Обстановка была необычайная, театральная, и ничего не предвещала хорошего. Мы тронулись в путь в сопровождении тех самых молодых людей, не отстававших от нас. Среди них находился и солдат с ружьем. Кто-то сзади сказал, что надо поискать у нас оружия. Нас окружили и приказали остановиться, было жутко. Мы не успели опомниться, как шайка набросилась на нас и стала обыскивать. Сначала движения их были спокойные, но через минуту грабители обнаружили необыкновенную порывистость. Быстро расстегивая пальто, мужики ощупывали все тело и, нащупав твердые предметы, рвали одежду, жадно хватая кошельки, бумажники и свертки. У меня в подкладке жилета и пиджака были вшиты пакетики с деньгами. Мужик сорвал всю подкладку и схватил эти пакетики. Лица грабителей озверели. Они нервно рассматривали свою добычу и, подбегая один к другому, проверяли награбленное. Закончив грабеж, мужики с жадностью и со спорами отнимали друг у друга деньги и ежеминутно были готовы с остервенением кинуться один на другого. Денег у нас было много, потому что мы недавно получили ликвидационные. У меня взяли 35 тысяч рублей. Эти суммы опьянили грабителей, так как вещей они у нас не отобрали. Подсчитав и рассматривая награбленное, мужики удалялись, не обращая на нас внимания. Оставшись одни, мы недоумевали, как могли довериться грабителям, и застегивали разодранную одежду. Вырванная кусками подкладка моего пиджака путалась под руками, и я никак не мог своими примороженными пальцами застегнуть пальто. Я опомнился первым и предложил скорее идти в камыши. Мы почти бежали, но едва мы вошли в камыши, как вблизи началась стрельба. По камышам жужжали пули. Положение казалось нам безнадежным. Сердце отвратительно билось... Казалось, что мы погибли. Но голоса постепенно удалялись. Мы лежали на снегу и не шевелились. Стало смеркаться. Надо было нам торопиться до темноты добраться до берега Днестра.
Наше положение оказалась лучшим, чем группы, шедшей впереди нас. Там была настоящая облава, причем грабили и крестьяне, и большевики отряда Котовского, с той разницей, что большевики отводили задержанных в свой штаб. Крестьяне набросились на группу офицеров и не только отобрали у них деньги и вещи, но и поснимали одежду. Ограбившие тотчас же убегали, унося с собой вещи. Их догоняли другие и отнимали у них добычу, вступая в спор и в драку. По окончании грабежа большинство крестьян разбежалось. Один из оставшихся назвал себя помощником Котовского атаманом Яровым и предложил офицерам идти к Котовскому. Под угрозой расстрела они пошли за Яровым. Конвой постепенно уменьшался, так как грабители расходились с награбленными вещами. Около офицеров осталось только пять человек во главе с Яровым. В это время в непосредственной близости началась стрельба. Большевики ловили корнета Деревицкого и поручика Иванчича, также убегавших впереди нас от большевиков. Им удалось ускользнуть от грабителей только потому, что они бросились на лед и перебежали Днестр, не будучи замеченными румынами. Эта суматоха спасла многих офицеров (Чесноков, Стецкий, Берклин, Горбачевский и два солдата). Пользуясь замешательством, они бросились бежать и удачно скрылись от Ярового.
Помимо задержанных в одиночку и группами многие сдались большевикам, видя свое безнадежное положение.
Впоследствии полковник Стессель рассказывал мне, что, пробиваясь к северу, он наткнулся на депутацию от Котовского, во главе которой был есаул Афанасьев. Он передал Стесселю письмо от полковника М. из села Глинное с предложением перейти на сторону большевиков. Письмо начиналось так: «Довольно бесцельно проливать кровь...». Афанасьев докладывал Стесселю, что всем им дарована жизнь и что если Стессель с отрядом не перейдет на сторону Котовского, то будут расстреляны десять заложников. Есаул Афанасьев чуть не плача уговаривал Стесселя перейти на сторону большевиков. Котовский был известный на Юге России бандит, уголовный преступник, прошедший много тюрем. Начальник хорольской тюрьмы, бывший с нами, знал его лично и говорил, что Котовский был «грозою тюрем». Любопытно, что есаул Афанасьев отличался в Добровольческой армии своей жестокостью по отношению к большевикам и хвастался, что собственноручно расстрелял до 600 большевиков. Потом до нас дошли сведения, что большевики устроили в Глинном оргию с пьянством и расстрелами. В волостном правлении они расстреляли 35 штаб-офицеров, заставляя их перед расстрелом танцевать. Весенний разлив унесет с собой далеко в плавни трупы погибших русских людей и покроет глубокой тайной разгром остатков отступившей из Одессы на Румынию Добровольческой армии.
