-Знать и понимать, Дьен – это так невыносимо, – Рыжик со вздохом склонил голову, и его лицо скрыли прядки волос. – И всё же я никогда не откажусь от этой своей привилегии – прогулок по минному полю с завязанными глазами. Не откажусь быть тенью любого, кто сможет ненадолго завладеть моим вниманием, рассказать мне самого себя. Хоть это и тяжелее, чем отдать всю свою жизнь на благо абстрактному большинству, но всё же как-то повеселее. Ведь меня привлекает всё узорчатое, необычное, рвущее рамки серой обыденности. Что и составляет разницу между тобой и мной… Небольшую. Но весьма и весьма ощутимую.
-Я всё-таки пытаюсь сложить кубик-рубик, не забывайте, – улыбнулся Дьен неловко. Он в который раз от души позавидовал умению хирурга Баркли собирать на гранях вышеупомянутого кубика-рубика красивые разноцветные узоры: максимум, что получалось у него, так это темнота с редкими светлыми вкраплениями непонятной формы. Рыжик не ответил на улыбку Дьена:
-Лучше не трогай, Садерьер, а то сломаешь. Да… грустный у нас с тобой получился разговор, Дьен. Немного больше откровенности, чем нужно: ощущение скользкой, обледенелой жестяной крыши под ногами – одно резкое движение, и… всё кончено. Я… пойду, наверное. Поздно уже.
Рыжик со вздохом встал, отодвинув полупустую чашку с недопитым вишнёвым чаем. Нервно постучал ногтями по полированному дереву – кончики пальцев едва виднелись из-под длинного тёмно-вишнёвого рукава Дьенова свитера. Посмотрел за окно, чуть прикусив нижнюю губу.
-Вы скучаете по Камилло? – неожиданно спросил Садерьер.
-Так заметно, да? – Рыжик досадливо ударил ладонью по столу – чашка подпрыгнула, тонко звякнув, как будто испуганно вскрикнула. – Да, я понимаю, что это невыносимо глупо – но не могу ничего с собой поделать, – он быстро взглянул из-под чёлки на Дьена и зло пробурчал:
-И поделывать не хочу! В кои-то веки до нас дошла электрификация…
-Откровенность может быть глупой – но искренность вряд ли, – Садерьер задумчиво взял со стола чашку, рассматривая плававшую в вишнёвой заварке перевёрнутую комнату и кусочек перевёрнутого Рыжика: косую чёлку и, как всегда, слегка изумлённый глаз.
-А может быть, ты прав, – глубокомысленно отозвался Рыжик, чихнул в воротник свитера и умчался подальше от всяческих археологических раскопок в гости к клёцконосому хирургу. У него-то откровенности всегда было столько, сколько нужно – и ещё вкусный шпротный паштет.
Фонарный столб и покатушки на лифте
…История Дьена по-прежнему приводила Рыжика в необъяснимый трепет, заставляя думать о том, что бы выбрал он сам. Стоя на коленях на стуле и глядя в окно на кусочек дороги, у которой не было названия, Рыжик продолжал взвешивать двух братьев Садерьер на аптекарских весах своего сердца и искать ответы. В стекло лупил крупный град, ветер неистовствовал в кронах сосен, столь ирреально зелёных среди всей этой мартовской льдистости. За спиной Рыжика Мишель вслух выразительно читал описание палочки Коха, а Франсуа, чертыхаясь, пытался зашить свой носок. Четвёртый обитатель их комнаты, поляк со странным именем Лех, опять где-то бегал. У него была невыносимая в условиях Антинеля способность моментально запутываться и теряться. А ещё (Рыжик это подозревал, но вслух не говорил) поляк Лех не умел отличать право от лева…
Рыжик вздохнул, поудобнее пристраивая подбородок на скрещенных кистях, и поёжился под великоватым ему вишнёвым свитером Садерьера. Его постоянно преследовало опасение, что торчащий под их окнами бетонный фонарный столб непременно завалится, не выдержав безумия мартовского антициклона. Причём это восхитительное событие произойдёт как раз тогда, когда Рыжик отойдёт от окна – согласно закону подлости. Именно поэтому третий час кряду Рыжик сидел на стуле у окна, подвернув под себя ноги в Дьеновых же вязаных полосатых носках, и неотрывно таращился на пейзаж. За окном наблюдались безумно зелёные сосны, серое небо, собственно герой дня фонарный столб, и периодически весьма энергично осаждающиеся на всё это осадки.
