Двести лет спустя

ГЛАВА ПЕРВАЯ

I

"Мой дядя соблюденьем правил

Морали не морочил дни,

Но сам себе рога наставил,

Себе с собою изменив,

Когда до чина олигарха

Дошёл от отпрыска кухарки,

Но по здоровью и годам

Пора дубовый чемодан

Пришла готовить к переезду

Туда, где очень высоко

Торчит игольное ушко.

И он, задумавшись нетрезво,

Решил имущество раздать.

Какой же, дядя, ты мудак!"

II

Так думал молодой племянник,

Наследник и эпохи сын,

Кто Форбсом не был упомянут,

Но под помянутых косил,

А в жизни многого добился

Благодаря семье и - быстро,

А завтра большее несло,

И потому на дядю зло

Душило грязным одеялом,

Тупым предательством родни.

Скрипя зубами, узы с ним

Племянник рвал, вертя штурвалом,

И гнал свой чёрный "Мерседес"

Рабочим местом стюардесс.

III

Его папаша из провинций,

Где и до Брежнева застой

Стоял такой, что удавиться

Хотелось зимнею верстой,

Сначала сам стал ленинградцем

Посредством сложных операций,

Потом перетащил семью

Из-под Архангельска на юг.

Сынка назвал по деду Женей,

Жене переча. Та, бурча,

Любя до колик Ильича,

В Володе мнила продолженье.

И мужа дёргала в кровать,

Чтоб хоть второго так назвать.

IV

В стране евреев стало мало

В связи с предательством врачей,

В Израиль тьма поуезжала

От белых питерских ночей.

А Женя был еврей по маме,

Но та патриотизм упрямо

Несла, как девственность блюла,

Когда скиталась по углам.

Папаша был полуевреем,

Молил уехать, но она

Стране родной была верна,

Где "изм" накормит и согреет,

Где Женя числился в жидах,

Хоть ел свинину иногда.

V

Мы все - евреи, кто немного,

Кто больше, а кого вблизи

Не назовёшь. По воле бога

Евреем может быть грузин.

То не в обрезанности плоти,

Не в носе, что длиннее локтя,

А в состоянии души,

Где либо бизнес, либо ширь.

Так Грушу Митя, распоясан,

Потащит в Мокрое (в трактир),

Где он просадит целый мир,

Хоть ты обреж его по яйца.

Еврействующий же хохол

Купить трактир бы предпочёл.

VI

Итак, начало перестройки.

Итак, еврейская семья.

Образование - на тройку

(Что некогда имел и я).

Латыни с греческим не знал он,

Прогулы и шпаргалок наглость,

Английский - лишь со словарём.

И что ни вспомнит - переврёт.

Образование с фарцовки

Он начал, фирм названья знал

И клеил иностранность ловко

К пошитым папою штанам

(У папы - кооператив

С большой потенцией расти).

VII

Валюта из стекянной банки

Под этикеткой "Огурцы"

Начальным капиталом банка

С названьем "Дети и отцы"

Со временем текущим стала,

А мама, сменою металла

Коронок Маркса прокляла

И помогала, чем могла.

Владелец нескольких пельменных,

И дядя компаньоном стал,

И рос семейный капитал,

Как в государстве - перемены.

А Женя пацаном дворов

Вошёл в совет директоров.

VIII

Иная молодость! О зависть,

Отринь, не истекай в слюне!

Благословенна эта завязь,

Расцвет мостившая стране!

Ну, всё. Политике - ни слова,

Что ни скажи - старо, хреново.

Моя поэма - о любви,

О переводе c'est la vie

На русский, но не тот (о жизни) -

"Прожить - не поле перейти",

"Ты можешь не оставить стих,

Оставь служение Отчизне",

Не тот, которым нам плели

О вечной святости земли.

IX

Язык менялся постепенно

И, отражая новый труд,

Названья дядиных пельменных

Перечислял в pelmeni.ru,

К папашиным же предприятьям,

Что с твёрдым знаком или ятем

Являли русское, cotton

Лепилось с National притом.

Уже и рубрика Плейбоя,

Служа названием трусов,

Прошлась по мозгу колесом,

Который выбирал обои,

Предпочитая "I love you",

А не бессловия уют.

X

Любовь! Зачем и ты для залов

Меняла русское в корнях -

И русы косы обрезала,

И стала бритву применять,

И, брови выщипав до ниток,

Свои топырила магниты,

Швырнув цветочный сарафан

В партер, который ждал канкан?

Зачем изделием угодным

Легла на полку "ширпотреб",

Чтоб продавцы, офонарев,

С тебя снимали и исподне?

Любовь, на поводу у зла

Ты скромность предков предала!

XI

Читатель, c'est la vie по-русски

Нередко матерно звучит,

И девы, кто в кино безтрусы -

Иные в питерской ночи.

Пойди найди в кино бюстгальтер!

Там грудь под кофточкой нагая

Шевелит и себя, и то,

Что воет мартовским котом.

А в этой vie - инерционны,

Не все, но многие из них,

Кто не с обложек заводных,

Печалят позы опционом

(Что будет во главе угла

Сюжета следующих глав).

ГЛАВА ВТОРАЯ

I

Что эта жизнь? Пока наш разум

Ещё не жертва временам

Кибернетической заразы,

Наш мозг не должен это знать,

Но понимать, что нет ответа,

Не тратить ни весны, ни лета

На дефиниции-враньё,

А, получив, прожить своё.

Как можно облако измерить

Осенним криком журавлей?

По тени быстрой на земле

Судить о смысле этих перьев?

К ней точный алгоритм иметь?

Вердикт поэта - лучше смерть!

II

Рулетка мерой не подходит -

День неживым не измерим,

И мёртвый ход часов уродлив,

Когда иной сердечный ритм.

Так время может быть резиной

И трикотажем магазинным,

А в поцелуе, например,

Соврёт про истинный размер.

То охлаждается от скуки

И остановится на дни,

А то конфорку простыни

Зальёт, вскипев после разлуки.

Жизнь оживляет дней черёд,

Который с нами и умрёт.

III

И между вздохом с первым криком

И стоном-выдохом конца -

Она, великой, не великой,

Лежит листочком чебреца.

Припомнишь полно и подробно

У края собственного гроба -

По дням, по месяцам, годам,

По адресам и городам,

По лицам, именам любовей,

Скорбя о них и не скорбя,

По тем, оставившим тебя,

По всем, оставленным тобою -

До выпадающих седин,

Всё промелькнёт, как миг один.

IV

А наш герой совсем не думал

(И думать, в целом, не умел)