-Доктор Оркилья, - Четверг как-то… улыбнулась. Это была особенная, женская улыбка только для внутреннего пользования, расшифровать которую мне просто не под силу. – Она эту мадам Скатти знает, как облупленную, они вместе учились. Всё-таки мир онкологов довольно-таки тесен, как и мир нулевиков, там все друг друга взаимозацепляют. А пример самой Марио слабо сказать, что весьма убедителен…
-В принципе, онкология сейчас – золотая жила. Мы на одной донорской крови можем поднять немыслимые деньги, - я задумчиво чешу Нюшу меж ушей, глядя, как вздрагивают некие голубые ромашки на ободке у Четверг. Ромашек восемь штук. Такой тут у нас юмор, да.
-Вообще, изначально онкологами должен был заниматься Баркли, а то он стонет, что ему по воскресеньям нечего делать. И часть группы Томпсон. Но если появился узкопрофилированный специалист, к тому же со своим штатом и наработками, глупо ведь нагружать его терапевтической текучкой. Вы только дайте отмашку генералу Рейнборну, чтобы он их деятельность контролировал и просеивал мелким ситом. Приказом с визой главбуха и ла Пьерра. К вечеру.
-Да, будет сделано, - ненадолго оторвав левую руку от клавиатуры, Четверг делает пометку на листке, и добавляет, - еженедельный отчёт по фармакологичке прошёл не весь – там что-то копают на Четырнадцатой миле и кабель перебили. Как придёт задняя часть, я всё подошью и вам занесу.
-До завтрашнего утра это терпит, но если к отбою связь не восстановят, берите Садерьера и посылайте его… на Четырнадцатую милю за информацией. У нас завтра с Молларом утром будет сеанс стратегического планирования. Я сейчас у себя, подумаю над проектом в Руте; если будет минутка, найдите мне Томпсон, но специально не выдёргивайте, у них там сейчас загруз с сырьём для стволовых клеток. И молока горячего с мёдом, если можно.
-Ох, неужели простыли? – Четверг выглядывает из-за монитора; глаза у неё того же цвета, что и голубые ромашки на ободке. Я вспоминаю, что её зовут Аманда. Девочка-персик, вязаные шарфики и брелок в виде забавного лягушонка на круглой сумочке. Очень уютная девушка.
-Не знаю. Зябко как-то, - я ёжусь под палантином и снимаю с коленей совсем уж разомлевшую кошку. Аманда несколько раз согласительно кивает – видимо, для большей убедительности – и уходит за молоком.
Зонт. Молоко. Вкус имени
Я втягиваюсь в дверь кабинета, словно уносимый сквозняком сигаретный дым, не зажигая свет.
Вечереет; небо проливает на всё вокруг мокрую, густую синеву. Сквозь тонкий тюль неявно и успокаивающе светятся огоньки в окнах соседней общаги. Подхожу, отведя в сторону штору, смотрю вниз – там раскисают газоны, там падают ягоды рябины, и асфальт в свете фонарей влажно блестит, словно лоснящаяся шкура какого-то морского животного. К нашему крыльцу двигается большой белый зонт со снегирями, из-под которого видны только алые лаковые сапожки. Потом – безо всякого предупреждения – зонт опускается, и под ним оказывается доктор Оркилья в белом пальто, запрокинувшая лицо к дождящему небу. Она смотрит сюда – на два тёмных окна на одиннадцатом этаже; с высоты и в сумерках её глаза кажутся двумя кусочками чёрного янтаря. Она смотрит сюда, долго, вечную минуту – потом складывает зонт и исчезает в здании.
Я бережно задёргиваю шторы, стараясь, чтобы «собачки» не клацали по карнизу – не люблю этот звук, словно кто-то раз за разом даёт осечку из пистолета. Зажигаю свет, сажусь в кресло и утыкаюсь взглядом в развёрнутое на столе описание новой вакцины от вируса птичьего гриппа. Это Бонита постарался к завтрашнему химфармфаршу; он странненький, но очень умный. У них с Баркли идёт игрище в полицейских и воров: клёцконосый выводит колонии вирусов, а Бонита изничтожает их со сладострастием тропического диктатора, давящего партизанскую контру.
Я вчитываюсь, подсчитывая на полях, во сколько нам встанет пробная партия, и куда её потом загонять. Аманда, бесшумно пройдя через тёмную комнату, ставит на угол стола подносик со стаканом горячего молока и баночкой мёда. В круге света от лампы оказываются её руки. Тонкие смуглые пальцы с алым лаком на ногтях, изящные запястья, на левом – гранатовый браслет…
Стоп, стоп, это какие-то посторонние руки!