Мы тронулись дальше. Идти было трудно. С одной стороны местами глубокий снег, а с другой - промоины, покрытые тонким слоем льда, постоянно проваливавшегося под ногами. Они производили громкий треск, пугавший нас в этой обстановке. Мы подошли к Днестру, когда уже было совершенно темно. Берег в этом месте был крутой и открытый. Мы решили взять на север и скоро вошли в лозняк. Шли по самому берегу под прикрытием густо поросшей лозы. Я чувствовал усталость. Пустой живот давал себя сильно чувствовать. Есть, в сущности, не хотелось, но организм требовал поддержки. Возле берега было навалено много снега. Приходилось переходить сугробы.
Поздно вечером мы наткнулись на какой-то плетень. Возле самого берега стояла хата. Мы постучались. Сначала нам даже не ответили. На том берегу, как раз против этого места, периодически минут через десять трещал пулемет, выбрасывая 5-6 зарядов.
Говоря шепотом и осторожно продвигаясь вперед, мы неожиданно наткнулись на силуэт человека, который так же с недоверием отнесся к нам, как и мы к нему. Но страх скоро рассеялся, и мы познакомились. Это был наш земляк доктор Мельников. Он также пытался днем перейти Днестр, но был задержан румынскими пограничниками, и солдат возвратил его на русский берег, хотя обещал пропустить ночью, если ему хорошо заплатят. Теперь доктор выжидал в зарослях ночи и был рад, что мы будем его спутниками. Румын предупредил, что в переходе границы есть риск. Надо было рискнуть. Мы приготовили 1300 рублей, чтобы заплатить пограничнику, а моя невестка вынула зашитое в юбку кольцо.
Пулеметы на противоположном берегу работали примерно через каждые 10-15 минут и даже реже. Следовательно, нужно было воспользоваться этим промежутком времени. Но на Днестре были глубокие трещины, промоины, а у берегов - глыбы нагроможденного льда. Доктор видел эти места, но боялся ночью не разобраться в направлении. Мы говорили шепотом. Ужасно тянуло покурить, но зажечь спичку было рискованно. Я подложил под голову котомку и скоро уснул, утопая в сугробе снега. Около одиннадцати часов ночи меня разбудили. Пулемет не работал уже больше часа. Это была счастливая случайность. Нужно было ею воспользоваться. Внизу видны были глыбы нагроможденного льда, а дальше за темнотою нельзя было разобрать, что было впереди.
Веревки у нас не было, и приходилось кому-нибудь спуститься первым на авось. Первым сполз доктор Мельников. Вышло благополучно. Стоя на льду, он подхватил сидя сползавшую сестру Воздвиженскую. Нас было четверо. Я съезжал с кручи третьим и мягко спустился на Днестр. Было темно, но снег делал темноту видимой. С особым шумом и неловко сполз наш четвертый спутник, приведший нас этим в отчаяние. Мы постояли еще некоторое время возле самой кручи под защитой берега. Доктор спросил шепотом: «Готовы?» Я снял фуражку и перекрестился. Лед на Днестре напоминал уже весеннюю картину. Громадные трещины и местами приподнявшиеся участки льда вызывали жуткое чувство. Там, где был снег, было спокойнее. Мельников шел впереди и, крадучись, осторожно передвигал ногами, чтобы не хрустел снег. Мы переходили Днестр очень медленно. Сзади беспрестанно передавали шепотом «скорее». Но доктор ежеминутно останавливался и прислушивался. Возле противоположного берега была открытая скважина в поларшина и нагромоздившийся лед. Мельников медлил переступить это место и приводил этим в отчаяние всех. Большие затруднения представляли громадные глыбы льда, нагромоздившиеся друг на друга возле самой кручи правого берега. Большие трещины, в которые можно было легко провалиться при неосторожном движении, пугали нас, и мы не сразу решились взять эти баррикады. Доктор, стоя на такой льдине, подавал каждому руку, и стоявшие внизу подсаживали карабкающихся. Отчаянное положение придавало силу. Переходя таким образом с одной льдины на другую, мы благополучно вскарабкались на крутой бессарабский берег. На берегу не было никого. Мельников стоял за то, чтобы идти на румынский пост и заявиться, но мы боялись, что нас вернут обратно, и решили идти дальше. И торопились. Нужно было подняться на высокую гору, покрытую глубоким снегом. Мы поднимались наверх огородами, садами, канавами и наконец вышли на улицу какой-то деревни, расположенной посредине горы. Мы пересекли улицу, перелезли через забор и поднимались все в гору. Миновали это селение и карабкались чуть не по отвесной плоскости, над которой висела вершина горы. Мы были почти у цели. Под нами была пропасть, в которую страшно было смотреть.
