— Потому что вы мне понравились, разве непонятно?
— Вы можете, конечно, обидеться, но этот поступок не делает вам чести. Я не доверяю людям, которые вот так запросто знакомятся на улице. Сегодня вы подошли ко мне, завтра подойдете к кому-нибудь еще… Ведь так?
— Не знаю.
Сергей и сам не знал, как объяснить свой поступок.
— Думайте, что хотите. А теперь мне пора, — взглянув на часы и чертыхнувшись, он направился к двери. — У меня еще масса дел.
— Дела? Вечером? — она усмехнулась.
— У меня всегда дела. Я заведую филиалом коммерческого банка, и сейчас как раз идет его реконструкция. Мне срочно надо повидать двух своих компаньонов, они где-то в половине десятого будут ждать меня в гостинице… Но это уже вам неинтересно. Счастливо оставаться. Вот моя визитная карточка, если захотите меня увидеть или услышать, звоните. Здесь масса телефонов, но это все рабочие. А вот это мой домашний, — он достал ручку и написал на обратной стороне визитки.
— И вы тоже… если захотите увидеть меня, звоните, — Валентина кивнула на стоявший в прихожей телефон.
— Вы меня больше не боитесь?
— Кажется, нет.
Он ушел, а гостья, оставшись одна, принялась осматривать квартиру. Из разговора с Костровым она поняла, что его друг, которому раньше принадлежала эта квартира, продал ее Сергею вместе с мебелью, телевизором, холодильником и прочим. Перемыв полы и приняв ванну, Валентина, чувствуя невероятную усталость, легла на диван и включила телевизор. Только сейчас она вдруг поняла, как ей сказочно повезло, что она встретила Кострова. «До чего же хорошо, что у него заболел зуб», — подумала она перед тем, как погрузиться в сон.
А на следующий день она дала в четырех газетах объявления о том, что шьет на дому женскую легкую одежду, затем поехала в магазин «Ткани» и купила за три миллиона хорошую швейную машинку, зингеровские ножницы, два десятка бобин с нитками, несколько отрезов ткани, необходимую фурнитуру, и все это на такси привезла «домой».
Деньги на поездку в Москву Валентина копила два года, занимаясь в Подольске, где жила с матерью, портновским делом. Целыми днями строча на машинке, она думала только об одном: как бы ей выбраться из этого скучного маленького городка. Валя шила, сколько себя помнила. После школы закончила швейное училище, но поступать в ателье не захотела. Работала на дому. На свободные деньги покупала в коммерческих, тогда еще редких, магазинчиках дорогую ткань и шила что-нибудь для души, а потом продавала в комиссионном.
Когда по телевизору передавали репортажи с показом мод, Валя забывала обо всем на свете. Чуть не со слезами смотрела она на движущихся по подиуму стройных манекенщиц, одетых в фантастические роскошные наряды, прекрасно отдавая себе отчет, что здесь, в ее родном городе, ей никогда не воплотить в жизнь свои смелые идеи, они так и останутся у нее в альбоме, нарисованные черными чернилами, безжизненные и плоские…
— Мама, я поеду в Москву, — сообщила она в начале сентября и достала из шкафа большую дорожную сумку. — Деньги у меня есть, ты не беспокойся. Я все обдумала. Здесь мне больше делать нечего. Весь Подольск ходит в моих платьях и костюмах. Пусть теперь приоденется Москва. А там посмотрим…
Полина, мама Валентины, бледная анемичная женщина с грустными глазами и копной вьющихся седых волос, которые она принципиально не хотела красить, уронила чашку. Она не представляла себе жизни без дочери.
— Сначала в Москву уехал твой отец и исчез, — она подбирала с пола осколки, не торопясь поднимать голову, чтобы Валентина не увидела ее слез, — теперь уезжаешь ты. Что же будет со мной?
— Когда встану на ноги, приеду за тобой. Ты же не хочешь, чтобы я была твоей нянькой? К тому же Москва это не Северный полюс. Я буду тебе регулярно звонить, писать, буду приезжать в гости…
— В точности повторяешь слова отца, — заметила Полина.
Валентине до слез было жалко оставлять мать одну, но она понимала, что, держась за ее юбку, ничего в жизни не добьешься.