Я поднимаю голову и обнаруживаю у своего стола доктора Оркилью в белом льняном платье, расшитом узором в виде рябиновых ветвей. От неё пахнет улицей – дождём, сосновой хвоей, западным ветром. У каждого ветра есть свой особый запах – я различаю их все.
-Простите… - тихо говорит Оркилья, - ваша секретарь, Аманда, очень занята,… а я совершенно свободна до следующей пятницы. Я попросила разрешения занести вам молока с мёдом… Это не очень… неправильно?..
-Странно, что вы свободны, доктор Оркилья. Уже договорились с Эми Томпсон о переброске части её персонала к вам на стажировку? – я беру стакан, но от запаха горячего молока внезапно перехватывает горло – так, что нельзя дышать, не то, что пить. Тонкое стекло обжигает ладонь, и это чувство сродни неизбежности. Оркилья отводит взгляд:
-Да, уже договорилась. И насчёт следующей пятницы – это была просто шутка, естественно… Извините, что помешала.
Она идёт обратно к дверям; я держу стакан с гадким горячим молоком и чувствую, что мир разваливается на куски. Оркилья ударила по нему – безжалостно, с размаху, всадив по рукоятку, и теперь мне вряд ли удастся собрать воедино острые осколки. Преодолев тошноту и отпив капельку молока, я роняю:
-И впредь прошу не появляться в административном корпусе без служебной на то надобности, доктор Оркилья.
Узкая спина в белом платье заметно вздрогнула, будто поймав девять граммов под левую лопатку. Оркилья замерла у двери, чуть касаясь её кончиками ногтей, и полуобернулась ко мне – блеснул чёрный, как обсидиан, глаз.
-Я не буду… господин директор Антинеля Норд, если вы так желаете, - тихо проговорила она, еле шевеля губами. Я смотрю на её профиль и мучительно пытаюсь вспомнить, как зовут эту женщину. Ведь Аманда называла её имя, такое странное, совсем неподходящее… как же…
-Да, Мариета, я так желаю. У онкологического отделения есть свой корпус, вот там и проводите ваше свободное время, - я быстро допиваю молоко, у которого отвратительный привкус анальгина, и ставлю стакан, как окончательную точку в разговоре. Оркилья помолчала.
-Меня зовут Марио, господин директор Антинеля, - ещё тише проговорила она. – Но вы можете обращаться ко мне… Мария. Это моё настоящее имя. Мария, - толкнула дверь и вышла.
Я устало утыкаюсь лбом на запястье, прикрыв глаза. Сижу так несколько минут, полностью отключившись от внешнего мира, аккумулируя силы, а потом берусь за изучение возможностей поглощения Антинелем исследовательских центров помельче.
Руки холодные, как стёкла в заброшенном доме, и когда не нужно ничего записывать, я прячу их в меховой оторочке палантина, пытаясь согреть друг о друга. Очень странная закономерность: у большинства мужчин очень тёплые карманы, и лишь я из этой закономерности выпадаю. В каждом кармане у меня по филиалу Арктики. Очень хочется спать, но спать мне некогда. «И не с кем», - добавляет ехидный голос в моей голове. Я фыркаю ему в ответ и опять утыкаюсь в расчёты.
В половину восьмого вечера Аманда приносит горячего чая на травах, хотя её никто не просил; вид у неё виноватый. Но я молчу, и ей не нужно оправдываться. От чая пахнет миррой, шалфеем, мелиссой и эвкалиптом, это бодрит.
-Спасибо. Это то, что нужно именно сейчас, - я с наслаждением склоняю лицо над широкой пиалой, вдыхая ароматный дымок. – Мёд не уносите, я с ним попью.
-Садерьер поехал за отчётом на фарм. фабрику, - рапортует Аманда, деловито убирая стакан из-под молока и зажигая в кабинете подсветку под стеклянной полочкой и матовые лампы на столиках. Я киваю, неспешно попивая чай. Скоро нужно будет идти к Окадам на ужин, а для этого неплохо было бы хоть чуть-чуть проснуться – и выбросить из головы гемодиализ, пиелонефрит и прочую онкобесовщину. Аманда мнётся, потом не выдерживает и, присев на круглый пуфик и сосредоточенно глядя в пол, быстро говорит:
