Девочка смирилась и забыла, снова предаваясь любимой природе, которую так любовно переводила своими красками на холст. Забыла, пока сестра снова не уехала в город, а родители не окунулись в повседневность, позабыв о недавней напряжённости в доме. Забыла, пока не наткнулась на лежалую закладку одной из книг книжного шкафа в их гостиной − чёрно-белую фотографию красивого молодого человека в строгом костюме с галстуком.
Душевный порыв или так подсказало её предательское хрустальное сердечко, но она забрала фотографию из книги и спрятала её под своей верной детским слезам подушкой. Под покровом тёплой ночи, под тихое щебетание птиц и редкий лай пса на заднем дворе, она вновь достала чёрно-белый снимок и вспомнила все достоинства «мужчины», так серьёзно и так пронзительно глядящего на неё с фотографии. Он казался ей взрослым, ужасно взрослым, для пятнадцатилетней девочки, а глаза его такие грустные и такие правильные только убеждали её в этом мнении. Она любовалась правильными чертами его лица каждую следующую ночь, в груди её постепенно расцветала приятная теплота и влюблённость к призрачному герою, с которым была знакома её счастливая сестра. Но чувствам своим она не давала названия, не задумывалась и о том, что этот безымянный принц когда-нибудь переступит порог её дома под руку с её сестрой и тогда…
Ох, как же милая девочка была глупа! Но мысли-тюремщики стерегли её подростковые мечты, не давая ей ступить и шагу без преследовавшего по пятам образа молодого человека с чёрно-белой фотографии. Она даже не знала истинного цвета его чарующих глаз, не представляла, какие на ощупь мерещащиеся шёлковыми, его тёмные волосы. Ей было всего лишь пятнадцать лет, и она не мыслила о неземной любви, но обрела беззвучного собеседника, слушателя, союзника. И словно бы он мог её увидеть и осудить за неопрятность, она стала тщательней следить за своими поношенными платьицами и простенькими джинсами и хлопковыми кофточками. А днём возле речки, когда полуденное солнце обжигающими своими лучами отгоняло от не скрытой прохладной тенью воды любопытные глаза мальчишек-ровесников и девушек-завистниц, она расплетала свои длинные косы и долго-долго смотрела в тихую рябь своего отражения.
Много раз её руки просились нарисовать неосознанно полюбившееся лицо, но она пронизывалась страхом и недобрым предчувствием, прекращая рисунок, так и не начав его. Сколько белоснежных листов унесла с собою река − мозаику безупречного лица неизвестного героя взрослеющей девочки.
Может быть, её воды не выдержали силы такой тёмной тайны, и вышли из своих берегов только по этой причине?
Всё закончилось случайно. Случайно мать парящей во снах наяву девочки решила прибрать комнату дочери и сложить разбросанные книги в уголок стола.
Лежалая закладка…
Именно в таком положении находилась чёрно-белая фотография в любимой книге стихов дочери «Цветы зла». И тогда не стихи привлекли внимание доброй матери, а этот неприкаянный снимок.
Мать не стала расспрашивать дочь о фотографии, не придав этому должного значения, но вечером семья собралась вокруг большого праздничного стола, накрытого просто так без особой причины. Но так чётко врезавшимся в память девочки тем, что этот вкусный ужин украл у маленькой девочки ещё одну мечту, наряду с уже многочисленными грёзами, превратившимися в лежалые карточки на книжной полке, и теперь её чёрно-белый принц воплощался в красивую закладку из папиной книжки.
Но разве это было самое худшее?
Отец сказал, что у неё есть кровный брат. Брат, который живёт в столице − сын, к которому он ездил совсем недавно.
Брат, который смотрел на неё с чёрно-белой фотографии…
− Мира… − слышу шёпот над ухом, и мурашки сбегают вниз к кончикам пальцев. Но будто отгораживаюсь от его настойчивого голоса, продолжаю:
− Потом, потом девочка даже обрадовалась, что так случилось. Ведь иначе ей никак бы не избавиться от этого упрямого чувства, поселившегося в шатком сердечке, не избавиться от фантазий возможной встречи и долгих разговоров, преисполненных любви и обожания. Решила, что нет ничего плохого в том, что у неё появился далёкий брат, который развеет её мечтания по осеннему ветру. Она больше не расплетала косы у реки, не мучилась неудавшимися эскизами идеального лица, не любовалась отобранной чёрно-белой фотографией. Она не знала любви, не знала и запрета на эту любовь, просто чувствовала, что скажи она о том, что испытывала долгие летние месяцы, глядя лишь на фотографию брата, то её непременно осудят за непозволительное, предосудительное чувство. Название которого, так и останется непроизнесённым вслух.
