Пряный кофе, фарфоровая кружка
Дождь падает с продырявленных небес; мир теряет очертания, размокает в нём макетом из папье-маше. Шелест воды по скатам крыши аккомпанирует моим сумеркам; свернувшись клубком, я лежу в тихой полутьме пустой комнаты. Вокруг виньетками причудливого почерка вьются провода; они тянутся ко мне с потолка и из углов, оплетают горло, руки, щиколотки; от них слегка покалывает кожу. Они ищут защиты и понимания – щенки в темноте. Всем в Антинеле отчаянно требуется именно это. Сколько бы злые завлабы и циничные химики не отрицали очевидное, все они не более чем нелюбимые дети мира, отвергнутые им с пренебрежением, вышвырнутые за двери реальности. Антинель предлагает отыскать баланс на тонкой нити жизни; те, кому это не удаётся – те пропадают в тёмных коридорах, и их горькая кровь дарит мне мимолётный румянец – слабый блик прошлого на фарфоре посмертия. Справедливо?.. Да, пусть вам и мнится иначе. Я могу понять, но не намерен принимать продолжающееся недовольство всем и вся: Антинель – это не отвергшая вас реальность, и условия и правила здесь другие. Априори.
В опрокинутое окно видны верхние этажи первого корпуса – лаборатории волнового отдела, все в праздничных золотистых огнях. Тонкие антенны дрожат над крышами, точно усики насекомого; тени за стёклами тянут из регистраторов ленты миллиметровки, и коротко кивают друг другу, перекликаясь. Сырой ветер качает форточку, целует меня в приоткрытые губы; потолок прячут тени, и меня внезапно пробирает озноб: который день я дремлю под дождь в гнезде из проводов?.. Я не могу припомнить. Не могу сосредоточиться и велеть телу преодолеть притяжение этого сумеречного, сладкого полуобморока.
Пулемётная очередь торопливых шагов за дверью прошивает тишину, оставляя рваные дыры. Я через ватное безволие приподнимаю ресницы, чтобы увидеть, как в мой омут спокойствия самым возмутительным образом вторгается смуглый молодой мужчина в молочно-белом костюме. Рука его ползёт к выключателю, но на полпути замирает; короткий выдох вырывается из дрогнувших губ бабочкой цвета охры и ржавчины. Он произносит моё имя, очевидно не веруя в его принадлежность лежащей на полу фарфоровой кукле в стальных силках. Перевёртыш: я выглядываю из его глаз, тёмного мокко, я дышу его лёгкими, цепляюсь его тонкими смуглыми пальцами за кафельную плитку, удерживая внутри крик. Не нужно, не разбивай зеркала дождливого апреля изречёнными мыслями. И не уходи… - мне так хочется, чтобы ты полюбил Антинель, чтобы не оборвалась во тьму очередная тонкая, красная нить, завязанная твоими пальцами на моём покорном запястье.
Я открываю глаза, ловя в смолу зрачков неприкрыто испуганное отражение; он преодолевает дрожь и решительно шагает вперёд. Опускается рядом на одно колено; я смотрю, не мигая – кончики пальцев легко скользят по страницам его книги дней, что пахнут кофе с корицей и имбирём.
-Норд… - повторяет он растерянно. – Что произошло? И чем я могу помочь Вам – сейчас?
-Просто помолчите, Сао… Сао Седар, - я перекатываю обретённое имя во рту, как карамельку барбарис. - Помолчите, пока я буду изучать, из каких ингредиентов Вас сотворили. Любопытный экземпляр…
Сао Седар замешал себя в замешательство; его нерешительность была похожа на порывы сырого ветра, трогавшего прядки на висках и несмело облизывавшего стёкла. Совсем стемнело; белый костюм Седара лунно светился. Казалось, вот-вот к нему слетятся слепые мотыльки, чтобы станцевать свой последний вальс.
