− Спасибо, − смущённо отвечаю, и тянусь за полным бокалом вина, так сильно похожего на воду, но к сожалению не воды.

− Это не для тебя, − мгновенно раздаётся суровый голос и мои пальцы на подножке бокала накрывает такая же вездесущая рука. Я открываю рот в беззвучии, но не успеваю ответить, рука неумолимо подносит бокал к своим губам, с насмешливой улыбкой и, запрокинув голову, сиюминутно опорожняет его. Светло-янтарная жидкость втекает между полураскрытых губ, адамово яблоко движется, повинуясь глотательному рефлексу, а я сжимаю колени. Потому что не могу заставить себя оторвать взгляд от этого зрелища, не могу заставить не пересыхать превратившееся в пустыню горло, не могу остановить предательской дрожи, растекающейся по моему телу в синхронности с каждым сделанным Владом глотком.

Наконец, я отворачиваюсь, но и на моё помилование этот деспот не согласен, он ставит на стол опустевший бокал и пододвигает ко мне стакан минеральной воды.

− Ты хотела пить, − бессовестно напоминает он, а я вдруг обнаруживаю себя за полным людей столом и часто-часто моргаю.

«Мама всё знает», − напоминаю себе я, и благодарно принимаю протянутую мне воду, желая хоть на время заглушить в себе иную жажду.

− Всё очень вкусно, Татьяна Львовна, − с улыбкой завожу разговор с домработницей, занимающей место за этим столом по моей просьбе, но всё равно чувствующей неловкость и сконфуженность среди нас, господ.

− Что же ты будешь делать теперь? − спрашивает отец, по другой причине, но ощущающий себя в похожей с тётей Таней ситуации.

− Жить, − я улыбаюсь отцу, но эта не та улыбка, которую можно назвать ослепительной.

− Я хотел сказать… − не находится он, мешкая со столовыми приборами в руках.

− Ничего, пап. Я буду наблюдаться у Олега, − при этом я смотрю по левую руку от себя, ища поддержки у Влада и найдя необходимый луч в его глазах, продолжаю, − Следить за наличием таблеток в своей аптечке, собственно я занималась этим и раньше, и действительно жить.

− Но ведь теперь у тебя здоровое сердце? − непонимающе задаётся вопросом сестра и распахивает глаза в ожидании моего подтверждения.

− Здоровое, но оно не моё, − и снова та же не ослепляющая никого улыбка. − Хотя это означает только то, что мне нужно время от времени задабривать его, чтобы оно работало вполне добросовестно. − Мне не по себе от всех этих разговоров, и я едва ли держусь молодцом, учитывая, что моя любимая мама не проронила даже полноценной фразы для меня, с момента моего возвращения, кроме как «Как вам не стыдно!» полное презрения и нескрываемого отвращения.

Теперь можно было, теперь я была для них здоровой, не нуждалась в их жалости. И тут меня осеняет, что ни в одном взгляде членов моей семьи я не вижу ненавистной мне жалости. Они избавились от неё. Но… если присмотреться к этим любимым, родным, близким по крови мне лицам, я не вижу больше ничего. Словно жалость это единственное, что у них было для меня. Жалость это единственное, что они дарили мне на каждый мой день рождения, чувство, которое они дарили мне на каждый день.

Тёплая рука накрывает мой сжатый кулачок и тепло этой руки так ненавязчиво, но неотступно проникает под кожу, и глубже и дальше, чтобы заполнить меня этой теплотой целиком. Пальцы постепенно расслабляются, и я выпускаю из них кусочек скатерти, лихорадочно оправляя смятую ткань другой рукой.

− Мира, наверное, устала? − врывается в меня знакомый голос Толи, и я поспешно киваю, находя в этом повод для своего побега, и прежде чем до меня доносится смысл собственных действий, я уже подрываюсь с места и покидаю обеденный стол.

Влад не приходит пожелать мне спокойной ночи, и я долго лежу в ожидании этого сокровенного действа, не уверенная, что смогу вообще заснуть без опоясывающих меня, его рук, как это продолжалось почти полгода. После нескольких часов, а может быть лишь пары минут надежды на ночное свидание с братом, я начинаю беспокойно ворочаться в неудобной постели, смотрю в окно, шторы которого я отдёрнула в стороны, чтобы беспрепятственно наблюдать за повелительницей ночи − луной. Желанного стука, желанных шагов не услышав, я проваливаюсь в сон, и в этом мятежном забытьи я комкаю простынь под взмокшими ладонями, выкидываю неверное одеяло на пол и только потом затихаю полностью до самого утра.