Добросердечный Франсуа, устав от борьбы с носком, принёс всем троим с кухни чая с овсяными печеньками. Рыжик, которому тоже выделили чашку с падающим в обморок волком и похабной Красной Шапочкой, вдохнул дымок горячего дарджилиньского чая и преисполнился благодарности.
-Ты знаешь что, – сказал он, не оборачиваясь (а вдруг столб тут-то и упадёт?..), – ты носок свой напяль на лампочку и зашивай себе. Так в триста раз проще.
-О, точно… – восхитился Франсуа сермяжной гениальности этого совета, и даже Мишель, оторвавшись от подробностей интимной жизни палочки Коха, заметил, наконец, присутствие в комнате Рыжика.
-Ты сначала на ложках потренируйся, – зевнув, посоветовал он Рыжику. Тот от изумления даже обернулся, отбросив в сторону тюль нетерпеливым жестом невесты, убирающей с лица фату для поцелуя.
-Что? На каких ложках?..
-Ну, на обыкновенных. Чайных там, столовых. Для начала. Столб – он же, сцуко, большой, его так просто взглядом не согнёшь… – невинно отозвался Мишель, положив учебник на живот.
-Неостроумно, – обиделся Рыжик, сполз со стула и гордо удалился из комнаты, стянув по дороге со стола пачку Мишелевых «Gitano». На коврике у двери, сшитом из разноцветных полос, стояло несколько пар обуви; Рыжик натянул свои сапожки, из-под чёлки покосился на дверь и мстительно плюнул в левый Мишелев кроссовок. А потом с чувством хорошо выполненного долга пошёл курить на лестницу.
Сидя на широком подоконнике с ногами и рассеянно подглядывая за работой химиков из стоящего рядом седьмого корпуса, Рыжик с удовольствием перебирал в памяти чётки их с Камилло общих дней. Ему было грустно без Диксона – в чём он сам не хотел себе признаваться.
Из заплыва по водоворотам собственной памяти Рыжика вырвал нарисовавшийся на тему покурить Франсуа. На свитере у него была нарисована японская мультяшная кошка в панамке. Рыжик был уверен, что в один прекрасный день этот свитер будет похищен из сушилки вместе с прищепками капо Салузаром. Он сам в своё время недосчитался очаровательно-уродливой подставки для карандашей в виде чёрной лоботомированной кошки – пылкая любовь Салузара ко всем мяукающим не знала такого понятия, как чужая частная собственность.
-Столб ещё не упал, – информировал ответственно относящийся к Рыжику студиозус.
-А Мишель таки дочитал главу и теперь намерен доказать миру, что его палочка значительно лучше, нежели у господина Коха…
Рыжик неопределенно фыркнул на это заявление и протянул Франсуа пачку сигарет:
-Угощайся. А ты, кстати, не в курсе, куда убежал наш волшебный сосед, как его там, м-м… вех ядовитый, он же борщевик Сосновского?..
-Насколько я смутно помню сегодняшнее утро, – Франсуа задумчиво почесал живот, отчего у кошки на свитере изумлённо вытянулась морда, – сегодня утром Лех активно собирался пойти к господину Седдрику Коллинзу, чтобы поговорить насчёт своей будущей научной работы. Вот он похавал, значит, в столовке сырников, и пошёл…
-Эм… Франсуа, – слегка подзамявшись, окликнул его Рыжик, – мой тебе совет: не хочешь свести тесное знакомство с санитарными местами общего пользования и поселиться там навек – не ешь Антинельских сырников, не пей воду из-под крана и не трогай хирурга Баркли голыми руками…
Оба засмеялись, подмигнув друг другу через сигаретный дым. Дождь за окнами, словно кто-то невидимый повернул регулятор мощности, постепенно набрал силу и заскакал по жестяным подоконникам, выбивая на них некий маршик Мендельсона – специально для всех мартовских котов и котиц. Тьфу, то есть кошек.
-Ты сегодня ночью что, опять в инфекционке работаешь? – спросил Франсуа с сочувствием. Рыжик ему вообще был глубоко симпатичен, потому что в основном молчал и передвигался в пространстве практически бесшумно. А также не раскидывал свои вещи и варил вкусный кофе.
-Да, вахтенным при инкубаторе, – Рыжик сполз с подоконника и уже шагнул к ступенькам, когда где-то наверху пронзительно закричали. Это был крик, который порой раздаётся в Антинеле во время комендантского часа в каком-нибудь запрещённом к посещению месте, и после которого в освободившуюся комнату в общаге заселяют новых жильцов. Франсуа едва не проглотил свою сигарету от неожиданности.
