Княгиня Васса Семёновна и Людмила некоторое время молчали. Обе были под впечатлением давно ожидаемого ими свидания. На обеих князь произвёл сильное впечатление. Надежда, что её дочь найдёт в Луговом свою судьбу, превратилась в сердце княгини Вассы Семёновны в уверенность. Она видела, какие восторженные взгляды бросал молодой князь на её Люду, заметила злобные лица других маменек и основательно заключила, что её дочь одержала победу. Людмила встретила в князе Луговом олицетворение созданного её воображением «жениха». Она мысленно таким воображала себе мужчину, который поведёт её к алтарю, и чутьём догадалась, что произвела на князя впечатление.

«Я понравилась ему, – неслось в её уме, – а он, он… я влюблена в него».

Наконец княгиня Васса Семёновна нарушила молчание.

– Какой милый молодой человек этот князь! – сказала она. – Я даже этого не ожидала.

– А я, напротив, – вырвалось у княжны Людмилы, – именно таким и представляла его себе.

– Представляла?

– Да, мама, представляла. Ведь когда ты мне сказала, что было бы хорошо, если бы князь сделал мне предложение, то есть когда стала представлять себе, каким он может быть на самом деле…

Девушка склонилась к плечу матери и опустила головку.

– И каким же ты его себе представила?

– Да таким почти, как он есть… – уже совершенно склонившись на грудь матери, прошептала молодая девушка.

– Глупенькая моя! – потрепала её княгиня по щеке, но вдруг заметила, что эта щека мокрая, – княжна плакала. – О чём же ты плачешь, Людочка?

– Это так, мама, это пройдёт. Всё это так странно…

– Что странно?

– Да то, что он именно такой, каким я представляла себе его.

– Значит, он тебе нравится?

– Да… – снова чуть слышно произнесла молодая девушка.

– Вот и хорошо… Кажется, и ты на него произвела впечатление. Теперь, когда он приедет, надо быть с ним любезной, но сдержанной… Надо помнить, что ты – взрослая девушка, невеста. Не скрою от тебя, я с удовольствием увидала бы тебя княгиней Луговой.

– Он скоро приедет к нам? – спросила княжна Людмила.

– Вероятно, на днях… не станет медлить.

Они в это время подъехали к дому, и карета остановилась.

Княжна Людмила прошла в свою комнату раздеваться. К ней, конечно, явилась Таня.

– Милая, хорошая, какой он красавец! – восторжённо воскликнула княжна, бросаясь на шею своей служанки-подруги.

– Да неужели, ваше сиятельство?

– Что с тобою, ты опять сердишься на меня? – отшатнулась от Тани княжна Людмила.

– Смею ли я?..

– Что это за тон?!

Таня со времени начавшихся в Зиновьеве надежд на молодого князя Лугового стала титуловать свою молодую госпожу, как-то особенно подчёркивая этот титул. Княжна Людмила запрещала ей это; Таня подчинялась в обыкновенные дни и звала её просто «Людмила Васильевна», но, когда бывали гости и несколько дней после их визитов, будучи в дурном расположении духа, умышленно не исполняла просьбы своей госпожи и каждую минуту звала её «ваше сиятельство».

– Таня, милая, что я тебе сделала? – плаксиво заговорила княжна.

– Да ничего. Что вы можете сделать мне, своей холопке, чтобы я смела рассердиться?

– Вот опять «холопки». Что это такое? Ты знаешь, что ты – мой лучший и единственный друг.

– Какой же друг? Ведь я – крепостная.

– Что же из того? Я и мама любим тебя как родную.

– Знаю, знаю и благодарна, – сквозь зубы проговорила Таня. – Но не об этом речь. Вы говорили, что князь – красавец.

– Ах, Таня, такой красавец, что я и не видывала.

Обе девушки снова замолчали. Таня занялась расстёгиванием платья княжны, а последняя устремила куда-то вдаль мечтательный взор. О чём думала она? О прошлом или настоящем?

– Каков же он собою? – первая нарушила молчание Татьяна.

Княжна вздрогнула, как бы очнувшись от сна, но это не помешало ей через минуту яркими красками описать своей подруге церемонию погребения, обед и в особенности внешность князя и сказанные им слова.

