-Не-ет, не захочу, – с удовольствием подтвердил Рыжик. – В больших количествах Садерьер смертельно опасен, его нужно принимать аптекарскими дозами, в день по чайной ложке.
-Ну и где вы тогда жить будете – на дереве?..
-А что – это мысль, – Рыжик фыркнул в свой кофе, чуть не расплескав его на асфальт.
-Ты езжай домой, День, не волнуйся. Я к Баркли пойду. У нас с ним просто вос-хи-ти-тель-ное! взаимопонимание. Шпротиков эстонских с булкой покушаю…
-Это ладно, – успокоился Садерьер. Клёцконосый хирург всегда умел подобрать ключик к милорду – и как это только удаётся такому маргинальному, неряшливому и антипатичному субъекту, скажи мне на милость, о Святой Са?..
-Если что понадобится – звоните в любое время дня и ночи.
-Спасибо тебе, – Рыжик сжал золотой компас, скребнув ногтями по крышке. Легко и невесомо улыбнулся куда-то в ливень и ушёл по асфальтовой дорожке в здание инфекционки, где великий Баркли как раз размышлял: идти ему ночевать к себе в квартиру или поспать на раскладушке в лаборатории?.. С одной стороны, оставлять без присмотра бакта-камеру в стадии завершения эксперимента – дело тухлое, с другой – Алекс уже неделю не жил дома. И в оставленной в мойке мисочке из-под рыбы, вполне вероятно, завелась инфекция пострашнее тех, что он тут с рвением растит в бакта-камере…
-Привет, Алекс, – по лаборатории пролетел сквозняк с запахом ночного дождя, зашелестели кучи бумаг и бумажных огрызков на столах, качнуло жалюзи. Баркли оторвался от распяливания раскладушки в одну из противоестественных поз Кама сутры, и обернулся, найдя за своей спиной Рыжика с чайником в руке. Рыжик двумя пальцами отсалютовал хирургу и ногой выдвинул себе старый стул из-за вытяжного шкафа. Это был его любимый стул, в чём немаловажную роль играла выцарапанная на спинке надпись «Томпсон + лампочки = любовь».
-О, а у меня как раз килькин фаршик есть, – Баркли с горделивым выражением клёцконоса извлёк из-под стопки брошюр «ВИЧ и беременность» банку шпротного паштета. Дождливое явление Рыжика хирурга не очень удивило: на его веку милорд проделывал и более странные вещи. Вот, например, лет пять назад они сварили с ним в тазике сотню брикетов китайской лапши, макароны вытащили, а полученный бульончик залили в герметичный контейнер и продали заказчикам, как бактериологическое оружие нового поколения. Судя по пришедшей на расчётный счёт НИИ сумме, бульончик проявил себя как надо…
-Надо на что мазать, – деловито обозначил Рыжик, по пояс исчезая в вытяжном шкафу, где Баркли обычно хранил ядохимикаты и питьевой йогурт. – О, у тебя тут есть французский багет! С пенициллином, правда… И прянички. Прянички с рыбным фаршем – это сила! Надо Каренье идею подкинуть. Пусть разнообразит меню в «Еде». Конфеты «Минтай в шоколаде» нашей публике уже порядком приелись…
-Не ройтесь, тут хлеб имеется, – Алекс помахал хлебом в воздухе. – Лучше заварите нам чифиря. Мешочек с травой – под вешалкой. Кажется, в левом резиновом сапоге. Или в правом. Поищите там.
Рыжик кивнул и принялся шаманствовать над чаем, пока хирург намазывал хлеб маслом и паштетом. Баркли в это миг был счастлив, как никто иной в Антинеле: клёцконосый уже знал, кто будет сегодня сторожить бакта-камеру и ночевать на раскукоженной раскладушке…
За чаем Рыжик вкратце изложил свою историю побега и скитаний по мирам. Потом объяснил факт своего возвращения и нынешнюю необходимость в обретении временной гравитации – пока не иссякнет безумие марта, пока не срастутся прорехи в гранях между проклятым Некоузьем и другими мирами. И под конец сообщил о том, что пребывает в Антинеле инкогнито, и потому ему банально негде жить.
-Ой, вы таки ни секунды не беспокойтесь, – отмахнулся бутербродом Баркли, отчего часть паштета оказалась на обоях. – У меня сейчас как раз Седдрик практикантов притащил из Ниццы и Руты, я вас к ним подселю. Днём, пока они на лекциях и практике, можете всласть отсыпаться, а ночью будем вместе работать. Мне тут как раз заказ интересный пришёл, ваша помощь будет просто бесценна! А заодно и сделаете благое дело, приглядите за этими барбосиками, чтобы не шастали где зря. Надо только вас как-то закамуфлировать под студента, в смысле – переодеть во что-то, чёрный шёлк – это слишком уж… фирменно. Кто-то может и догадаться, ху из ху, а ведь нам это ни к чему, я правильно говорю?..
