- Навербовали по объявлению! - разоряется Бестия. - Даже до десяти не умеют!
- До восьми, - не очень уверенно возражают ему.
- Тебе-то почем знать!
- А кто в бега-то подался? - подначивает Гемин. - Так посмотреть, у нас публики скорее лишку!
- Молчать! А, да сгиньте вы в ...! Мне ваше количество до ...!
Бестия от души тычет тирона в бок.
- Привыкай, солдат, служба такая - от рассвета и до поры, пока император тебя к ... не пошлет, но с этим он лет двадцать еще поваландается!
- Шестнадцать, - поправляет Дивес, оттесняя ветерана в сторону.
- Тебе-то почем знать!
Завтра: будет струиться поток - красный, словно речь опытного ритора, и полководец в запекшейся багрянице окликнет меня с того берега: не это ли - Красноречка ? Но ему не одолеть, ни вплавь, ни вброд, кровоточащих ран - одной грунтовой и двадцати трех своих, и его заслонит прорицательница с осанкой статуи - дитя братского народа, с которым мы обходимся отнюдь не по-братски (Рем, или Гета, или сам я не в счет), - и возвестит: чада Фенрира! Гарм, Сколь и Хати, Гери и Фреки! Нет вам спасения, племя лунного пса! Горе! Проклятье и горе! И - тоном, вспененным усталой досадой: беда с конунгами по имени Вар. То дружину хозяйскую посеют, то сердце леса украдут. А ты тут каждого встречного-поперечного стращай...
Вчера: нак атываются на заречный откос галлы, и рыже-красная глина осыпается от салических прыжков огромными гранатовыми плодами, брызжет скользкими, холодными зернами. Волчьи выкидыши, глумятся незваные гости, мать ваша шлюха из Альба-Лонги. Подите сюда, лупанар ваше логово, да смотрите не замочите штанов.
- Чего распетушились ? - осведомляется Вописк, и мы воем от смеха, даром что до смешного владелец "Приапеи" добраться и близко не успел. - Вы там! Сеноны, гельветы, лингоны, эдуи! Э, нет, к в о ронам эдуев, с ними у нас союз. Галлы! Есть ли у вас потомство?
- Потомство? - недоумевают на противной стороне.
- Ну, сыновья... дочери... вообще!
За спиной у Вописка Бестия на всякий случай поясняет различия между полами на пальцах, и мы воем от смеха , оглушая ответ.
- Как же без потомства! Это вы, расслабленные, слышали мы, повадились красть друг у друга помет!
Вописк в притворном изумлении священного ужаса округляет глаза.
- У вас есть дети? Но ведь... вы же... вы же - галлы !
И мы воем от смеха, повторяя - со значением, в ритме, как нам представляется, галлиямба - "Галлы! Фригийские галлы!" - пока наша скверная латынь не пронимает неприятеля до неистовства.
- И у кого после этого мать продавалась? - философски вопрошает Дивес.
- И кто после этого ворует младенцев? - присоединяется к нему Фавст.
- Лингва латина нон верпа канина, - нарочито, будто для тугоухих , артикулирует Гемелл, а Бестия, пользуясь моментом, тотчас ввертывает заветное:
- Ну вы же понимаете - Кани-и-ина!
Терпение у галлов лопается. Тетива оказывается покрепче, и над рекой взвизгивает холостая стрела - чтобы на середине полета внезапно клюнуть носом, кануть... бесследно кануть в...
Солнце, запеченное в слоеных, чуть подгоревших облаках, неумолимо склоняется к западу. Я жду возле реки, унимающей лихорадку, бередящей жажду, - там, где топкий берег обливается холодной, скользкой, рыже-красной трупной жижей. Увы, но воды этой, живительно-мертвенной, не припрячешь впрок - мехи, которые сплеча швыряет Бестия, нужны мне для другого.
- Деньги, - напоминаю я.
