Сейчас ходил по штрекам и словно прощался со штольней.
Отправился в дальний забой. В нем когда-то в первый раз увидел Коваля.
Пришел и, поднимая лампу, начал оглядывать черные стенки. Свет озарил блатные стихи. Когда-то Орлов вырезал их на угле. Теперь он повесил лампу на крепь, внимательно прочитал и вынул из-за голенища нож. Хороший, отточенный нож был приготовлен для побега. И начал ножом сколупывать строки. Надпись исчезла и Орлов произнес:
— Убежать — убегу, а пакостить штольню не стану!
* * *
Тучи, надутые ветром, плыли, как пена. Разливали весеннюю теплоту и дождь. Кустарники гнулись в порывах бури. Перелетные гуси шли низко, ныряя по ветру над самой штольней.
Наступил день, и окончивший смену Орлов уходил в лагерь.
Шахтный двор был тоже похож на лагерь. Обширная площадь с эстакадами, с грудами угля, электрической станцией и другими постройками находилась в петле изгороди. Горб горы, серо-зеленый от свежей травы, замыкал горизонт.
В недрах горы висели пласты угля. Внутри работала штольня с ее квершлагами, штреками и печами.
Редкие дыры шурфов пробуравили склон. Через эти отдушины снизу машины сосали воздух.
Над каждой дырой вышка — вроде скворешника на высоких ногах. Вышки, серые от ненастья, были известны Орлову наперечет. Они сторожили ненужные для него места.
Вдруг он моргнул беспокойно и нахмурился.
На стриженом склоне горы появились обструганные бревна. Ставили вышку над пятнадцатой печью!
Сердце Орлова забилось.
Успеет он или нет? Оставалась последняя ночь...
— Не управятся к вечеру! — ободрял себя Орлов. — Вечером посмотрю, если три огонька, значит — старые вышки. Засветит четвертый — и лопнул мой банк!
Сумерки опустились на душу Орлова. Он шагал по грязи и все ему было противно. И шахта, и лагерь, и весь белый свет. Нет на нем места для Сашки-Орла! А недавно было...
И вот передвинулась жизнь и смазала ясные его мысли, как непросохшие чернила. Передвижка была большая.
В лагере числился он еще недавно в «филонском взводе». Филон — это лодырь, отказчик, стопроцентный блатяк. А сейчас у Орлова отдельная койка в доме отличников.
— Дожил! — ворчал он. — Был лагерь, как лагерь. Попал в него и сиди. А не хочешь — беги. Только не нюнь! А теперь? А теперь до того, сукин сын, дотянул, — ругал он себя, — и бежать неудобно!
Морщился: как придет в лагерь, станут хвалить за конвейер. Ставить в пример и даже поздравлять...
Вспомнилась шахта.
— Была местечком! И в картишки сыграть, и десятника облаять, да мало ли что! Взять хоть бы шурф!
А сейчас? Смутила шахта. Эти — Коваль, инженер, даже Мухин.
— Милые они все до первого раза! — внушал себе Сашка. — Работаешь и хорош. А случись с тобой что-нибудь, и хана. Очень ты нужен!
Но все-таки чувствовал шахту, как проходные сени.
А труднее всего со свободой. Сашка шагал и мрачно думал:
— Убежал я, положим. Готово! А кто меня ждет? Жена и приятели? Чорта! Много их было... таких! Или, скажем, занятия? Пожалуйте, Александр Никитич, спасибо, что не забыли
— Нет! Ничего решительно нет. Пустой ему свет, бездельный! Ловкие руки, двадцать шесть лет и... вроде калеки! Червонцы опять сшибать по шкапам? И хлопотно, и скучно... Но срок в десять лет — это да-а!
И Орлов чесал затылок.
А потом еще: дал зарок — убегу! Его крепкое слово еще не пошатнулось. А если сломается и оно, что тогда будет с Сашкой-Орлом?
— Навсегда я, должно быть, бандит! — решил Орлов и, опустив голову, подошел к лагерным воротам.
* * *
Настала глухая и бурная ночь. Темь сотрясалась порывами ветра. Хлестал дождь. Раскачивались фонари у штольни, и лужи мерцали в бегающих тенях.
Сашка шел в ночную смену. Глаз коли — не видать!
Гора и небо слились в темноте. Только светятся огоньки на постах. Сашка считает — один, два, три... Нет четвертого фонаря!
