− Как ты нашла меня? − не оборачиваясь, бросает в мою сторону, вздыхая и стряхивая белые снежинки с памятника, словно ведя с ними ожесточённую, но немую борьбу.

− Я была на фирме, − он не вздрагивает и никаким образом не выказывает передо мной своих истинных эмоций, но рука его долгое время бесплотно борющаяся с оседающими на мрамор снежинками застывает, признавая своё поражение. И этого достаточно. Достаточно для меня, чтобы понять.

− Бабуль, это моя сестра Мирослава, − нарушает Влад повисшее между нами молчание, поднимается с корточек и обходит меня со спины, приобнимая за талию. Его намокшее под вихрями снега пальто выглядит ещё темнее и тяжелее, только мелкие звёздочки снежинок, уцепившиеся за короткий ворс, всё больше приковывают взгляд, отвлекая глаза от суровой мрачности, окутывающей статную фигуру брата настолько, что кажется и одежда его пропитана этим мраком. − Я очень люблю её. Сильнее, чем это дозволено на нашей земле. Нас осудят, бабуль, непременно осудят, если узнают, поэтому, пожалуйста, не суди нас ты. Не суди.

− Влад? − прошу я, чувствуя подступающий к горлу ком от этого разговора брата с давно ушедшим в иной мир, но всегда, даже сейчас остающимся близким для него человеком. Но он словно не слышит меня, целует в макушку, впитывающих снежную влагу волос и продолжает говорить, неумолимо снижая надрывный голос до шёпота.

− Мира − это всё, что у меня есть. Она и есть всё. Всё, что мне надо. Простила бы ты меня, если была сейчас рядом? Приняла бы мою любовь к сестре?

Я накрываю его непривычно горячие холодной зимой декабря ладони, и пусть мои небольшие ладошки уже успели промёрзнуть, но Влад чувствует тепло от моих рук, именно то, которое ему необходимо сейчас. В сердце застревает колющее острие ножа, которое с каждым сделанным мной вдохом продвигается всё глубже, проделывая миллиметровые шажки прямо к центру, чтобы ранить точно в цель, неотвратимо. Эта боль скапливалась во мне так долго, что осознание не спешило приходить ко мне, настигнув меня именно здесь, среди сотен памятников, сотен крестов, сотен смятенных, ушедших душ. Одиночество, которое поселилось в душе моего возлюбленного брата, не полгода и не год назад, а с самого его рождения безвинного и беспомощного малыша. Одиночество, сопровождавшее его всю ту жизнь, которую он прожил до встречи со мной, до сих пор являлось к нему ночными кошмарами, и по сей день нависало за его плечами, грозя вторгнуться в его существование снова, если в нём не будет меня.

Вот, что значила я для Влада − любовь, спасение, воздух и…жизнь.

Он значил для меня гораздо большее и всё то же самое.

− Пойдём? − прошептала я ему на ухо, касаясь губами холодного лица. Он согласно кивнул и увлёк меня за ограду, не оглядываясь, но я оглянулась...

− Я позабочусь о нём, Варвара Владиславовна, − прошептала одними губами, долго не сумев оторвать глаз от скромной могилки с белоснежным мраморным памятником с надписью, выражавшей всю нерастраченную любовь покинутого внука:

«С любовью сына от внука…»

− Ты что-то сказала?

− Нет, любимый, ничего, − улыбнулась я, только крепче прижавшись к руке брата.

− Я виделась с Максом, − сложив ладошки на коленках, как провинившаяся перед взрослым учителем школьница признаюсь я. Влад молчит, почти не реагируя на моё заявление, только пальцы сильнее сжимают руль, а взгляд без надобности мечется в зеркало.

− И? − чуть позже озвучил он и свой долгожданный вопрос.

− И это не важно, если ты продал свою фирму? − вопрос срывается с губ раньше, чем я успеваю придумать более подходящее место для важного разговора с братом, чем салон автомобиля.

− Ничего существенного, − пожал плечами, скривил рот, отвёл глаза: перечисление его жестов начинало успокаивать меня каждый раз, как только я собиралась по-настоящему рассердиться на Влада.

− Тебе нужны были деньги на операцию, да? − тихонько спрашиваю, мысленно пытаясь уговорить брата взглянуть мне в глаза. Он не делает этого, а я не могу просто заставить.

− Нет.

