Отъехали, оставив батюшку возле его калитки.

— Смешной он…

— Да нет… Это мы неправильные… Вот и твой дом. Я не буду под окна подъезжать. Зачем Галку нервировать. Здесь выходи.

Кого Дима боялся больше — военных или чеченов — сказать было сложно. Иногда ему казалось, что либо полковники с окружных складов, либо Султан, обязательно его — Димочку Заманского, как теперь говорят, — «завалят». Одни — за то что слишком многих военных он теперь знает в лицо, и точно пишет в своей тайной бухгалтерии, сколько товара они ему отпустили… Да не тушонки и не сгущенки, за которые максимум — года два условно да амнистия! А тысячи цинков с патронами, сотни ящиков с гранатами… И за это — алчным тыловикам выходят уже совсем иные статьи. А посему и свидетель им такой ни к чему.

Да и Султану — когда за товар тот отваливал пачками «зеленых», от которых так и пахло непримиримыми Эр-Риядом и Могадишо, видно страсть как хотелось взять бы да полоснуть по горлу этого «неверного», да отнять его деньги!

Ни те, ни другие покуда его не трогали, пока нуждались в нем, как в посреднике. И Дима понимал — стоит им найти другого, или что то вообще изменится вдруг в обстановке на Северном Кавказе — тут же «почикают» его, и лишнего часа он не проживет.

И понимая все это, на «свиданки» к Султану ездил без телохранителей. Разве они помогут, когда у полевого командира Султана Довгаева — заместителя самого Джохара, свита — минимум пол-роты отборных головорезов. Все на «Нивах» — по трое в каждой. И в каждой машине гранатометчик и пулеметчик. Что-то среднее между Махновскими тачанками и немецкими мотоциклами начала Великой Отечественной…

— Здесь четыреста тысяч.

— Хорошо, Султан

— Ты никогда не считаешь, а если я обману?

— Ты воин, Султан, и скорее меня просто убьешь, чем станешь опускаться до какой то там «куклы».

— Верно говоришь

— И потом, нужны мы еще друг другу, так зачем перспективный бизнес портить?

— Перспективный?

— На войне много снарядов, мин и патронов нужно.

— Опять верно говоришь… Это у вас так говорят, кому война, а кому родная мать?

— Примерно так. Но так в любой стране и на любой войне. Сколько американцев делало бизнес на Вьетнаме?

— Ладно, не время теперь теориями заниматься. Ты, Дима, через месяц того же и столько же приготовь.

— А у меня к тебе, Султан, просьба будет личная.

— Да?

— Руслан из Новочеркесска — тебе ведь родственник?

— Сын дяди Ахмета — двоюродный брат.

— Сделай так, чтоб он отстал от вдовы Корнелюка, отказался от видов на универмаг.

— Мне нет дела до его дел

— Султан, я тебя никогда о личном не просил

— Это твое личное касается денег моего родственника

— Не знаю ваших обычаев, но когда у вас война, все ведь чем то жертвовать должны, считай, что это мой интерес

— Тогда надо вычесть деньгами из твоей доли за товар

— Тоже не совсем так, потому что Руслан этого универмага не имеет — он не его

— Но это его добыча. Не может один волк отговорить другого не резать барана

— Султан, а ты, случаем не зоологию в школе преподавал?

— Нет, я учителем физкультуры был.

— Понятно. Ну, так что? Договоримся с Русланом? Или мне придется заниматься делами вдовы Корнелюка вместо того, чтобы подготовить для тебя товар к следующему сроку?

— Давишь, Дима?

— Нет, не давлю. Это мой семейный интерес, ты же сам меня все спрашивал, когда я жениться буду.

— На вдове этого Корнелюка?

— На ней.

— Ладно, поговорю с Русланом., в виде подарка к свадьбе, можно и отпустить барашка

— Не физкультуру ты преподавал, Султан, а зоологию — точно тебе говорю

И разъехались…

В одну сторону — к югу — попылила целая колонна джипов, набитых до зубов вооруженными людьми.

А в другую — на север — одна — одинешенька, мчалась серая бэ-эм-вэ. И в ней одинокий влюбленный лев по имени Дима.

