Сергей Сухонин был мужчиной средних лет, скупым на эмоции, чем-то интересным внешне и очень придирчивым по характеру. Он пытливо следил за завершением похоронной церемонии, хмурясь и словно чего-то ожидая. Уголок его широкого рта дёргался, а взгляд светло-карих глаз сверкал недовольством, как будто бы он сейчас оценивал работу какого-то официального мероприятия, и она ему не нравилась.
Широкое смуглое лицо Сухонина было суровым - камень, не иначе, чёрные, с проседью волосы, были аккуратно причесаны, отчего-то придавая ему ещё более недовольный вид.
Денис и Настя стояли по бокам от отца. Выглядели они совершенно равнодушными, даже скучающими. Хорошо, что хоть Сухонин-младший не показывал своего злорадства, и на том спасибо. Засунув руки в карманы каких-то нелепых джинсов с заклепками и булавками, рядком тянущимися над коленями, он что-то жевал и то и дело переглядывался с сестрой, не приминая закатить глаза, мол, слишком долго всё это.
Настя, нацепившая на себя черное, но до неприличия короткое платье, как обычно, просто наблюдала за происходящим, сложив свои тонкие руки на груди. Иногда я ловила её взгляд на себе - кроме презрения, я видела в нём что-то ещё, но разобрать что именно, не могла. Впрочем, это было и неважно.
Похороны завершились, как мне показалось, слишком быстро. Все официальные речи, добрые, но равнодушные слова, несколько действительно стоящих вещей, которые были выражены от сердца близкими людьми, такими, как Рожков, например, и Спольников, всё это было уже давно произнесено и, на сей момент, наверняка уже многими позабыто. Соболезнования мне тоже уже все выразили - скупо, торопливо, но хотя бы вежливо.
Уже вскоре все стали расходиться. И мне тоже было пора. Я хотела остаться одна в той темной пустоте, в которую я упала два дня назад.
- Маша…
Я подняла взгляд и увидела Антона. Сегодня он был одет во всё черное - рубашку и брюки, и выглядел бледным. Спольников был подавлен. Отец был его другом, они работали бок о бок много лет, и он скорбел, это было понятно.
- Даже не знаю, что сказать… Все слова поддержки кажутся сейчас бесполезными, - отозвался Антон, обнимая меня. - Просто знай, что ты не одна, и я всегда готов помочь тебе.
Я вздрогнула, поёжившись, как от озноба. У Спольникова были холодные руки. Я чувствовала это даже через ткань своей кофты, пусть даже тонкую. Меня как будто бы пережало, оплело крепким жгутом все мои конечности и вдруг перетянуло их с такой силой, что я при самом большом желании не смогла бы пошевелиться - сейчас мне хотелось отгородиться от любых прикосновений, контактов, разговоров.
Я открыла рот, чтобы ответить, но слова застряли в горле, и я всего-навсего смогла лишь втянуть в себя сухой, пыльный воздух. Глаза защипало. Нет, хватит. Надо остановиться. Кивнув в знак вежливой благодарности, я сжала губы, пытаясь взять себя в руки.
- Спасибо, Антон…
Спольников едва склонил голову в бок и чуть нахмурился. Его словно бы что-то беспокоило, однако он так и не успел ничего сказать - к нам подошёл Рожков.
- Маша, моя дорогая Маша…- Седовласый Рожков разочарованно покачал головой. Никогда не видела его таким разбитым. - Мне так жаль… Скажи мне, может быть, тебе стоит пока пожить с нами, с моей семьёй? Валечка и дочка будут только рады поддержать тебя… А я уж и подавно.
Я покачала головой, снова едва-едва сдержала слёзы. Ком из сожаления и тоски, смешанный с благодарностью за теплое внимание, за трепещущую заботу обо мне невыносимо рвал моё нутро на части.
- Нет-нет, Эдуард Валентинович, спасибо. Я… должна попытаться справиться со всем сама.
Эдуард Валентинович покивал, он некоторое время рассеянно теребил ворот своего тёмно-серого свитера, будто бы размышлял о чём-то важном и необходимом, но не имеющем решения. Наконец Рожков тяжело вздохнул и обнял меня сильной рукой. В его добрых глазах, блестящих на смуглом лице, искрилась горечь.
- Хорошо, Машенька… Но помни, что мы всегда готовы помочь тебе…
Что-то с дребезгом разбилось, и мы все разом обернулись.
