Одной группы мы совершенно не найдем на фильме русской революции - это настоящих контрреволюционеров, каковые имелись налицо во Французской революции. Не было совершенно контрреволюционных вождей, боровшихся за восстановление Императорского Престола и исторической России. Все Белое движение пошло под лозунгом построения новой России и воплями, что к старому возврата нет. Мы, контрреволюционеры, в преобладающем количестве влившиеся в белые армии, должны были таить свои вожделения, так как не время было бунтовать против белых вождей, из которых многие находились в добросовестном заблуждении момента. Оба движения - и монархическое, контрреволюционное, и непредрешенческое вылились уже впоследствии в эмиграции в новую, уже бескровную войну, также проникнутую ненавистью и страстями. В самом деле: старая Императорская Россия не дала ни одно -го борца за историческую традицию, и вся Россия безмолвно смотрела, как распинают ее Царя, не сделав ни одной попытки его спасти.
Это, пожалуй, можно было бы поставить в вину русскому народу, если бы пример других великих империй не показал бы, что и там сметалось прошлое и отрекались от истерических эмблем, корон и скипетров. Таково было время, и таков был в эти годы повальный бред всего человечества.
Во второй половине моего фильма мы уйдем от большевиков, ибо будем видеть их через завесу фронта, и если душа будет сжиматься от ужасов картин, нами переживавшихся, то надо всегда держать в памяти, что это было больное и подлое время, от которого валились все устои морали и права.
Но зато в конце фильма выплывут новые элементы: смрад концентрационных лагерей, в которых бывшие союзники будут лупить остатки белых войск дубинами чернокожих. Пышные речи лидеров мировой демократии, которые будут возвещать, что «краденые деньги не пахнут» и что «торговать можно и с людоедами». Мы познакомимся с моральными ценностями нового послевоенного мира, которые старому миру казались бы невероятными, а в Лиге Наций на долгие годы воцарится ореол бывшего фальшивомонетчика, героев ограбления казначейств и террористов. Пожалуй, полезно было бы изучить и эту группу деятелей. К счастью, это не входит в мою программу.
Во всем ужасе чрезвычаек и в трагедии русского народа есть одна психологическая черта, которая указывает на полное падение общечеловеческих моральных ценностей и на порочность так называемого цивилизованного мира. В то время, когда в России гибли миллионы людей в муках и несчастье, весь цивилизованный мир молчал и признанием разбойной власти над русским народом санкционировал преступления большевизма.
В то время, когда по поводу смертной казни двух террористов в Америке над всем миром звучал вопль негодования и раздавались протесты мировой прессы, в то время, когда несправедливость по отношению к малым народам вызывала и протесты и военные выступления движимых состраданием великих держав, только русские стоны были гласом вопиющего в опустошенной душе культурных государств и их правителей. Ни Лига Наций, ни мировая пресса, ни мощный голос правителей мира не поднимался в защиту погибавших. Оказывается, что по отношению ко всем самым малым народам, не имеющим мировой истории, существует и право, и мораль, и долг защиты, только по отношению к великому в своей истории и духовных творениях русскому народу слышится один клич и один призыв - «Ату его»...
Пройдут десятилетия, и колесо событий повернется. Удастся ли тогда стереть с лица действительности этот позор цивилизованного человечества, поддержку изуверского режима и унижений народа, который в прошлом умел быть великим и который, смеем надеяться, сумеет быть таковым и в будущем?!
На моем психофильме русской революции нанизано много страшных картин гибели России и образов людей, к ней причастных, но в нем отмечены лишь те события, которые прошли в поле моего зрения. Главная сцена предательства в Ставке и ее герои прошли мимо моего созерцания, и я мало кого из них даже видел, а образы ее героев чертились в рассказах очевидцев слишком различно, чтобы дать им определенность. Где была главная сцена русской революции? В Ставке? В Петрограде? На фронте? - Едва ли можно ответить на этот вопрос определенно. Революция захватила всю Россию и одурманила весь русский народ, а потому в тех картинах, которые зачерчены мною, она достаточно полно отразилась. Но мало кто обращает внимание на то, что все мы, русские люди, были отравлены ядом революции уже очень давно. Люди моего поколения, детство которых прошло в семидесятых годах, а юность охватили восьмидесятые годы, чуть ли не с пеленок были увлечены вихрем революции. В моих воспоминаниях проходят не столько образы отдельных нигилистов того времени - этого прообраза большевиков, - сколько рассказы о них старших, которые так красочно врезались в детскую психику. Я помню те длинные и оживленные разговоры конца семидесятых годов, происходившие за обеденными столами, где повествовалось о социалистах и террористических актах, подготовлявших цареубийство. Детскую психику щекотала таинствен -ность этих приключений и влекла к себе.
Гимназические годы времен реакции Императора Александра III также были пропитаны этой заразой. Все еще царил ореол «новых людей» типа Базарова. В старших классах гимназии распропагандированные юноши распространяли издания «Народной воли», и помню, как гимназистом шестого класса я впервые прочитал «В защиту правды» Либкнехта, «Автобиографию» Александра Михайлова и «Процесс 193-х» - все издания «Народной воли» в зеленых обложках.
Нечего говорить уже о том, что и гимназисты и студенты того времени зачитывались Писаревым, Чернышевским и Добролюбовым. Здесь надо искать корень формирования будущего «красного профессора» и большевистского деятеля профессора Гредескула, моего школьного товарища по Харьковской третьей гимназии. А разве не причудливо стечение обстоятельств, выдвинувших впоследствии на поверхность большевизма братьев Межлаук, сыновей учителя той же Харьковской третьей гимназии, да еще ненавидимого гимназистами за его строгость, злобу и несправедливость. В школе тогда отравлялось молодое поколение, а педагоги не видели надвигающейся опасности. На первом курсе университета веяния были чисто революционные. Там тогда формировался будущий террорист товарищ Пилсудский. И, конечно, они наложили печать на всех нас. Я лично очень скоро выбился из революционной колеи благодаря увлечению научной работой. Но, конечно, отпечаток тех веяний тяжелым ярмом лег на душу и остался в ней навсегда. Под этим влиянием в моей психике сложилась нелюбовь к семейной жизни и форме. Отсюда охлаждение к религии и чуждость ее обрядовой стороне, глубокий смысл которой ум впоследствии научился понимать, но на которую в течение всей жизни слабо резонировало сердце. Отсюда это постоянное искание новых форм жизни и неудовлетворенность старыми, критика господствующих форм и искание новаторства. Душевная отрава наложила свою печать и на мою душу, и я ее чувствую до сих пор. Революционное миросозерцание не дает человеку счастья.
Резко я возненавидел революцию с первых годов моей врачебной деятельности, когда мне пришлось работать среди народных масс во время бедствий холерных, а позже чумных эпидемий, наконец на войнах, где вся революционная грязь концентрировалась в земских отрядах и велась под флагом общественной деятельности.
Революционный яд не дает радости жизни и отравляет психику. Освободиться от него не так легко, и мы видим на протяжении долгих лет те муки превращения, которые сопровождают перемену идеологии и характера деятельности многих лиц на протяжении уже наступившего повального помрачения мозгов во время революции.
Часто говорят и думают, что революция дает какие-то завоевания, что она рождает новый уклад жизни и ведет к прогрессу. Я утверждаю наоборот, что революция не дает никаких завоеваний, не созидает новых форм жизни, а только разрушает, и после нее наступает застой. Стоит взглянуть на послереволюционный мир для того, чтобы увидеть прелести так называемого нового строя.