Долгие вдох-выдох мы смотрели друг в друга; алый шёлк чужих желаний оставлял ожоги на моей коже. Я буквально плавился в пряном пунше души, что кленовым листом долго летела через миры, чтобы в конечном итоге упасть в мои подставленные ладони – и обрести покой. Да, пускай не в моих правилах предоставлять привилегии кому бы то ни было, но на то оно и правило, чтобы из него делать исключения. Я сохраню Сао Седара в своём персональном гербарии, бережно переложив двумя tabula rasa – прошлое его пусть растащат сороки, пусть смоет лунный свет, чтобы не тревожило больше бессонными ночами…
Таково моё слово. Но пора подправить покосившуюся веру Седара в рациональное мироздание; я тихо вздыхаю и всё-таки сажусь, растирая руки, с которых неторопливо разматываются провода. Вздрагиваю, когда они выскальзывают из вен; промокаю порезы и ранки манжетой, пряча от пытливых глаз Седара. Холод охватывает меня, и мир переворачивается песочными часами: время созерцания прошло, пора…
Сао Седар берёт меня за локти нестерпимо горячими пальцами, помогает подняться. Он избегает смотреть прямо и нервно грызёт губы; отвращение в нём причудливо сплетается с жалостью. У меня дерёт горло от этого сочетания имбиря с лимонным соком. Не говоря больше ни слова, я выхожу в налитый светом по краешки коридор, и ветер разочарованно вздыхает мне в затылок: без меня ему будет некого обнимать.
-Я просто едва не напоролся на своего руководителя, Карло д’Эспозито, а мне с ним встречаться сейчас совсем не с руки: я ему объяснительную по факту нарушения комендантского режима должен. Потому-то и дёрнулся в первую попавшуюся дверь, - разоткровенничался вдруг Сао Седар; наверное, яркий свет убил в нём всех жучков-древоточцев предрассудков и предубеждений. – А там Вы… без сознания… не понять, живой или мёртвый…
-Мне тоже уже второй год этого не понять, - соглашаюсь я через плечо, не оборачиваясь.
Я иду к себе в кабинет, потому что пора работать, а Сао Седар старательно следует по пятам, непонятно, правда, зачем.
-Я Вас провожу до других людей. На всякий случай, - объясняет он. Краем глаза я улавливаю его милую ложь: случай отнюдь не всякий, случай как раз очень конкретный, и зовут этот случай Карло. Однако Сао Седару пальца в рот не клади: предприимчивый товарищ. Думаю, недолго Карло д’Эспозито будет им руководить. Как только перец и кардамон осознает, что Антинель – это вам здесь не тут, как от его начальника останется только классическая запись «Убыл в Канаду» в личном деле. Туда ему и дорога, впрочем.
-Любопытный Вы экземпляр, Сао Седар, - повторяю я, останавливаясь у двери в приёмную. Смотрю снова в шоколадные глаза, одновременно наглые и смущённые, и тогда он неожиданно спрашивает:
-А это правда, что именно Вы написали «Предвечье»? Если да, я хотел бы попросить почитать.
-Не раньше, чем я увижу Вашу объяснительную по факту нарушения комендантского режима, Седар.
-Доходчиво, - ухмыльнулся тот, прозревая мои намерения и мотивы, и ретировался. Игнорируя взгляд навеки безымянной для меня секретарши, я прохожу в кабинет. Светильники послушно включаются, разливая по ковру лужицы жемчужного мерцания, и я благодарю их приветливым кивком. А дождь всё так же падает с продырявленных небес – нам не добраться туда, да и не надо.
Все мы – возлюбленные пленники Антинеля; он выбрал всех нас, и мы будем в нём быть.
Отныне и во веки веков, аминь.
Бумажный голубь (история Сао Седара)
«Нулевик нулевика терпит лишь издалека», - аксиома номер один. Если вы в кофейне наблюдаете двух хорошо одетых интеллигентных людей, пытающихся откусить друг другу пуговицы, знайте: это не более, чем научная дискуссия двух нулевых физиков… Поэтому-то мудрый директор Антинеля и набрал в нулевой отдел людей, которые, являясь отличными исполнителями, совершенно при этом не шарят в теории. Счастливое исключение составляем только мы с руководителем – этим испанским иезуитом, профессором Карло д’Эспозито. Последние десять лет этот кадр с перманентным успехом паразитировал на мозге директора обсерватории «Сфера», но после грянувшего раскола не нашёл в себе силы вместить в голову веер новых теорий, и предпочёл перейти в практику. Благо, в Антинеле её хоть вёдрами вычёрпывай. И особенных изысканий в исследовании свойств структуры Кристалла Норд не требует… что, учитывая его поистине кошачье любопытство, может означать только одно. Да-да, то самое: Норд занимается этим самостоятельно и весьма успешно.
