Пока все, до свиданья, целую, Грета.
P. S. Мисс Нейлор прочла все это письмо (кроме того места, где написано про зонтик), и в нем есть несколько мест, которые, как она считает, мне не надо было писать, поэтому я переписала письмо без этих мест, но потом оставила себе то, что переписала, поэтому письмо такое грязное и некоторые слова написаны с ошибками, _но зато здесь есть все места_».
Читая письмо, Кристиан улыбалась, но, кончив читать, помрачнела, словно потеряла любимый талисман. Внезапный порыв ветра взметнул ее волосы, а из дома донесся кашель мистера Трефри, потонувший в шуме листвы. Небо быстро темнело. Она вошла в дом, взяла перо и стала писать.
«Друг мой, почему вы не пишете? Когда ждешь, время тянется очень долго. Дядя говорит, что вы в Италии, — как ужасно, что я не знаю этого наверняка. Думаю, вы написали бы, если бы могли; и невольно в голову приходят всякие страшные мысли. Мне очень тяжело сейчас. Дядя Ник болен; он не признается в этом*, такой уж он человек; но он очень болен. Быть может, вы никогда не увидите этого письма, но мне все равно надо записать свои мысли. Временами я чувствую, что я совсем бездушна, если все время думаю о вас, строю планы, как нам снова увидеться, когда он так опасно болен. Он всегда был очень добр ко м>не; как это ужасно, что любовь причиняет такие терзания. Ведь любовь должна быть красивой и спокойной, а не вызывать злые, дурные мысли. Я люблю вас… и я люблю его; у меня такое чувство, будто меня разорвали на две части. Разве так должно быть? Почему начало новой жизни должно означать конец прежней, новая любовь — смерть прежней? Не понимаю. Моя любовь к нему похожа на мою любовь к вам — то же взаимное понимание, то же доверие… и все же иногда из-за любви к вам я чувствую себя преступницей. Вы знаете его мнение… он глубоко честен и, конечно, не утаил его от вас. Он разговаривал со мной; пожалуй, вы ему нравитесь но, по его словам, вы чужой, мы с вами живем в разных мирах. «Тебе нужен не такой муж!» Вот его слова. А теперь он не говорит со мной, но когда я в комнате, он только смотрит на меня, и это хуже в тысячу раз; когда он говорит, во мне сразу возникает дух противоречия… Когда же я вижу только его глаза, я сразу становлюсь трусихой; я чувствую, что сделаю все, абсолютно все, лишь бы не причинять ему боли. Почему он не может понять? Не потому ли, что он стар, а мы молоды? Он может уступить, но он никогда, никогда не поймет; это будет всегда причинять ему боль.
Я хочу сказать вам все; у меня были и более дурные мысли, чем! эти: иногда мне приходит в голову, что у меня не хватит мужества принять участие в той борьбе, которую приходится вести вам. И тогда я чувствую себя надломленной, у меня появляется такое ощущение, будто что-то оборвалось во мне. Потом я начинаю думать о вас, и все проходит; но такие минуты бывают, и мне стыдно… я же говорила вам, что я трусиха. Словно надо уйти от теплого очага в ночь, в бурю, но только она грозит не телу, а душе… и от этого еще хуже. Надо было рассказать вам все; но не тревожьтесь; я непременно переборю себя и постараюсь забыть эти мысли навсегда. Но дядя Ник… Как мне быть? Я ненавижу себя за то, что я молода, а он стар и слаб… иногда мне даже кажется, что я ненавижу его. Я все думаю… и под конец всегда, словно черный провал на пути, появляется мысль, что мне следует порвать с вами. Должна ли я? Скажите мне. Я хочу знать, я не хочу поступать дурно; да, я по-прежнему не хочу этого, хотя временами мне кажется, что во мне не осталось ничего хорошего.
Помните, как однажды в разговоре вы сказали: «Природа всегда дает ответ на любой вопрос; ни законы, ни обычаи, ни теории, ни слова не дают ответа его можно найти только у Природы. Скажите, должна ли я быть с вами, несмотря ни на что? Согласно ли это с Природой, и, следовательно, так и нужно поступить? Наверно, вы скажете, что нужно. Но разве может Природа требовать, чтобы я причиняла жестокие страдания тому, кого я люблю и кто любит меня? Если это так, то Природа жестока. Может быть, это один из «уроков жизни»? Может быть, именно это подразумевает тетя Констанс, когда говорит: «Если бы жизнь не была парадоксом, жить было бы невозможно»? Я начинаю понимать, что у всего есть своя оборотная сторона; прежде я в это не верила.
