Мадемуазель Захари села, провела руками по стеклянному прессу для бумаг, который ей подарил дуайен на день рождения, и поняла, что ей будет не хватать этого старого дурака.

Верлак вышел в ранний вечер и начинающуюся морось. Пусть мадемуазель Захари и красавица, подумал он, но эта едкая манера разрушает любое обаяние, если таковое у нее окажется. Она нелюбима – или не способна любить? А полицейская на лестнице, похожая на танцовщицу? Любящая.

Верлак вспомнил о сегодняшнем утре в отеле. Его терзало чувство, будто он сделал что-то не так.

Вдали зазвонили колокола Сен-Жан-де-Мальт, и он пошел своей дорогой, плотнее запахнув воротник.

Этот номер больше всей моей квартиры!

– Вряд ли, – покачала головой Марин.

– Преувеличиваю, конечно, но кровать огромная.

На нас троих вполне места хватит!

Сильви Грасси взбила подушку и легла на нее, заложив руки за голову.

– А я в серединке! – воскликнула ее девятилетняя дочь Шарлотт. – Как мне повезло!

Шарлотт Сильви воспитывала одна, и первые два года жизни девочка спала с мамой на двуспальной кровати. Родители Марин были в ужасе. Когда Марин попыталась им объяснить, чем руководствуется Сильви, то вспоминала, что вопрос о младенцах и сне был в семье запрещен, и ей пришлось смиренно слушать рассуждения обоих родителей об избалованных детях.

Шарлотт обняла мать и крестную, спрыгнула с кровати и побежала рассматривать мраморную ванную, а Сильви продолжила обрабатывать Марин:

– Он абсолютно необязателен. Ты у него всегда на последнем месте. Всегда! И вообще он должен тебя еще раз свозить на уик-энд.

– Сильви, я не примадонна, – ответила Марин, поворачиваясь к подруге и приподнимаясь на локте. – Со мной не надо нянчиться. У него очень ответственная должность – одна из самых важных в округе. И я знаю, что у него все время дел выше головы. У преподавателей тоже так… всегда надо проверять работы, готовиться к занятиям, печатать статьи. Мы сами выбираем себе профессию и должны отдавать ей все силы. – Марин хотела увести разговор от Антуана и потому поделилась новостью: – К тому же сегодня его вызвал комиссар. Ночью в Эксе случилось убийство.

Сильви села и глянула в сторону ванной, где слышно было, как говорит сама с собой ее дочь.

– Убийство? Кого убили? Где? – спросила она.

– Вот это самое главное. В университете.

– Что?

Марин кивнула. К счастью, она не знала подробностей, поскольку любовь подруги к сенсационному всегда ее отталкивала. Она относила это свойство к тому, что Сильви все новости узнавала не из газет, а по телевизору.

– Марин! Подробности!

– Больше ничего не знаю.

– Марин, да брось! Ты же там работаешь. Где это было?

Сильви преподавала историю живописи и фотодело в школе изящных искусств, на другом конце города.

– Ну ладно. Антуан сказал, что это не на юридическом факультете, к счастью, а на теологическом, в здании Жюля Дюма.

Сильви спрыгнула с кровати, подбежала к ночному столику и стала рыться в сумочке, ища сигареты, но вспомнила, что они в номере для некурящих и рядом Шарлотт. У Сильви было жесткое правило: при дочери не курить.

– Сильви, что случилось? – спросила Марин. – Ты кого-то знаешь на теологическом факультете?

Сильви замотала головой.

– Нет-нет. Никого, – пробормотала она. – Слушай, а как там твоя мама?

– Нормально. Я ей сразу позвонила, как поговорила с Антуаном. Она знает не больше нашего.

Марин показался странным такой внезапный интерес Сильви к мадам Бонне. Они с Сильви друг друга недолюбливали. Мать Марин считала Сильви развратной и себялюбивой. Сильви полагала, что мадам, или доктор, Бонне – холодная и суровая мать, погруженная в свои дела и потому игнорирующая (как считала Сильви) нерешенные и болезненные проблемы.

– Так что сама видишь, почему Антуан должен был уехать, – закончила Марин. – К тому же он любит свою работу.

– А тебя? Он хоть раз сказал, что любит тебя?