-…Эм, Алекс… Ты не очень обидишься, если я сейчас скажу «фе-е»?..
Рыжик стоял посреди комнаты, держа кончиками пальцев за манжету Барклину рубашку, отстранив её от себя как можно дальше и разглядывая с некоторым изумлённым отвращением.
-Ничего не фе-е, на ней просто Пломбир рожала, кошка моя, – обиделся Баркли.
-Ой, фе-е-е-е! – закричал Рыжик, бросая рубашку и убегая от неё подальше. Алекс истерзанно вздохнул. Попытки зашифровать Рыжика под студента пошли прахом, стоило клёцконосому хирургу открыть платяной шкаф и с удивлением найти в обувной коробке прошлогоднюю дыню, которую Баркли положил «в тепло дозреть». К моменту её обнаружения дыня действительно… дозрела. Так сказать, вполне.
-Про тебя в газетах можно писать, Алекс, – Рыжик раскопал в кармане джинсов пачку сильно сплющенных Vogue, и теперь озирался окрест в поисках зажигалки. – В статьях с названиями типа «Профессия – судьба».
-Хорошо хоть, не в разделе объявлений интимных услуг, – хрюкнул Баркли, ногой подцепляя с пола выпавшее из гардероба нечто, отдалённо напоминающее комок промасленной обёрточной бумаги. – Чёй-то тут… О! Да это же мои пижамные штанишки! Ещё со времён учёбы в Тминнике сохранились, м-м, мои любимые штанишки…
-Именно из-за большой любви ты их не стирал со времени получения диплома?..
-Да будет вам известно, – торжественно ответствовал хирург, ловко закидывая ногой штанцы обратно в шкаф и чиркая зажигалкой, – что у великого меня нет диплома. Великого меня изгнали с четвёртого курса за ту историю с горшком и женой декана.
-Удивительно, как только эти святые люди из числа преподавателей и профессоров так долго продержались, – пробормотал Рыжик, бродя с сигаретой туда-сюда по комнате и окуривая её ментоловым дымом, чтобы хоть как-то понизить уровень коренных, фоновых запахов пижамных штанов и торжествующей дыни.
-Ладно! – Баркли с грохотом захлопнул гардероб. – Пусть я несколько неопрятен в одежде, зато я чаще всех в Антинеле мою руки и кварцуюсь. Это создаёт уравновешенность и мировую гармонию. А шмотки можно и у Садерьера занять.
-Гениально, Алекс, – закатил глаза Рыжик, – особенно если бы тебя осенило где-то так на часик раньше! А дыню ты не выкидывай, у Теодора Коркорана юбилей на днях… угостишь вкусненьким любимого коллегу. Только штаны ему не дари в довесок. Он этого не заслужил…
Немного больше откровенности, чем нужно
-…Садерьер, ты меня глубоко ужасаешь порой. Ты в курсе?
-А вы для меня, как Зона для сталкера, милорд. Так что мы квиты.
Рыжик молча вскинул брови на этой реплике, пристально взглянув на Садерьера. Дьен в ответ чуть смущённо пожал плечами:
-Ну, или как ящик Пандоры. Или теорема Ферма. Или кубик-рубик, который, как ни крути, сложить просто невозможно. Или запутанный лабиринт, где нет выхода. Много про вас можно сказать, и выписать словами рамку для вашего образа, но всё это останется внешним, так и не затронет сокровенной сути… Вам не странно такое про себя выслушивать?..
-Я не знаю. Да и не хочу знать, – Рыжик тяжело посмотрел на Дьена, заливая этим взглядом, словно раскалённым воском, уста южанина, накрепко запечатывая их молчанием. Дьен невольно дёрнул губами, чтобы убедиться в том, что в самом деле не онемел. Горевшая за спиной Дьена лампа золотистым ореолом очерчивала полукруг света над черноволосой головой южанина, и Рыжику мерещились деревянный крест и кулёк гвоздей, которые Садерьер неистово тащит к месту собственной казни – всю свою жизнь.
Рыжик впервые осмелился ступить на запретные территории души Дьена, впущенный за колючую проволоку сдержанности и бетонные стены непрошибаемой вежливости владельцем этих непостижимых полей. И сейчас тревожно слушал звуки вечных сумерек одной печальной и самоотверженной души…