− Ты мне лжешь, − раздражаюсь.

− Если не веришь, зачем спрашиваешь? − Он продолжает не смотреть на меня, но я не уверена, что он следит и за дорогой.

− Я не хотела, чтобы было так, − отчаянно мотаю головой, в то время, как мой голос начинает хрипеть.

− Не думай об этом. Это действительно не важно, − успокаивает меня, но сейчас я вижу на его лице подлинное спокойствие, он на самом деле не считает важным потерю своей фирмы.

− Как это может быть не важным, если ты отказался от собственного дела, бизнеса, который выстраивал годами. Ты любил свою работу, ты жил этим. Это было твоё всё! − сокрушаюсь я, − не смирившаяся с его невозмутимостью.

− Ты не слышала, о чём я говорил на кладбище? − спокойно говорит он, выруливая в сторону шоссе, ведущего в наш посёлок.

− При чём тут это? − я вскидываю вверх руки, и откидываюсь на подголовник.

− Моё всё − это ты. И живу я тобой, а не каким-то бизнесом, делом, партнёрами и деньгами. − Он бросает на меня короткий взгляд и улыбается, я готовлюсь к очередной гневной тираде, но замолкаю, капитулируя перед началом боя. Мягкие пальцы Влада гладят меня по щеке, и я непроизвольно зажмуриваю глаза, чтобы отогнать наваждение, но становится только хуже, я задаю самый ненавистный для меня вопрос:

− Что теперь будет? − это всего лишь мой шёпот, шелестящий слабее дуновение ветра, но мне отвечают, и в ответном голосе я слышу улыбку.

− Просто верь мне и в меня, малыш, и всё будет хорошо.

− Я вообще-то совсем не меркантильная особа, − пытаюсь сгладить всё шуткой, − но всё-таки? − Мы вместе начинаем хохотать над моей интонацией, не совсем удачно копирующей тех самых «меркантильных» особ в глубоком подпитии.

Влад, не отрывая взгляда от пустынной дороги, запутывает свободную руку в моих волосах, ненадолго даря мне ощущение сладостного массажа своими чудодейственными пальцами. При этом я продолжаю проказничать и томно шепчу:

− Умм, какое блаженство, всегда иметь под рукой профессионального массажиста, − я невольно подаюсь к его руке, не обращая никакого внимания на то, что мои волосы начинают приобретать отдалённое сочетание с настоящей ухоженностью.

− Всем привет! − весело приветствую родных, снова встречаясь в прихожей с Лизой.

− Тише, ты разбудишь мою маленькую Анж! − шипит на меня сестра.

− Прости, я не знала, что она спит, − извинилась я, уже не так остро отреагировав на маленький свёрток, который не сильно напоминал мне младенца.

«… После новогодних праздников, мы займёмся вопросом усыновления, − неожиданно напомнил брат о своём обещании, сделанном ещё в Женеве, теперь, перед самыми дверьми в наш дом, напоследок приобнимая меня за талию и водя разгорячёнными морозом губами по чувствительной коже за ухом…»

Я просто вспоминала теперь эти слова и, смотря на маленькую племянницу, убаюканную руками сестры, думала о будущем ребёнке, который у нас с Владом обязательно будет, а не о том несчастном малыше, который больно, горько и мучительно, но ушёл от нас в другой мир.

− А где мама с папой? − пробормотала я. Лиза состроила недовольную гримасу, возмущенная просто тем фактом, что я вообще разговариваю. Не получив ответа, я удалилась в свою комнату, решив присоединится к семье только за ужином.

Мама не спустилась, чтобы поужинать вместе с нами, а это был всего лишь совместный приём пищи после моего возвращения. Я не чувствовала голода и мысли, назойливо щекотавшие и так разыгравшиеся нервы не содействовали опустению моей тарелки.

− Значит, ходили выбирать новогодние подарки? − врывается в сознание Лизин голос.

− Нет. С чего ты взяла? − возмущенно заявляю я, желая поскорее прервать этот разговор, и вновь погрузится в неумолчное обдумывание собственных мыслей.

− Вообще-то завтра тридцать первое декабря, деточка, − не отстаёт сестра, но она так же напоминает и о том, что в последнее время никак не приходило мне в голову: ещё один год остался позади. Я переглядываюсь с братом, и мы оба чуть ли не смеёмся и не плачем от быстротечности времени.