, при падении на покрытых слизью ступенях лестниц и крылец. На третьем прочно закрепила свои позиции бронхиальная астма.

Джейк, муж Джули, работал в городской больнице детским врачом, а так же вёл частную практику. В тот день у него был вызов к ребёнку-астматику, которого он наблюдал с рождения.

Мать мальчика со слезами в глазах рассказывала Джейку о том, что в доме сутками работает влагопоглотитель. Поначалу помощь этого устройства была ощутима, но в последнее время витающую в воздухе взвесь он почти не собирает. Затем она показала оставшийся запас Ингалина - лекарства у них было всего на пару дней. Она уже была в обеих работающих аптеках и узнала, что туда свезли лекарства со всех закрывшихся аптек, но Ингалин полностью раскуплен. Поставок не предвиделось - пути в город не существовало, и женщина была в отчаянии.

- У нас в больнице тоже ничего не осталось, - растерянно бормотал Джейк. Он только что закончил слушать лёгкие маленького пациента, и, свесив фонендоскоп на плечи, потёр напряжённый лоб рукой.

- Но вы же доктор! - воскликнула женщина. - Сделайте что-нибудь!

Джейк растёр руками лицо до красноты, встал, прошёл по комнате, снял с шеи фонендоскоп и убрал его в футляр.