Эдуард нагнулся для того, чтобы помочь мальчугану встать на ноги, но Дерри бдительно встрял:

– Принц Эдуард! Наверное, будет лучше, если вы дадите ему подняться самому.

В этот момент он вспоминал бойцовые ямы Лондона, где поединщики дерутся за деньги, и слова вырвались у него сугубо машинально.

– Мастер Брюер? – Королева взглянула на него глазами, лучащимися гордостью.

– Ах, моя госпожа, прошу прощения! Мужчины смотрят на это несколько двояко. Некоторые помощь поверженным считают благородством. Я же усматриваю в этом лишний повод гордиться собой.

– То есть они бы предпочли, чтобы мой сын поднял этого побродяжку на ноги? А ну, ты, оставайся там на месте!

Последнее, вместе с указующим перстом, адресовалось мальчишке, который барахтался в попытке встать. От внимания столь знатной особы, настоящей королевы, он густо и виновато покраснел. Секунда – и пацан послушно шлепнулся спиной обратно в грязь.

– Определенно да, миледи, – улыбчиво кивнул Дерри. – Они бесстрашно сошлись бы с врагом в бою, но затем явили милость, простив ему прегрешения против себя. Отец вашего мужа обыкновенно поступал именно так, моя госпожа. И люди его за это действительно чтили. Таким поступкам присуще великодушие – нечто, большинству из нас непосильное.

– Ну а вы, Дерри? Как бы поступили вы? – тихо спросила Маргарет. Глаза ее горели ярко и нежно.

– Гм… Я, признаться, птица не такого высокого полета. Сломал бы кость или пощекотал ножом – в теле человека есть места, ранить которые не смертельно, но сидеть на них потом весьма неуютно вплоть до года. – Шпион улыбнулся своему каламбуру, но под взглядом королевы посерьезнел. – Видите ли, миледи, в случае моей победы дать ему подняться было бы неосмотрительно: ведь он, кто знает, может затаить на меня недюжинную злость. Так что пускай лучше остается поверженным. Оно как-то надежней.

Маргарет степенно кивнула, довольная его честностью.

– Вот потому я вам, пожалуй, и доверяю, мастер Брюер. Вы разбираетесь в подобных вещах. Проигрыша своим врагам я не допущу никогда, ну а если на кону честь, то ее я буду держать превыше всего. Так что я выбираю победу, и за ее ценой не постою.

На секунду Дерри прикрыл глаза, кивком усваивая сказанное. Маргарет он знавал совсем еще юной девушкой, но все эти заговоры, баталии, обманчивый этикет и вероломная игра в союзы закалили ее, превратив в скрытную и искушенную мстительницу.

– Я полагаю, миледи, что у вас был разговор с лордом Сомерсетом?

– Так и есть, Дерри. Я поставила его во главе моей армии – и не думаю, что доверила ее глупцу. Да, мне известно: он не склонен спрашивать моих советов, но если надавить, он им следует. Юный Сомерсет по-молодому ретив и лют, крепок телом и горяч сердцем. Люди рады повиноваться его львиному рыку. Хотя смотрится ли он умнее своего отца? Определенно нет. Он считает, что из-за вас мы застряли бы на севере, скапливая провизию вместо того, чтобы брать ее по дороге. Такое вот в целом беспокойство. На уме у милорда Сомерсета одно: достичь Лондона, сохранив в армии силу. Не вижу ничего дурного в таком радении о моем войске, Дерри.

Слушая королеву, ее собеседник тайком удивлялся. Вопреки ожиданию, герцог Сомерсетский проглотил свою молодецкую спесь и попросил рассудить этот чувствительный вопрос Маргарет. Проявление верности и зрелости, которое, как ни странно, вселяет надежду.

– Миледи, прочней всего Уорик чувствует себя на юге, – сказал Брюер. – За него стоят Кент и Сассекс – захолустные графства, известные своим неуемным бунтарством. Мы должны одолеть их и вызволить вашего мужа. Или же…

Дерри повел глазами туда, где внезапно снова стукнули друг о друга палки. Юный принц, истомясь без дела, по новой сцепился с маленьким оборвышем. Если король Генрих божьим попущением не уцелеет, то весь дом Ланкастеров – или почти весь – воплотится в семилетнем ребенке, который сейчас с измазанной грязью физиономией азартно пытается придушить своего противника. Туда же обернулась и Маргарет, но ненадолго – затем она опять с вопросительно поднятыми бровями обратила взор на своего шпионских дел мастера.