− Ты не пришёл, − шепчу я, встречая свою любовь в коридоре и силясь придать голосу обиженных ноток, но в нём просачивается лишь беспредельная радость от долгожданной встречи, произошедшей спустя целую вечность, которой мне казалась эта ночь.

− Так надо было, − извиняюще улыбается Влад, спешно проходя мимо меня на кухню, но по давно заведённой привычке целует меня в макушку, заставляя поддаться чуть ближе, чтобы хотя бы ненадолго соприкоснуться с его сильными руками.

− Доброе утро, − здоровается брат, занимая место за столом раньше меня.

Я, как и вчера застываю около сестры, кормящей маленькую Анж из бутылочки, забываю о том, что собиралась делать ранее и что мне делать с представленной моим глазам картиной. Лиза неотрывно следит за мирно сосущей питание дочкой и не обращает внимания на оцепеневшую меня. А я как заторможенная не могу сделать дальше и шага, чтобы хотя бы как это было вчера, улыбнуться невинной малышке, или отойти в сторону и сесть за стол.

− Толя, она засыпает, возьми её, − вполголоса, что совершенно несвойственно для моей громкоголосой сестры, шепчет Лиза.

− Хорошо, дорогая, − в ответ шепчет и Анатолий, поднимаясь из-за стола и забирая из рук сестры напоследок причмокнувшую ещё разочек из бутылочки с едой малышку. Я смотрю, как маленький комочек переходит в большие мужские ладони, и мне кажется, это я сама подставляю свои руки, чтобы принять его, но меня держит за руку иная ладонь, совсем не детская и я оборачиваюсь, вызволяясь из стен ступора.

− Всё в порядке, − шепчу я, но губы даже не смеют дрожать поддельной улыбкой, потому что не смеют врать Владу.

− Дети уже встали, − говорит отец, поспешно понижая тон, сталкиваясь в дверях с уносящим дочь в комнату другим отцом − Анатолием.

− Привет, пап, − здоровается с папой Лизка, чмокая того в щёчку, в груди начинает щемить от заведённого ими ритуала поцелуев в моё отсутствие. На миг меня посещает глупая мысль подойти к отцу и поцеловать его, как это сделала Лизка, но даже мне это кажется странным и ненастоящим.

− А где же мама? − спрашивает Лизка, присаживаясь за стол и наливая себе чай из фарфорового чайника.

− Твоя мама всю ночь промучилась с головной болью, только под утро, согласившись принять обезболивающее, поэтому я не стал её беспокоить. Она спит.

− Может нужно вызвать врача? − забеспокоившись, предлагаю я.

− Нет, дочка, не надо. Она поспит и ей станет легче. Просто вчера был очень насыщенный день: она переволновалась.

− Мне необходимо съездить в клинику, ты предупредишь её, когда она проснётся? Чтобы она снова не волновалась, хорошо?

− Конечно, милая, не беспокойся, − соглашается отец. − Сынок, я хотел поговорить с тобой о документах на дом, − без перехода добавляет отец, словно в другой раз ему ни за что не набраться смелости поговорить с Владом о правах собственности на дом.

Влад снисходительно улыбается, с наслаждением поглощая геркулесовую кашу, приготовленную явно не для него, потому что Лиза бросает подозрительно неодобрительные взгляды то на брата, то на стремительно пустеющую тарелку.

− Отец, это было так давно, что я уже не помню всех подробностей. Просто забудь, пап, это теперь ваш с Ниной Максимовной дом и ты не должен чувствовать себя так неуютно передо мной. Я думаю, мы можем закрыть эту тему, пока она не утомила нас окончательно. − Отец на всём протяжении объяснений Влада согласно кивает головой, но так и остаётся неудовлетворённым ответом сына, хотя и возразить ему что-либо не находится.

Завтрак продолжается в напряжённой обстановке недоговоренности, обещающей остаться таковой всё остальное время, и чувствует себя комфортно за столом только один человек − моя сестра.