Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me

Она спит неспокойно, постоянно вздрагивает будто конвульсивно и сильнее прижимает колени к груди в позе эмбриона. Рефлекс. И вообще она тревожна очень в последнее время, дергана и постоянно сидит в темноте, вглядываясь в углы. Из-за этого и ее пристрастия к лекарствам от мигрени, родители даже подумали не заболела ли девушка менингитом. Но нет, здорова. А таблетки ест, словно конфеты. Не хочет засыпать. Мать девушки тревожится, от звонка психологу ее отделяет всего ничего, но днем Ирма выглядит почти здоровой… «Образумится. Это пройдет скоро, вот книгу допишет и станет все, как раньше» — успокаивают друг друга поочередно бедные родители.

Ирма негодует. Волнуется, переживает, почти боится: он не приходит. Больше полугода его нет и с каждым днём Ирма все больше и больше нервничает, ловит себя все чаще на мысли, что это, может быть, простой сон и ничего не было. Но столько всего вокруг свидетельствует об обратном, и от этого волосы порой дыбом становятся.

На кухне в тарелке день за днем постепенно засыхали и портились булочки из пекарни рядом с домом, а когда ими можно было хоть гвозди забивать, одну выпечку сменяла другая. А он все не приходил. Девушка уже не помнит их первой встречи, это кануло в Лету давно, но сколько уже человек из тени был ее гостем? Давно, два года точно. Друзья ли? В этом Ирма сомневалась: их общение представляло собой нечто странное. Это были редкие спонтанные для девушки встречи, начинающиеся с кошмаров. Питч откровенно наслаждался ее тихим неразборчивым шепотом сквозь сон, когда внутри у неё буквально цепенело все от ужаса. И можно было сказать, что да, Ирма заключила с дьяволом договор: информация о мире Хранителей, а взамен писательница выступала в роли подопытного кролика, на ней дух испытывал в какой-то части своих кошмаров. Что такое недосып в сравнении с хорошей книгой, которую редакция согласится опубликовать? Так, пустяк.

Однажды, в период не самого лучшего настроения гостя из тени, писательница возьми и предложи ему чаю попить. А он согласился. Просто взял и согласился. Сперва ступор, потом мычание, ну и, конечно же чай с найденными в одном из ящиков сладкими плюшками. И как-то это вошло в привычку. Вот кто-то курит, кто-то режет руки или грызет ногти, а Ирма по ночам пила чай и вела непринужденные в большинстве своём беседы с Бугименом. Это было странным со стороны, но больше для Ирмы странным было происходящее сейчас. Мнимое спокойствие.

На столе ветер, врывающийся в комнату через полуоткрытое окно резкими, но быстро стихающими порывами, колышет листья рукописной книги, придавленной тяжёлой энциклопедией сверху. На улице так приятно тепло и девушка накрыта тонким пододеяльником. Высунула ногу из-под ткани, чтобы жар под покрывалом облегчить. Не раскрывается из чистого принципа.

Шелест полов длинного темного плаща не слышен, с тени лишь два янтарных мерцают. Кровавая улыбка, что больше оскал, видна в свете яркой полной Луны. «Не серчай, добрый друг, ты виновен в этом сам» — думается духу. Тот, к кому он обращался, конечно не слышит эту безмолвную реплику. Питч поднялся, выжил вопреки всему и всем ради, кажется, только того, что случится в стенах этой комнаты сегодня. Этой светлой ночью. Пусть Луноликий, раз ему так угодно, видит сам, как падет та, которую он после гибели хотел в свой мир пустить. А дух запятнает ее, обозначит своей.

Когда Питч опускает взор к девушке на постели, улыбка из хищной становится снисходительной. Он оглядывает ее внимательно всю, не упуская ничего: светлые волосы в косы заплетены, чтобы не было завтра на голове птичьего гнезда, руки, выглядывающие из-под подушки, перепачканы темными чернилами, небольшое идентичное прочим пятно красуется на переносице слева, пододеяльник комком между ног. Впервые Кромешник глядит на Ирму не как на забавную смертную или предмет для опытов, а как на девушку, которую можно желать.

Он прикрывает глаза, будто раздражен и делает несколько шагов к ней. Пальцами неспешно проводит от девичьей лодыжки до самой кромки шорт. Бежевые с кружевом по окантовке. Кожа мягкая, бархатная и после неё подушечки пальцев горят. Писательница тихонько мычит, бормочет нечто неразборчивое, в котором понятно лишь «Питч» молебное и переворачивается на спину. Брови нахмурены.