Сильви вертела в руках пачку и думала, не выскочить ли быстренько покурить. Никогда ей не был нужен никотин так, как сейчас…

– Девятнадцать из двадцати! – ликующе завопила Шарлотт, вбегая в комнату и прыгая на кровать. Мать и крестная зашлись в хохоте, увидев, что карманы свитера набиты мини-флакона ми шампуня и лосьона для рук.

Шарлотт обернулась к крестной, обхватила худощавое лицо Марин пухлыми ладошками:

– Марин, как ты думаешь, у них сегодня паста есть в ресторане?

Марин погладила девочку по голове и попыталась улыбнуться, радуясь, что Сильви настояла на своем приезде в Крийон-ле-Брав, как только услышала, что Верлак не вернется. Но у нее в голове еще звучал голос Антуана. Сильви Марин не сказала, что Варлак говорил с ней кратко и быстро, и слышно было, как ему не терпится закончить разговор.

– Наверняка там какая-нибудь паста найдется, – ответила Марин. – А если нет, то ресторан настолько хорош, что шеф тебе сделает такое блюдо, какое ты захочешь.

Шарлотт вздохнула и опустила голову на подушку, глядя в потолок.

Сильви подошла к мини-бару и достала бутылочку белого вина. Вытащив из сумочки миниатюрный штопор (он висел на связке ключей), открыла вино, показав Марин, что ей тоже сейчас нальет.

– Я за него заплачу, ты не волнуйся! – сказала Сильви.

Для Шарлотт она нашла яблочный сок. Девочка уже перебралась на пол и сортировала добытые в ванной флакончики на три группы: «красивые», «симпатичные» и «противные». Сильви сделала большой глоток и посмотрела на себя в зеркало, надеясь, что ни дочь, ни лучшая подруга ее мыслей сейчас не прочтут.

В ресторане какой-то ничем не примечательной гостиницы шестидесятых возле центра Перуджи Джузеппе Роккиа, согнувшись над тарелкой пасты с кабанятиной под соусом, насладился ароматом еды и посыпал ее пармезаном. Он приходил сюда ужинать раз или два в неделю – ему был приятен интерьер, отделанный мягким деревом, а еще за рестораном находилась парковка, подходящая для его «Мерседеса». Он больше обычного потратил времени на чтение неожиданно обширного списка вин и наконец выбрал каберне с гор Альто-Адидже. Имя виноторговца звучало скорее как австрийское, а не итальянское. Вино также вполне подходило к изжаренному на углях карпу – Роккиа сказали, что рыбу только что поймали в расположенном поблизости озере Лаго Тасименто, – которого он заказал себе на второе. Будучи человеком нетерпеливым, он решил между пастой и карпом позвонить Бернару Родье. Ему нравилось, когда есть чем заняться во время ужина в одиночку, а поскольку он был занят телефоном, то был уверен, что фанаты и доброжелатели оставят его в покое.

Родье ответил после первого гудка. Его обычно густой актерский голос дрожал от волнения.

– Джузеппе?

– Да, Бернар.

Роккиа раздражало, что Бернар всегда задает этот вопрос, хотя видит его номер.

– Ты слышал? Жоржа убили! Сегодня ночью или под утро.

Джузеппе Роккиа отложил полотняную салфетку и подался вперед.

– Бернар, медленнее и отчетливее. У тебя очень взволнованный голос. Мне показалось, будто ты сказал, что убили Жоржа Мута?

– Именно это я и говорю! Убили у него в кабинете! Больше я пока ничего не знаю. Даже не знаю, как его убили.

– В кабинете? Но где же…

– Не волнуйся, у меня.

Роккиа испустил вздох облегчения.

– Бернар, ты ничего не должен говорить. Ничего, понимаешь?

– Да понятно. Но ведь произошло убийство! Что, если убийца ищет…

– Тише! Ты где сейчас? Тебя никто не слышит?

– Нет, я дома.

– Вот пусть этим занимается полиция. Бедняга Жорж наверняка просто под руку подвернулся. Скорее всего, воры искали деньги, а Жорж попытался с ними подраться.

– Но мы же подозреваемые! – не унимался Родье.

Джузеппе Роккиа засмеялся:

– Уточнение: ты подозреваешься в убийстве. А я нет, я в Перудже.