- Угу, - сказал Борис Борисович, и я почувствовал, что какую-то отметку нам опять выставили.

На Венсеннский ипподром мы стали ходить как на работу - во все дни, когда там бывали бега, в будни и в праздники.

Жили мы скудно. Игровые деньги были для нас священны. Мы не только из них не трогали на шмотки или еду, но еще к ним малость добавляли из наших скромных командировочных. Основной нашей задачей было как можно дольше продержаться в Париже. Игровые деньги постепенно таяли. (Чудес, как с четвертым номером, больше не выпадало.) Мы старались сокращать наши ежедневные ставки. Ни я, ни Женя ни разу не угадали в паре, но Женя иногда выигрывал на лошади, занявшей платное место.

Деньги из Москвы на большую игру все еще не поступали, и, откровенно говоря, я лично был этому рад. Для большой игры мы пока не годились.

Кое-что на ипподроме для нас прояснилось. Например, разминка перед заездом зависела не от прихоти наездников, а от дистанции. Они честно разминались там, где давали старт. На обычной дистанции - 2600 метров - старт давали за поворотом. Ни хрена не увидишь. Но вот уже забег на 2200 метров по большой дорожке был для нас почти приемлем, ибо упряжки разминались перед трибунами. Жаль, что бег на короткие дистанции разыгрывался мало. Надо было учитывать фору, которую сильные лошади давали слабым. Фора, как правило, была 25 метров. И борьбу на финише здесь вели не две-три (максимум!) лошади, как в Москве, а пять - восемь упряжек. И езда проходила жестко, сурово, подарков (как у нас) никто никому не делал. Тем не менее фавориты приходили редко. Не исключено, что наездники иногда их придерживали. Однако, когда в московском заезде бегут семь лошадей, - фавориту трудно спрятаться, наездник пускается на явный фальшпейс. Здесь же в заезде от десяти участников, примерно с равными шансами. Достаточно чуть замяться на дистанции, как "поезд ушел" и какая-нибудь кобыла получает по двести франков за первое место в тотализаторе. Получает, разумеется, не кобыла, а игрок, который на нее поставил. Наездник и хозяин кобылы получают весьма приличный выигрыш в свободно конвертируемой французской валюте. Что получает кобыла - я не знаю (может - кусок сахара, может - по шее), однако французские лошади совсем не производили впечатления дистрофиков, значит, морковки и сена им хватало. Да и резвости, несмотря на длинные дистанции, здесь были значительно выше, чем на Центральном Московском ипподроме.

...Вот такие скучные беговые подробности. Извините.

Однажды в будни приезжаем в Венсенн, хотим платить за входные билеты - не берут. Почему? - Сегодня бесплатно. - Почему? - Забастовка. - Кого? Наездников, конюхов, или лошади не хотят бегать? - Бастуют кассиры тотализатора. - Но бега-то состоятся? - Пожалуйста, проходите.

И народ идет. А нам что делать?

- Вот, Ломоносов и Холмогоров, полюбуйтесь на гримасы капитализма. В Советском Союзе такого безобразия быть не может!

Чуть что не так - Эдуард Иванович переходит с нами на официальный тон, это мы уже давно заметили. А тут есть от чего расстраиваться посольскому товарищу: раз нет бегов, не засчитают ему сегодняшний день как рабочий и придется Эдику дежурить в субботу в "палатке".

- У нас такого безобразия быть не может, - подтверждает Женя. - Тотошка мигом бы подожгла и разнесла здание ипподрома.

- Товарищи, только без политических намеков! - протестует Эдуард Иванович.

- Да ладно, Эдик, - говорю я, - проведем сегодняшний день как тренировочный. Потом, кто знает, вдруг через пару заездов откроют кассы? Администрации такие бега в убыток. Глядишь, она и уступит, примет законные требования рабочего класса. А нам лишь пару билетиков для отчета - дескать, решили воздержаться от крупных ставок.

Эдуард Иванович повеселел. Женя, правда, мрачно выразился, в том смысле, что, мол, бега без игры - это все равно как наблюдать половой акт в кино, а не трахать бабу самому.

Но какой другой выход? Не поворачивать же обратно! Тем более что погода выдалась отличная: солнце светит, тепло - лютая парижская зима...

Три первых заезда прошли без тотализатора. И что любопытно - побеждали фавориты прессы. Причем побеждали легко, с отрывом.