Что тебе снится?

По подбородку к ключицам порхают руки Кромешника, потом одна к ребрам под майку, вторая — к груди. Девушка мурлычет, почти стонет, не просыпается.

Хорошая девочка.

У нее пол кожей кости на боках можно сосчитать без труда, под тканью сосок торчит, выпирает и мужчина не упускает возможность майку отодвинуть в сторону, прихватить его пальцами. Податливая, отзывается незамедлительно, раскрывает губы в просящем безмолвном возгласе и подаётся навстречу ласкам.

Такое знакомое, но почти забытое чувство зарождается где-то внутри духа, внося в мысли толику сумятицы, чуть сбивая.

У нее живот впалый, с мягкой бархатной кожей, под которой излишне ярко видна сеть крупных вен, словно бы крона зимнего дерева. Болезненно будто бы. Ирма хмурит брови от лёгкой щекотки и резко тянется грудью за рукой, оттягивающей сосок. Не больно, остро, приятно, безумно, заставляя пылать огнём Геенны Огненной каждый миллиметр кожи, где даже Питч не касался, но сильнее всего в одном конкретном. Мужчина, помедлив немного, с удовольствием наблюдая за изнемогающей девушкой, позволил себе все-таки склониться над юной писательницей, приправ тонкими губами к девичьей шее. Жарким дыханием сбитым опаляя, даруя такие желанные, немного холодноватые поцелуи, вызывающие мурашки.

— А-ах, Питч, — выстанывает девушка сквозь сон бездумно, вызывая у Кромешника легкий ступор. И смешок, выпущенный через нос шумно воздух, потому что рот сейчас занят. Зубы кусают, губы втягивают, язык терзает тугую розовую бусину, что Ирма буквально захлебывается.

А где сорочка ночная? То тут, то там, мотается смятой полоской ткани то вниз, что плечи режут лямки, то вверх почти под горло.

Фраза, кинутая случайно в забытье, сносит духу крышу, буквально приказом к поцелую звучит. И он повинуется, напористо и жадно, привычно-хищно, почти с ходу вторгаясь языком к девушке в рот. Почти рычит от шквалом нахлынувших эмоций и чувств, не испытанных уже давно. Почти недоумевает, почти останавливается, когда на поцелуй получает ответ. И что-то там трепещет в груди у обоих. Тонкая хрупкая ручка ложится Бугимену на предплечье, вторая обвивает шею. Закрывает глаза, забывается, упивается, с ума сходит. Блаженный жар разливается по венам, заставляя сердце биться невозможно быстро, на грани разрыва.

— Ты вернулся, — в губы между безумными поцелуями и спросонья без возражений к действиям Кромешника. Отстраняется Ирма с нежеланием, тяжело дыша и припадая к сливочной коже где-то за ухом Питча.

Невозможное.

И жмется. Плотнее, сильнее, чтобы еще чуть-чуть и раствориться, не отпустить никогда, остаться наростом на теле. Переминается с ноги на ногу — коленям, на которых она стоит, выцеловывая все, до чего дотянется, больно от впивающихся складок пододеяльника. А дух с нее майку стягивает и ступор на мгновенье. Такая уж красивая, по-своему красивая, родинками усеянная, как небо ночью звездами. И завороженно руками по оголенной спине, цепляясь за торчащие, словно крылья, лопатки и борясь со своими внутренними демонами, сподвигающими на резкие, порывистые, животные вещи.

А Ирма хочет, чтобы он не сдерживал себя ни секунды. Стягивает с него этот чертов плащ, осыпающийся черным песком, не долетая до пола. Рубашку эту тоже пытается снять с Питча, прерывисто и через раз дыша от, ставших совсем уж откровенными, прикосновений. Ведет влажную дорожку губами, языком, по оголенной коже от дергающегося кадыка по бледнющей груди к кромке штанов. Дух ее руки перехватывает, валит на постель, почти ударяя девушку затылком о стену, шипит по-змеиному. Ирма тянется к мужским губам, словно погибающий от жажды путник к оазису, дарует поцелуй, наполненный всей той тревогой и страхом, что она испытала за эти бесконечные месяцы. Рука Кромешника постепенно, вымучивая остатки сознания девушки, тянется к пижамным шортам, замирая, поддев резинку, спрашивая разрешения глубоким взглядом. Ответ — поцелуй.