— Дорогие друзья, чья же это, собственно, собака? — спросил заместитель руководителя.

Говорят, что дворняжки умные. Верно говорят. Собака моментально поняла, в чем дело, замахала хвостом и стала бегать от человека к человеку. Бегала, прыгала, обнюхивая ноги, садилась, тыкалась мордой в колени. Лизала руки, терлась спиной, ласкалась, старалась понравиться.

— Взял бы я рыжуху, да, к сожалению, у меня кошка. Знамо дело, собака с кошкой не ладят.

— Я живу высоко. Ей будет плохо на такой высоте. Разве собаке годится по лестнице шастать?

— Собака любит свободу. Может быть, у кого-нибудь домик с садом?

— У меня маленькие дети. Что собака оближет, ребенок сразу же съест. Я не могу.

— Скажи, Рыжая, где твой хозяин?

— Каким надо быть негодяем, чтобы такую собаку оставить без присмотра.

Такие раздавались голоса.

Поскольку хозяин не нашелся, офицер повторил свой вопрос еще раз. После неловкого молчания (собака проявляла все большее беспокойство) вышеупомянутый тип выступил в роли советника.

— Возьмите ее в полицию. Она, видать, умная!

Офицер — заместитель руководителя — развел руки.

— У нас весь штат заполнен. Впрочем, это и не полицейская порода. К сожалению.

— Это правда, — сказал тип, которого я уже до этого где-то видел, — рыжих ксендзов тоже не бывает.

Дело остановилось на мертвой точке. Я начинал чувствовать беспокойство. Как я ни напрягался, я никак не мог придумать никакого разумного решения. Рядовые сотрудники постепенно начинали терять терпение. У них было желание приступить к разгону сборища, потому что это было уже только сборище и ничего больше. Тогда, растолкав ротозеев, в первый ряд зрителей вышел человек в кожаном фартуке. В руках у него была палка, на конце которой была петля.

— Большая и рыжая. Очень хорошо.

— Мама, кто это? — пропищала беленькая девочка.

— Не задавай глупых вопросов. Дай руку, пошли домой. Ой, да уже поздно!

Собака обнажила клыки и издала короткое ворчание. Ощетинившись, она отступала, не спуская глаз с петли. Человек в кожаном фартуке улыбался, уверенный в себе.

— Рожа палача, лица дьявольские, — отозвался мой сосед, глядя то на петлю, то на полицейских, которые в это время садились в автомобили.

— Вы так думаете? — Я повернулся на каблуке и, посоветовав соседу сделать то же самое, пошел домой.

Дожидаясь соседа с третьего этажа, я стал гулять по саду. Он вернулся очень возбужденный.

— Собака вырвалась из петли и побежала в низовье реки! — сообщил он, размахивая руками.

— Странно, ведь она приплыла с верховья…

— Я утверждаю, — кипятился мой сосед, — что мы к подобным случаям не готовы. Надо основать Товарищество помощи собакам. Черт побери, я сам создам такое товарищество!

— А я бы предложил слове «помощи» заменить словом «опеки».

— Правильно, я сейчас перепишу заявление. Правильно, «Товарищество опеки над собаками» звучит гораздо лучше.

С исправленным заявлением он пошел в ратушу. Вернулся он с кислой миной.

— Отказали.

— Почему?..

— Сказали, что нет Товарищества опеки над коровами…

— Молоко!

— …над телятами…

— Шницели.

— …над волами…

— Бифштексы.

— …над лошадьми…

— Извозчик и не извозчик.

— …и поэтому нельзя отдавать предпочтение собакам, забывая о других животных. С точки зрения общественных нужд корова важнее собаки. А поскольку никто не создал общества опеки над человеком, нельзя создать и общество опеки над собаками.

— Ха, ну и что?

— Попробую сформулировать заявление иначе. Но своего добьюсь.

Я пожал плечами. А сосед с новым заявлением побежал в ратушу. Он помешался на этой проблеме. «Сам он из этого не выберется» — подумал я, и жалко мне стало человека.

Упорство соседа, его заявления и постоянные уговоры властей наконец заинтересовали городской комиссариат. Однажды, когда соседа не было дома, пришел полицейский. Так случилось, что я оказался свидетелем разговора полицейского с дворником.