- Не везет нам, - злился Женя. - Сегодня была бы простая фаворитная игра сымай штаны, ставь все!

По радио объявляют: в зале на первом этаже открылись некоторые кассы. Ипподром заворковал, а кто-то из публики бросил радостный клич:

- Безработные, к окошкам!

Мы быстро сообразили - бросить сотню на фонаря! Побежали в зал и Эдуарда Ивановича с собой прихватили. А в зале - жуть! У тех касс, что открылись, Бородинская битва! Втроем мы повели атаку по всем правилам Московского ипподрома. Вклинились в центр, продвигаемся. Пуговицы летят, кости трещат, французы выпадают, как подстреленные. У окошка касс рубятся смешанные ряды арабов и негров. Как писал поэт: "Вам не видать таких сражений!" Эдуард Иванович пищит, но мы ему сурово: "Хватит, Эдик, на трибуне груши околачивать настал и твой черед работать в поте лица!" Эх, где русские не пропадали! Пробились, всунули деньги и билеты, да зазвенел звонок, и касса остановилась. Ее здесь отключают автоматически. Кассир руками разводит - рад бы помочь, да не может.

Ругаясь, поднялись на трибуны. Смотрим на дорожку. А там - метаморфоза: фавориты в хвосте плетутся, темнота вперед рвется. Короче - первым приперся какой-то гад, ни в одной газете не указанный, а наш фаворит приехал пятым колесом на седьмое место. Словом, сэкономили мы нашу сотню!

И дальше все заезды так и пошли наперекосяк. Где-то двумя билетиками мы умудрились сыграть - для отчета. Но больше не совались. Поняли: когда местное жулье пытается наверстать упущенное - нам лучше держаться в стороне.

В течение полутора месяцев я поймал всего только пару на тридцать франков. Мои финансы дружно пели романсы. Женя играл крупнее и соответственно просаживал больше. Нам не помогали ни секундомеры, ни наука, ни Бог!

Не пойти ли на поклон к товарищу дьяволу?

* * *

В Париже не соскучишься. Каждый день где-нибудь в городе открывается новая выставка: японских камней, арабской керамики, английской графики, бельгийских ружей, африканских масок, советской живописи. Обегать все это - тут сам черт ногу сломит. Видимо, чтобы уберечь свои конечности, черти посовещались и устроили выставку под неброским названием "Демоническое искусство от рождения до наших дней". Скромненько и со вкусом! И если кто-либо, прослушав арию из оперы "Фауст" - "Сатана там правит бал", - теперь заинтересуется, где именно это происходит, даю адрес: Париж, площадь Пале Ройяль, Лувр антикваров, второй этаж.

При входе продавать душу дьяволу совсем не обязательно. Достаточно заплатить шесть франков очаровательной молодой "ведьме". Впрочем, те, у кого душа болит, могут воспользоваться инструкцией, висящей на стене одного из залов. Вообще-то это не инструкция, а письмо, образец для подражания, написанное в тринадцатом веке юной особой: "Я, колдунья Дидим, отдаю тебе мое тело и душу на вечные времена. Я отказываюсь от Бога и от всех ангелов и святых апостолов на вечные времена. Я буду тебе послушна и верна, пока я живу на земле. Подпись скрепляю кровью".

Правда, сколько стоила душа в XIII веке, не указано. Цены с тех пор выросли - инфляция, - так что желающим есть смысл поторговаться.

Сатана правит бал в полутемном помещении, где посетители ходят по кругу (одному из кругов ада!) и рассматривают подсвеченные атрибуты черной магии: карты для гадания, заколдованные статуэтки, ножи с черепом и костью на рукоятке, демонические куклы, секретные фолианты "Красный Дракон" и "Черная Курица" с каббалистическими знаками. А вот под стеклом окаменевшее сердце барана, проколотое сотнями булавок. Однако мне кажется, что не эти диковинки притягивают любознательную публику, а антикварные предметы, связанные с культом Сатаны: резные трости, круглые столы с инкрустацией, живопись, скульптура. Недаром выставка называется "Демоническое искусство". И бюст Мефистофеля сделан известным мастером на высоком уровне. Убежден, что заказчик был доволен. Мефистофель вылеплен как личность трагическая, значительная, с лукавой усмешкой на губах и добротой во взгляде. Так и хочется цитировать Гете: "Часть той силы, что без числа творит добро, всему желая зла".