– Уж как там управит Господь, – сказал Дерри, – но с того самого дня, миледи, король должен будет править Англией с миром, твердой рукой. Если правильно довести до людских ушей, то король Генрих в глазах народа мог бы предстать… вернувшимся с Авалона Артуром[6], прибывшим из Святой земли Ричардом[7]; Помазанником Божиим, вновь утвердившимся на своем престоле. Или же еще одним Иоанном Безземельным[8], по следам которого черными змеями ползут слухи. Через половину Англии протянулась полоса наших разрушений. Сотни миль смертей и расхищения – и при этом те, кто нас проклял, теперь обречены на муки голода. А дети вроде этих ребят неминуемо умрут, потому что наши люди свели со двора их скот и поели даже посевные семена, так что им теперь нечего даже высаживать весной!

Брюер прервал свою гневливую тираду, почувствовав, как предплечье ему сжимает рука Маргарет. Наблюдая за возней мальчишек, он смотрел в основном на них, а не на свою госпожу. Между тем она взирала на него царственно-строго, и брови ее повелительно срастались.

– Я… Платить людям мне нечем, Дерри. Во всяком случае, пока мы не дойдем до Лондона, да и там это, по всей видимости, останется под вопросом. А ведь им предстоит лить кровь, и не раз, пока я отсыплю им в кошельки достаточно монет, – и кто сейчас знает, чем все завершится? Ну а пока им не платят, они чувствуют себя спущенными с поводка гончими псами. Нет оплаты – берут, как могут, грабежом и мародерством. Не будем этого скрывать.

– Это, наверное, Сомерсет сказал? – холодно спросил Брюер. – Что ж, если он такой хороший хозяин, то пусть ухватит их за загривок…

– Нет, Дерри. Вы мой самый доверенный советник, и вы это знаете. Но сейчас даже вы просите непозволительно много. Я зашорена, Дерри. Да, именно зашорена. Перед собой я вижу только Лондон, и ничего более.

– Стало быть, вы не чувствуете запаха пожарищ, не слышите испуганных воплей женщин? – спросил Брюер.

Вообще, несмотря на долгие годы своего служения, вел он себя неосмотрительно и даже вызывающе. Королева, пятнисто алея лицом и шеей, неотрывно смотрела на него широко раскрытыми, ждущими глазами, словно он ведал все тайны этого мира. А затем с грустной покорностью вздохнула:

– Как трудна эта зима, мастер Брюер! И конца ей все нет и нет. Но если я хоть на мгновение спасую, отвернусь от зла, чтобы отвоевать своего мужа и его трон, то ослепну и оглохну. А вы онемеете.

Дерри в ответ протяжно вздохнул.

– Моя госпожа, я старею. Мне порою думается, что мое занятие уместней для кого-нибудь помоложе, попроворней.

– Дерри, что вы такое говорите? Я ничуть не хотела вас обидеть.

Главный соглядатай устало приподнял руку.

– Что вы, миледи, разве смею я обижаться на мою королеву? Ни за что не оставлю я вас и без сети, которую плел столь долгое время. Не скрою, что порой по роду занятий я сталкиваюсь с немалыми опасностями. Я ни в коей мере не бахвалюсь, а просто вынужден быть верен скромной правде. Встречаться мне доводится с людьми жестокосердными, черствыми и в темных местах, чуть ли не каждодневно. И вот что я хочу сказать. Если – всякое возможно – наступит день, когда я уйду и не вернусь, вам следует знать: я предусмотрел себе замену.

Он стоял перед правительницей, как нервный школяр, теребя пальцами кожаный пояс, и с потаенным очарованием встретил блеск ее ждущих глаз.

– Нельзя исключать, миледи, что если меня так или иначе устранят, то в опасности окажетесь и вы. Но на этот случай знайте: на мое место придет другой, сказав вам слова, которые вы непременно узна́ете.

– Как же он будет выглядеть, этот ваш человек? – тихо спросила Маргарет.

– Сказать вам этого не могу, миледи. Всего этих людей трое. Молодые, быстрые во всех смыслах и безоговорочно преданные. Если я выроню поводья, то один из них, пережив остальных двоих, их подхватит.