— Было бы неплохо повторить и его судьбу. Ты извини, ма, что говорю тебе это, но твой Борис Михайлович теперь каждое утро пьет кофе на Монмартре, а мы с тобой, кроме унылого пейзажа за окном да лоскутов с нитками, ничего не видим. А жизнь дана, как известно, всего один раз… Ты понимаешь меня?
Полина взглянула в глаза дочери.
— Что ты хочешь услышать от меня?
— Ты знаешь, что.
— Хорошо, я постараюсь тебя понять.
Обо всем этом Валентина вспомнила сейчас, когда под шум дождя за окном распаковывала машинку, устанавливала ее на столе; вынутые из сумки вещи она аккуратно раскладывала на пустых полках шкафа.
Большой обеденный стол ей удалось разложить, и получился длинный и ровный стол для раскроя. Не рассчитывая на звонки, Валентина раскроила первое платье из черного муслина на шелковой подкладке. Классический приталенный фасон, ничего лишнего. Сорок четвертый размер. В Москве сотни магазинов, куда можно будет его сдать на продажу.
На следующий день ей позвонил Костров. Поинтересовался, как у нее идут дела (Валя еще в первую встречу успела ему рассказать, что она портниха и намерена организовать собственное дело).
— Ни одного звонка, — честно призналась она, обрадовавшись звонку. — Сижу, шью…
Как часто потом она будет говорить ему эту фразу, не подозревая о том, что ему, человеку, искушенному в любовных делах, приятно видеть перед собой девушку с иголкой в руках: символ женственности и трудолюбия. Как сильно отличались от Валентины его многочисленные любовницы. Да, они были по-своему хороши, образованны, женственны, но при общении с ними Сергея не покидало ощущение, что их отношения носят временный, поверхностный характер. В Валентине же он видел потенциальную жену и долгое время не мог выбрать форму их отношений, при которой Валентина догадалась бы о его намерениях. Говорить же напрямую о своих чувствах он почему-то не смел, несмотря на то что с женщинами особо не церемонился, назначал встречи достаточно часто и подчас чувствовал себя окончательно пресыщенным.
Валентина же, первое время воспринимая Кострова как приятеля, постепенно поняла, что он в нее влюблен, и стала над ним подшучивать. Она много работала, поэтому вечером, когда Сергей приходил к ней на чашку чая, она позволяла себе расслабиться. В Подольске она встречалась с молодым женатым мужчиной, разочаровалась в нем, поэтому и уехала с такой легкостью, чтобы поскорее его забыть. А в Москве времени на личную жизнь не оставалось: пошли первые заказы, стали налаживаться связи с магазинами. Словом, все шло так, как она себе и представляла. А тут Костров…
Все началось с тяжелого, продолжительного гриппа. Одна из заказчиц Валентины заразила ее гриппом, чуть не умерла сама, а Валентина десять дней металась в жару, не понимая, что с ней происходит. Костров в это время был в Питере и ничего не знал о ее болезни. Когда же он приехал и она не открыла дверь на его звонок, понял, что что-то случилось. Даже не то чтобы понял, скорее почувствовал. Воспользовавшись запасными ключами, Сергей вошел и увидел Валентину без сознания. Она лежала в пижаме на полу, пытаясь, очевидно, перед этим открыть ему дверь. Костров перенес ее на постель, вызвал «скорую» и до ее приезда не отходил от больной, делая холодные компрессы на лоб.
Валентина проболела целый месяц и за это время успела привязаться к заботливому и терпеливому Кострову, который выполнял все ее желания, ухаживал за ней, как мог, и однажды, не вытерпев, поцеловал. Почувствовав себя в руках сильного и опытного мужчины, Валентина впервые за несколько месяцев испытала что-то похожее на желание, но чувство было настолько неопределенное, что она и сама не могла бы ответить, хочет она Сергея или нет. Ей нравилось, что он всегда рядом, но сильного сексуального влечения она к нему не испытывала. Быть может, это происходило оттого, что в их отношениях изначально был задан неверный тон: она воспринимала его лишь как друга, а позже как своего покровителя. Хотя все объяснялось, конечно, много проще: она хотела полюбить. Валентина выдумала любовь, и им обоим понравилась эта игра. Хотя играла одна Валентина, Костров же намеревался в ближайшем будущем сделать ей предложение. Однако это не мешало ему изредка встречаться со своими любовницами.