Дядю Ника страшит, что я столкнусь с жизнью; он не понимает, как можно жить без денег (и как ему это понять? У него всегда были деньги). Это ужасно, что из-за случайности, давшей деньги нам, а не вам, наши жизни сложились так по-разному. Иногда я сама боюсь, и поэтому не могу побороть страха в нем; он видит, что я заражаюсь этим страхом… глаза его, кажется, читают в моей душе все; самое печальное на свете — это глаза стариков. Я пишу, как жалкая трусиха, но я думаю, что вы никогда не увидите этого письма, так что все равно; но если вы прочтете его, а я всем сердцем хочу этого, то вот: если вы любите во мне только лучшее, значит, я недостойна вашей любви. Я хочу, чтобы вы знали все, что во мне есть плохого… только вы, и больше никто.
С отчимом у меня все складывается совсем не так, как с дядей Ником; его противодействие только приводит меня в неистовство, вызывает злобу, готовность пойти на все, а вот с дядей Ником это все так тяжело, так мучительно… Он сказал: «Дело не в деньгах, потому что деньги у меня всегда найдутся». Я бы никогда не смогла сделать то, что ему не по душе, а после этого взять его деньги, да и вы не позволили бы мне. Мы так мало знаем о жизни, пока не приходит беда. Вот так же с цветами и деревьями: ранней весной они кажутся такими спокойными и сдержанными, а потом вдруг преображаются… мне кажется, что с сердцем происходит то же самое. Прежде я думала, что знаю все и понимаю все причины и следствия; я думала, что сохранить самообладание и рассудочность очень легко; теперь же я не понимаю ничего. И мне ни до чего нет дела, лишь бы видеть вас и не чувствовать на себе взгляда дяди Ника. Еще три месяца тому назад я не знала вас, а теперь пишу такое письмо. Что бы я ни видела, я на все стараюсь смотреть вашими глазами; я знаю (и теперь даже больше, чем тогда, когда вы были со мной), о чем бы вы подумали, как бы вы отнеслись к тому или иному. Некоторые вещи, сказанные вами, кажется, навсегда остались в памяти моей, как огоньки…»
Нескончаемый косой дождь с неприятным шипеньем хлестал по черепице веранды. Кристиан закрыла окно и пошла в комнату дяди.
Он лежал с закрытыми глазами и ворчал на Доминика, который бесшумно двигался по комнате, прибирая ее на ночь. Потом он с поклоном удалился, бросив сострадательный взгляд на мистера Трефри, который открыл глаза и сказал:
— Своим мерзким снадобьем! доктор доводит меня до белого каления. Как выпью, не могу не браниться. Ну и пакость! Как смех вульгарной женщины, а мерзостней нет ничего на свете!
— Я получила письмо от Греты, дядя Ник. Прочесть его?
Мистер Трефри кивнул, и Кристиан прочла письмо, опустив упоминание о Гарце и по какой-то неосознанной причине ту часть, в которой говорилось о Сарелли.
— Да! — сказал мистер Трефри со слабым смешком. — Финансов у Греты маловато! Пошли ей, Кристиан. Хотел бы я снова стать мальчишкой, но только, как говорится в одной из подлейших пословиц, всякому овощу свое время. Поехать бы снова порыбачить на западное побережье. Хорошо нам жилось, когда мы были мальчишками. Нынешние уже не умеют так развлекаться. Редко когда рыбачьи лодки выходили в море без нас. Мы наблюдали за их огнями из окна спальни; только начнут покачиваться, а мы уже тут как тут у причала. Рыбаки всегда дожидались нас, но больше всех они любили твоего дядю Дэна, считали, что он приносит удачу. Когда я встану на ноги, может, мы с тобой съездим туда, а? Ненадолго, только поглядеть? Ну как, моя девочка?
Взгляды их встретились.
— Мне бы хотелось поглядеть на огоньки рыбачьих лодок, выходящих в море темной ночью; жаль, что ты у меня моряк никуда не годный, а то бы мы могли отправиться с ними. Это пошло бы тебе на пользу! Что-то ты у меня, милая, выглядишь не совсем, как надо.