— Ходит в ратушу и ходит, а власти отказывают и отказывают. Что-то в этом есть, — сказал сторож, прижатый к стене. — Без причины не отказывали бы? Причина должно быть в жильце.

Полицейский посмотрел на меня. Придурковатость участковых превышает все, что на эту тему написано. Я не встретил ни одного, который умел бы мыслить самостоятельно. Я без звука покинул дворницкую и вернулся в свой маленький садик. На кустах распускались почки, зеленели грядки, становилось красивей. Вдруг я услышал казарменный стук каблуков. Полицейский выпрямился, взяв под оловянный козырек.

— Ах ты олух, — пробормотал я, так как он небрежно закрыл калитку.

Прошло время. Мое беспокойство сменилось стопроцентной уверенностью. Меня перестала радовать травка и молоденькие, покрытые весенним лаком листочки. Сосед из ратуши не возвращался. Вместо соседа к нашему дому подъехал мебельный фургон. Рослые рабочие стали вносить вещи в пустую квартиру на третьем этаже.

При первом же случае новый жилец показал себя. В передаче дворника, он выразился следующим образом: «Ваше счастье, что на этом все кончилось». Я знаю этот сорт людей. Они думают, что являются пупом земли, и всегда о себе хорошего мнения.

О моем соседе говорили, что он получил в наследство недвижимость, находящуюся в нижнем течении реки, и переехал туда с большой для себя выгодой.

— Ну, что же…

Иногда, в лунные ночи, я слышу далекий вой собаки. Этот вой напоминает мне операцию «Адмирал». Тогда я закуриваю сигарету и начинаю думать. Размышляю, сопоставляю. Бывает, для всего этого не хватает всей весенней ночи. И частенько сижу до утра, скорчившись, обхватив руками подтянутые к подбородку колени.

Перевел Вл. Бурич.

Не хочу быть карпом. Проснулся однажды и понял, что не хочу. С кем я говорил о карпах? С Артмалем. Давняя, совершенно случайная встреча. Толковали мы, собственно, не о карпах, но у рыбного магазина. Артмаль торопился на вокзал. Я тоже поглядывал на часы. По совести сказать, и не разговор вовсе. Только и успели перекинуться двумя-тремя фразами.

«Если тебе это в конце концов обрыднет, плюнь и садись в поезд. Что-нибудь придумаем».

Я тогда отшутился. У меня и в мыслях не было уезжать. Тысячи дел не выпускали из города. Планы на будущее. Устроился я довольно прилично. Во всех отношениях. Это представлялось мне особенно важным.

«О, не горит. К тому времени мы обзаведемся канализацией. Не забудь, если что… Я все-таки предупрежу Какочину. Она не любит незваных гостей».

Артмаль остановил такси. Я помахал ему рукой вслед. Бог ты мой, без канализации…

Я мог поехать тотчас же, завтра или на днях. Решил, что коли уж ехать, то ехать сейчас. Ненадолго, неделя, может, две. Потом видно будет. Купил билет, поехал.

Артмаль жил далеко. Дорога долгая, стало быть, изнурительная, сплошь ненужные разговоры, пыль, пот и пересадки, гудки, стук колес и сдобренные вежливостью ссоры из-за места у окна. Наконец последняя остановка. Отблеск заката на каске башни и длинные, предвечерние тени на улицах.

Старая Какочина открыла дверь.

— Я думала, вы уж не приедете. Осточертело таскать тарелки взад и вперед.

— Не хочу быть карпом, — сказал я, здороваясь с Артмалем.

— Ах вот оно, значит, как… И когда же это? Ну, когда тебе надо стать карпом?

Спрашивал он всерьез, явно встревожившись. От такой его деловитости я несколько опешил.

— Срок роли не играет. Может, я и преувеличиваю, но… — Я заколебался. Говорить, не говорить? Потом выпалил одним духом: — Карпа хвалят, когда он на блюде. Причмокивают, хорош, мол, оттого, что на загладку. А перед этим гирей по голове. Какой мне прок, что меня слопают с изюмом и чавканьем? Вот я и не хочу. Навалилось это на меня ни с того, ни с сего, пришлось уехать. Понимаешь?