Гемин со вздохом отсчитывает потную медь - не то восемь, не то десять монет разного достоинства и чеканки, одинаково рыже-красных и солоноватых. Отсчитывает с ленцой - денег ему жаль. Бестия, которому быстро наскучивает ждать, с размаху хлопает нашего казначея по загривку:
- Да не жмись ты, а! Ему платиться как-никак!
- У него все равно "пес" костьми ляжет, - неуклюже острит Сагитта, намекая, что в игре мне не везет.
С угощением обстоит намного лучше.
Всегда: я высвобождаюсь из обуви, расстегиваю пояс, босым и невозбранным ухожу на закат - в болота. Гати здесь нет. Тайной тропы я не знаю. Не знаю я и того, следовали - следили - ли за мной когда-нибудь или нет, провожали ли шаг в шаг, вопреки ли чужим ухищрениям или благодарю общему равнодушию у источника я оказываюсь в одиночестве - остаюсь наедине с белым кипарисом в сонме черных тополей, и леденящей родничной пульсацией под голой ступней, и довлеющим давлением незримого присутствия - темного, архаического, беспредельного нумена.
Есть заклинание, но я его позабыл. Позабыл даже, что должен держаться от белого кипариса в роще Прозерпины подальше. Монеты лежат под моим языком, окрашивая слюну призраком крови. Я сплевываю подтаявшие медяки на ладонь, словно слитки недуга, словно свертки легочной мокроты. И шепчу над мертвяще-живучей водой , погружая сперва полные руки, затем пустые мехи ко дну:
- Я чту тебя, господин марсианских распадков. Я чту тебя, господин марианских руин.
"Я почитаю тебя, повелитель бесплотного роя. Я почитаю тебя, повелитель бесплодного рода".
Внетелесное присутствие внимает, не приближаясь.
- Да свершится по воле твоей!
"Да свершится по воде твоей!"
И, не оглядываясь, отступаю - уступаю - на закат, в болота, приютившие в оспистой своей горсти лоскут суши - островок для островитянина. В насмешку, и не иначе, мы называем его Мантуей. Будь моя воля, я бы нарек это место Британией.
Медные монеты в сумерках легко перепутать с черными бобами. Кровь во мраке удушья неотличима от рыже-красной глины.
Вчера: вечерняя пирушка в разгаре - гремят в стакане кости, костер хрипит от щедрых подношений бессмертным, порядком похудевшие, исцеленные от водянки мехи споро передают ся по кругу. Я довольствуюсь глотком, привычно отговариваясь: мол, хлебну - и своих не узнаю, и в себе разуверюсь, и дороги к белому кипарису вовеки уже не найду. Воздержнее меня в питье только Канина, который...
- Най! - ахает припозднившийся Фавст и съеживается, словно под розгой. Чего ради ему с такой-то чуткостью было наниматься в армию? Неужели все из-за гражданства? - С тебя Канина шкуру сдерет!
- Ну вот еще! - отвергает пророчество Вописк. - Собачина собаки не ест... тьфу ты, то есть... а хотя... Пес с тобой, на-ка выкуси... то есть вкуси... да пей ты уже, надоел!
Фавст затравленно озирается - удачливый счастливчик , ничего не скажешь. Пересиливая себя , пригубливает и несколько успокаивается, ободренный тем, что разделил - а значит, уменьшил - нашу - а значит, и мою - вину.
- Может, и обойдется? - с надеждой гадает он. - Вон, с Квинтом и Марком обошлось... и с Аррунтом!
Я его не разубеждаю. Нескоро, ох нескоро Сагитта и Бестия рискнут снова померяться длиной мечей: их вовремя остережет и шрам на одежде, и заплата , пристеганная против шерсти . Нескоро тирон захочет еще разок попытать прочность своей шкуры, а с ней и тяжесть деканской длани. Я же... то, что сделал я - что делаю я, игнорируя строгий запрет, - не чета стычке изведшихся вояк или вздорному геройству новобранца. То, что сделал - что сделаю я, - измена. Дезертирство, переметничество, вероломство. Клятвопреступление - но кто из нас клятвопреступник сугубее: желающий помнить или расположенный забыть?