И она медленно и неумолимо начала корить себя за пустые фантазии, срывая зло на невинных листках, день ото дня преображавшихся в картины колючего, нелюдимого дикого цветка.
− Дикий цветок… − шёпот или всего лишь шевеление моих волос на виске, но я вздрагиваю снова, тем не менее, не останавливая свой рассказ.
− Она взрослела, вытягиваясь ненамного, отчётливо доказывая, что будет лишь маленькой и незаметной крупинкой этого мира. Фантазии её оставили, она больше не предавалась мечтам, обозлённый дикий цветок распустил не благоухающие цветы, а острые шипы, отступая в тень глубже, чем рвясь к солнцу. Пять лет пролетели для неё как один день, или продлились нескончаемо долго. На каждый день рожденья она получала коробку шоколадных конфет, вкусно пахнущих, вкусных, но первичная радость, расшатывающая кирпичики с трудом выстроенной против детских мечтаний стены, быстро проходила, превращая её в неблагодарную, и нелюбимую сводную сестру.
Противная сама себе, она срывалась на внутреннем голосе, единственном своём слушателе, по жестокой иронии приходящим к ней в образе её прекрасного и недостижимого старшего брата. Она сопротивлялась, но это лицо так сильно проросло внутрь её существа, что изгнать его оттуда было невыполнимой задачей. Иногда ей казалось, что душа его перелетела в её душу через эти замечательные глаза неведомого ей цвета и слилась с её телом в единую сущность.
Она боялась и непрестанно металась. Но судьба оказалась ещё более жестокой, она… − я сглотнула три раза, замолкая на непозволительно долгое время, но Влад не спешил прерывать меня, задавая вопросы, он просто давал мне время на собрание сил.
− Судьба привела её к нему, и брат был во стократ прекрасней той блёклой чёрно-белой фотографии, и глаза его были карими. Казалось бы такой обычный цвет глаз, не мифический, колдовской − зелёный, не небесный − голубой, не туманный − серый, и даже не внушающий ужас − чёрный, а просто карий. Не так часто описанный в любовных повестях, не облюбованный руками художников, но именно этот цвет глаз взбудоражил ей хрустальное сердце, именно этот цвет глаз всколыхнул её бунтующую с самою собой душу. − Я затихла, не в силах продолжать говорить, как переполненная чаша слёз.
− Влад… − повернувшись в его объятиях, в не на секунду не расслабившемся кольце его рук, забормотала я, возвращаясь в явь настоящего, покидая тень пережитого. Мои пальцы блуждали по его лицу, касались удлинённых чрезмерно ресниц, по губам, алеющим в ночи, мимолётно расцеловывающим кончики моих пальцев. − Я люблю тебя. Мне нужно было так много времени, чтобы это понять. Тебе пришлось ждать меня слишком долго? Скажи.
− Всю жизнь… Мира. Всю жизнь. Я ждал тебя всю жизнь. − И он накрыл мои губы своими, целуя как в первый… последний раз.
− Влад, − прерывисто, едва дыша, отрываюсь от него и смыкаю веки, больно смотреть на него. − Я познала с тобой больше, чем просто любовь. И её слишком мало, чтобы сказать о моих чувствах к тебе. Слишком мало солнца, чтобы сравнить полыхающий костёр внутри меня, когда ты рядом, слишком мало вселенной, чтобы объять моё желание быть рядом. Всего, всего окружающего слишком мало. Но я знаю точно, что смогла бы прожить вдали от тебя, там, в той деревне, если бы у меня по-прежнему было твоё маленькое чёрно-белое фото и ворох собственных фантазий, если бы непременно знала, что ты где-то есть, что живёшь в том самом мире, что живу и я.