— Н-но, парень, не дрейфить!
План простой. Побудет в лаве. Выждет миг, спустится в штрек, а оттуда в соседнюю печь и — наверх.
— Душа винтом! Казак не без счастья!
Зашел в слесарку.
— Здравствуй, товарищ бригадир! — гаркнул смешливый Митрошка. — О вас тоскуют!
— Кто? — испугался Орлов.
— Все начальство! Завтра новый мотор на конвейер ставить.
Орлов глядел настороженно.
— Мотор уже в лаве! — с удовольствием рапортовал Митрошка. — Мы постарались! — и шлепнул себя по груди. — А Мухин ругался: подождите Орла, еще обидится, дьявол. Но мы перетащили!
Митрошка был весел. Еще вчера его освободили от конвоя.
— Ладно, — успокоился Орлов и вынул из шкафа свою аккумуляторную лампу.
Лампа в руке, нож за голенищем, денег маленько в кармане — что еще надо?
В последний раз Сашка вошел в лаву. Подземелье гудело. Под низкими сводами слышался шорох лопат, восклицания и железный лязг механизмов. В дымке летучей пыли как звезды желтели лампы.
Орлов нагнулся и стал пробираться вдоль стенки забоя.
Шахтеры кидали лопатами уголь в ходившие желоба конвейера. Сгибались и разгибались. Желоба блестели тускло и лязгали, а угольные глыбы медленно ехали в штрек по стальной дороге. Все было так, как нужно.
Орлов дошел до случайного углубления — ниши в стене. И наткнулся на ящик с новым мотором. На самой дороге!
— Не могли лучше места найти! — рассердился Орлов, поднял ящик и занес его в нишу под своды.
Побрел дальше, останавливаясь и постукивая ключом по звонким корытам.
По лаве расхаживал Мухин и осматривал потолок.
— Отлично! — подумал Сашка. — Отметят, что я на работе.
Но Мухин был крепко занят. Он рассматривал пустоту, из которой пришла лава. Пустоту эту надо было обрушить. Площадь висевшего потолка сделалась слишком обширной и стала давить на стойки.
Частоколы столбов неясно виднелись в темноте, а конца подземелью не было видно.
Орлов оглянулся. Все были заняты, работа кипела.
— Ну! — побледнел он. — Теперь пора!
Но в этот момент скрежещущий гул прокатился вверху, и с треском переломилась стойка. Лава смолкла, как по сигналу. Люди разом подняли к потолку испуганные лица, тревожная тишина охватила пещеру, и только конвейер продолжал стучать, как стальное сердце.
Мухин взглянул в темноту, вскинул лампу и закричал:
— Ребята, выбегайте! Лава садится!
Бросились все. Замелькали черные тени. Шарахались, натыкаясь на крепи. Толкая друг друга, сбились у выхода в штрек и один за другим выпрыгивали из печи.
Сашка выскакивал предпоследним и слышал, как сзади начали ломаться столбы креплений.
Люди разошлись по штреку. Мухин исчез — побежал к телефону.
Орлов очутился один перед двумя печами. Дорога к шурфу открылась.
И вдруг вспыхнула мысль:
— Да в лаве-то ящик остался! С мотором ящик!
Сашка метнулся туда и сюда и бросился в черный проход, из которого только что вылез...
В мертвом молчании пронеслись секунды, и ужасный удар потряс галерею. Черная пыль столбами вылетела из печей. Лава села.
* * *
Телефонный звонок перебил доклад.
— Минуточку! — попросил Коваль, беря докладную записку, и снял трубку. Лицо его исказилось, а пальцы смяли бумагу.
— Где?
Сидевший инженер вздрогнул.
— Громче, не слышу! Кто остался?
Инженер вскочил, бледный.
— Убило человека! — сказал Коваль и бросил трубку.
Оба, схватив фуражки, выбежали из кабинета.
Лицо у Мухина посерело. Он стоял перед рухнувшей лавой, показывая пальцем, и твердил:
— Там... там!
Стена молчала.
Быстро развернулись спасательные работы. Подтащили рукав, подававший сжатый воздух. Кончали прикрутку шланга к отбойному молотку.
Раздался приказ:
— Просечку по борту обвала. Гони!
Лучший забойщик тронул за спуск. Молоток затрещал, прошивая заостренным стержнем уголь. Взлетела пыль, посыпались куски.
— Наконец-то! — облегченно вздохнули люди.