– Да вот ты увидишь его на днях. Он приедет, – закончила она свой рассказ. – Ты тогда скажешь мне, права я или нет?

– Коли удастся посмотреть в щёлочку, скажу, – со злобною иронией сказала Таня.

Вскоре они расстались. Княжна пошла к матери на террасу, а Таня пошла чистить снятое с княжны платье. С особенною злобою выколачивала она пыль из подола платья княжны: в этом самом платье «он» видел княжну, говорил с нею и, по её словам, увлёкся ею. Ревность, страшная, беспредметная ревность клокотала в груди молодой девушки.

«Сама увидишь!» – дрожа от внутреннего волнения, думала она. – Прикажут подать носовой платок или стакан воды, так увижу. На дворе, когда из экипажа будет выходить, тоже могу увидеть. В щёлку, ваше сиятельство, и взаправду глядеть не прикажете ли на вашего будущего жениха?» И рука Татьяны, вооружённая щёткой, нервно ходила по платью княжны.

В то время как всё это происходило в Зиновьеве, князь Сергей Луговой находился в отцовском кабинете. Все гости разъехались. Слуги были заняты уборкой комнат, а князь, повторяем, удалился в свой кабинет и с трубкою в руке стал медленно шагать из угла в угол обширной комнаты, пол которой был покрыт мягким ковром. Он переживал впечатления дня, сделанные им знакомства, и его мысли, несмотря на разнообразие лиц, промелькнувших пред ним, против его воли сосредоточились на княжне Людмиле Полторацкой. Её образ неотступно носился пред ним, и это начинало даже бесить его.

«Неужели я влюбился, как мальчишка, с первого взгляда? – думал он и тут же добавил: – Впрочем, ведь она несомненно очень хороша».

Князь стал припоминать петербургских дам и девиц, у первых из которых он имел весьма реальные, а у последних платонические успехи. Некоторые из них хотя и не уступали красотой княжне Людмиле, однако всё же были в другом роде, менее привлекательными для молодого, но уже избалованного женщинами князя. Здесь красота, несомненно выдающаяся, соединялась с обворожительной наивностью и чистым деревенским здоровьем. Женская мощь, казалось, клокотала во всём теле княжны Людмилы, проявлялась во всех её движениях, не лишая их грации. Эта сила, сила здоровой красоты, совершенно отсутствовавшая у столичных женщин и девушек, казалось, и порабощала князя. Он, выехавший из Петербурга с твёрдым намерением как можно скорее вернуться туда и принять участие в летних придворных празднествах, теперь решил пожить в своём поместье, присмотреться к хозяйству и к соседям.

Думая о последних, он, конечно, имел в виду лишь княгиню и княжну Полторацких.

«Надо вытащить их из этого захолустья, уговорить их хотя на зиму поехать в Петербург. Государыня любит красавиц, но не одного с нею склада лица. Княгиня может быстро сделаться статс-дамой, а княжна – фрейлиной. Какой эффект произведёт её появление на первом балу! А я, их сосед, хороший знакомый, конечно, буду одним из первых среди массы ухаживателей, первый по праву старого знакомства. Можно будет и жениться. Она – княжна древнего рода и очень богата. Ну, да это мне безразлично: ведь я и сам богат».

Вот те думы, которые после первой же встречи обуревали молодого князя. Нельзя сказать, чтобы они в общих чертах не сходились с мечтами и надеждами, питаемыми в Зиновьеве. Исключение составляла разве проектируемая князем поездка в Петербург. Впрочем, о ней думала и княгиня Васса Семёновна, но в несколько иной форме: «Женись и поезжай!»

Незадолго пред приездом Лугового спокойствие жизни Зиновьева нарушило одно происшествие, сильно взволновавшее не только всю дворню, но и самоё княгиню.

Это случилось раннею весной. Однажды вечером староста Архипыч после обычного доклада княгине стал переступать с ноги на ногу, как бы не решаясь высказать, что у него было на уме.

– Теперь ступай и делай всё, как сказано, – повторила княгиня, думая, что староста ожидает от неё ещё приказаний.

Архипыч продолжал мяться.

– Ещё что-нибудь есть? – спросила княгиня.