Петр Тимофеевич стоял над душой. Он возвышался и подавлял. И его худосочная жена — Людмила Васильевна, просто ненавидела, когда Петро так всею массою своей давит на душу. Давит и давит — стоит вроде не касаясь ее, но хуже пресса какого, и каждое слово, как молотком вколачивает в нее.

— Ты этой дуре нашей скажи! Если она сама с Мишкой не хочет поговорить, если она его покрывает в его похождениях, я ее вдовой сделаю. Так ей и передай.

— Петя, Петя, разве я ей не говорила?

— Эта клуша толстая, если хочет разводкой быть, так я ей такой радости не сделаю. Пусть лучше вдовой, чем разводкой.

— Петя, Петя, ну разве Михаил говорил, что ее бросит?

— А на хрена эта его Марина такой домище строит? Скажи мне! Откупила у Грицаев пол-участка — своего им мало было, и домину выводит уж на третий этаж! Это при семье — она, да плюс полтора — брат — недомерок, жаль мы его не посадили тогда, да сестрица — пигалица… И где это у нас видано, что б такие домы себе одной строить? Ясно — как Божий день — для Мишки она эти хоромы строит, для себя и для Мишки.

— Петя!

— Что, Петя? Эта дура наша что? Хочет внука моего безотцовщиной оставить? Или она думает, что с ее красой ненаглядной она как эта Маринка — другого мужа себе найдет? Не найдет! Она и этого бы не видала никогда, если б не отец! Мне пришлось счастьем доченьки родной заниматься.

— Ну так и не склеивается у них, потому как насильно мил не будешь.

— Молчи, дура! Такая же дура, как и дочь. Одна дура толстая, другая худая.

— Не ругайся, Петя, я не люблю

— Не любишь? А с брошенной разводкой возиться любишь?

— Петя, я ей скажу. Я ей говорила уже

— Ты и Мишке передай

— А ты сам. Тыж его начальник. Рази я могу слова такие ему сказать, что ты его убьешь?

— Ладно. С Мишкой сам поговорю. Но ты этой дуре в башку ее тупую вбей! Вбей, что второго мужа ей отец искать не намерен. Пусть с этим научится жить.

……………………………………………………………………………………………

Есть женщины, которые готовы смириться с тем, что им достается не весь их любимый мужчина — полностью с его свободным временем, со всеми его деньгами и естественным желанием иметь детей, но достается им только его часть. Причем части, на которые его приходится делить с другой женщиной — неравноценные.

Одной достается его фамилия, штамп в паспорте, общие с ним дети… А другая получает его страсть.

В каждой части есть свои привлекательные стороны. И некоторые женщины вполне довольствуются тем, что им от их любимого досталось. Одна радуется хотя бы тому, что имеет она при нем общественный статус мужниной жены и дети ее — не растут безотцовщиной. А другая рада — радешенька, что он заезжает к ней два раза на неделе и после ужина с рюмочкой — валит ее на кровать, нетерпеливо — словно в первый раз.

Но ни та — ни другая не получает всей его любви.

И первая, та что со штампом, тоскует по его страсти, и вторая — плачет от того, что в пол — одиннадцатого вечера он уже суетливо собирается и с виноватым лицом уходит к той, что со штампом.

Но тем не менее. Но тем не менее, они его делят. До поры. До поры до времени.

Маринку сильно обижало то обстоятельство, что Мишка не проводил с нею выходных. Поэтому она и не любила выходные.

Он позвонит на неделе, — я зайду? А на нее бывает, словно найдет злость какая то, — ну что все только у меня, да у меня на квартире? А он так наивно, — а где еще?

Где еще?

А разве нельзя поехать в воскресенье на речку на шашлыки с друзьями?

Нет. Нельзя.

Потому что у него Галя, а у Гали папа — начальник милиции.

И все их нечастые прогулки совершались только по будним дням.

И то, к какой неслыханной конспирации приходилось при этом прибегать!

Вот решили они поехать на пикник. Без друзей, разумеется. Вдвоем, чтобы только дома не сидеть.

Маринка заранее все приготовила. Полную эмалированную кастрюльку парной баранины с базара настрогала в вине с луком и перчиком. Бутылочку красного прикупила. Все это в багажник.

А Мишка — налегке. Отъехал только от города по Ростовскому шоссе до Рыбхоза на автобусе, сошел на безлюдной остановке и ждал ее там, покуривая.