На углу улицы Денис Сухонин, прохлаждаясь в окружении своих дружков, громко хохотал, глядя на осколки какой-то бутылки, которую он только что, по всей видимости, кинул в старый покосившийся ящик. Настя с усмешкой посматривала на брата, а Сашка и Нильс, вторя Сухонину, держались за животы и ржали, словно лошади. Рома же усиленно делал вид, что ему точно так же смешно, как и всем остальным.
- Придурки малолетние, - зло оскалился Рожков. Несколько золотых зубов мелькнули среди прочих настоящих. - И хоть бы хны ведь.
Я кинула взгляд в сторону управителя Адвеги. Тот был вполне доволен происходящим, судя по гадкой усмешке, с которой он наблюдал за Дэном и его друзьями.
- Страшно представить, что будет дальше, - фыркнул Антон. - Если Сухонин до сих пор позволяет им делать всё, что им в голову взбредет…
- Идём, Машенька, я провожу тебя до дома. - Нахмурился Рожков. - Лучше тебе одной не ходить. Особенно сейчас…
Я сжала руки в кулаки, так сильно, что пальцы свело. Очередной приступ осознания моей горькой потери окатил меня колючей волной страдания.
Я ещё никогда не чувствовала себя такой одинокой.
***
Дома было слишком пусто, слишком - этого слова даже мало.
Меня рвало изнутри - на части, на куски, на лоскуточки. Однажды я уже пережила это десять лет назад, но тогда со мной рядом был отец. А сейчас?...
Я легла на диван, положила голову на мягкий подлокотник, тот самый возле которого стояла тумбочка, куда почти месяц назад папа поставил тарелку со сладостями для меня.
«А надо бы... Тебе сейчас будет полезно съесть немного сладкого».
Я закрыла глаза и так сильно зажмурилась, что у меня под веками заплясали ярко-оранжевые дуги, замелькали белые круги. Меня скрутило, словно пружину: всё досконально, всё, что было у меня внутри, съёжилось от неимоверно горького яда печали.
Какая-то мысль пронеслась мимо меня, и я за неё зацепилась. Если представить, что завтра всё повторится, то есть Дэн и его сволочи снова нападут на меня в переулке и изобьют, что мне делать, если я полуживая смогу вернуться домой?
«Раньше, когда такое случалось, ты был дома или прибегал домой, узнав о том, что произошло. Ты просто был рядом со мной. Помогал мне не умирать от боли после этих побоев, не рыдать от гнева и унижения, от обиды, от жалости к себе, которая так переполняла меня после всех этих стычек. Что со мной было бы, если бы не ты? Ты всегда был рядом, ты всегда помогал мне, ты всегда заботился обо мне. И каждый раз, когда я снова попадала впросак, я всё равно всё это переживала. С твоей помощью, ты слышишь, папа? Я с твоей помощью переживала это, находила успокоение и счастье рядом с тобой. Да, пап, я была счастлива, потому что как бы плохо я себя не чувствовала когда-либо, ты всегда был рядом со мной.
Но что мне делать теперь, отец? Что мне делать теперь?...
Десять лет назад, когда умерла мама, ты тоже был со мной рядом, но сейчас я осталась одна. Мне больше не к кому пойти, не у кого просить помощи, не у кого просить поддержки. Я осталась одна на своём маленьком кораблике, идущем по бушующему морю куда-то в неизвестность. И возможно завтра, а возможно и через год, залатанные выщербленные бока моей посудины с треском разломятся сначала от пробоин, а потом и под сокрушающей силой тех страшных волн, что так мстительно мечтают о моей смерти.
Теперь мне придется одной возвращаться в мир под небом. Без тебя…»
Я, кажется, куда-то падала, исчезала.
Мне было сложно вдыхать пыльный воздух, и было больно его выдыхать. Глаза застилала пелена из слёз. Эти невыносимые, горькие слёзы обжигали мои щёки, душили меня, мучили.
Слабым движением я стащила со спинки дивана аккуратно сложенную футболку моего отца, и медленно, как во сне, поднесла её к лицу, уткнулась носом в мягкую ткань и глубоко вдохнула запах лекарств и папиного одеколона. Всё потемнело. В одну секунду весь мир разлетелся на мелкие осколки, а сердце сжалось и оборвалось в моей груди.
