— Эй, — хочу спросить её как она себя чувствует, но Эви даже не находит сил распахнуть глаза, так что говорить у неё не получится. Пальцем стираю пот с её лба, заранее извиняясь:

— Знаю, ты мне врежешь, но я переодену тебя, хорошо? — Выпрямляюсь и иду к шкафу. Вещей у Дженни было немного, но ей хватало вполне. Помню, как она ругалась, когда отдавал заработанные деньги ей, чтобы она могла купить себе одежду. Кажется, ничего материальное её не волновало.

Начинаю рыться, понимая, что у Дженни были в основном кофты с рукавами и воротами. Я никогда не понимал, почему она носит подобное даже в плюсовую температуру, но ясным всё стало после её смерти. Сестра скрывала синяки, сплошные отметины на коже, разных видов и размеров.

Дергаю головой, не желая вновь думать об этом. Бросаю взгляд на Эви, которая мучается от жара, им охвачено её худое, истощенное тело, поэтому беру не кофту Дженни, а одну из футболок, которая мне мала. Возвращаюсь к кровати, сажусь на нее, аккуратно приподнимая Эви и поворачивая к себе спиной.

Девушку приходится придерживать, чтобы она не свалилась на бок. Совсем не может держать себя, равновесие. Перед тем, как снять с неё кофту, касаюсь носом её макушки, сделав глубокий вдох, не то, чтобы это вызывало трудности, просто это ведь Эви. И касаясь её, я чувствую себя одним из этих мудаков-извращенцев.

И боюсь, что она так же воспримет меня.

Снимаю кофту через голову, стараясь смотреть в стену перед собой. Эви наклоняется назад, прижимаясь голой спиной к моей груди, голову закидывает, дыша через открытый рот, веки прикрыты, грудь быстро поднимается и опускается. Я немного опускаю лицо, касаясь щекой её горячего виска. Пальцами щупаю запястье Эви, чтобы проверить пульс, и встряхиваю серую футболку, одеваю девушку. Штаны менять не нужно, что хорошо.

Эви сжимает ноги, опускает голову, что-то шепча. Мычит. Поправляю ткань футболки, уложив девушку обратно, но не на подушку. Лучше лежать на ровной поверхности.

Тру запястье своей руки, с былым напряжением рассматривая Эви. Она выглядит ужасно, но уже не ворочается, не стонет, значит, боль стихла. Сам уже потираю свой лоб, понимая, что самое сложное осталось позади, и выдыхаю, полностью избавляясь от воздуха в легких. Ставлю одну руку на талию, а другой опираюсь на край стола, постучав пальцами по деревянной поверхности. Слушаю тишину, присутствие которой не расслабляет. Бросаю взгляд в сторону кровати, сделав к ней шаг. Осторожно наклоняюсь, приподняв матрас, поглядываю на Эви, которая уже медленнее дышит, что говорит о том, что она постепенно приходит в себя. Вынимаю из-под матраса прозрачный пакетик с белыми таблетками, невольно сглотнув от образовавшегося в горле першения. Медленно иду к двери, покидая комнату, и запираю на замок, направляясь в сторону ванной. Пальцами мну пакетик, скользнув кончиком языка по сухим губам. Захожу в ванную комнату, подходя к раковине. Открываю пакетик, взяв одну белую таблетку, и подношу к лицу, внимательно рассматривая.

Думаю, все порой делают совершенно неожиданные выводы, опираясь на увиденное. И в данном случае мне хватило по горло.

Нет, я не боюсь того, что тоже может произойти со мной, не пугаюсь боли.

Меня волнует тот факт, что Эви захочет ещё. Какой бы реакция на наркотики не была, у тебя всё равно появляется желание попробовать снова, а самые умные тупо один вид наркоты меняют на другой, чтобы найти тот, от которого будут получать удовольствия.

И мне больше не хочется лицезреть подобное, так что…

Высыпаю таблетки в унитаз, бросая пакет в урну, и спускаю воду, покрутив ручки крана, чтобы вымыть руки. Умываюсь, пальцами взъерошив темные волосы, и ухожу в свои мысли, покидая холодное помещение.

В мою комнату не проникает свет утренней зари, и мне приятней находиться в темноте. Закрываю дверь, два раза повернув ключ, который оставляю в замке, обернувшись: Эви по-прежнему лежит на кровати, не ворочается, правда, спиной прижимается к стене, хотя я точно помню, что положил её ближе к краю.

Шаркаю ногами, приближаясь к ней, чтобы ещё раз проверить кое-что. Наклоняюсь, касаясь пальцами её запястья, сжимаю, нащупывая пульс. Наклоняю голову, с тревогой рассматривая лицо девушки, и тянусь к нему ладонью, убирая влажные локоны волос со лба. Нос Эви сразу морщится, но она не открывает глаз. Скорее всего, уснула ещё в ванной. Хочу сесть на диван, чтобы немного передохнуть, но перед этим касаюсь живота девушки, приподнимаю ткань футболки, внимательно рассматривая вырезанные на коже цифры. Шестнадцать. Точно, она ведь в десятом.

Эви начинает кашлять, поэтому наклоняю голову, хмуро всматриваясь ей в лицо. Девушка шевелится, еле разжимая один глаз. Опухшие веки. Бледная мокрая кожа. Она вновь начинает дрожать, дергаясь от судороги, так что качаю головой, обеспокоенно спросив:

— Тебя опять тошнит? — наклоняюсь ниже, ведь она слабо хмурит брови, немного поднимает лицо, приоткрыв рот, хрипло выдыхает, ничего толком не отвечая, и вновь опускает голову на кровать, трется носом о ткань простыни, сделав громкий вдох.

Я моргаю, садясь на край кровати. Хмуро смотрю на неё, скользнув пальцами по тонкой руке, и касаюсь её костяшек, сжав холодную ладонь. Она еле дышит, практически не слышу этого, поэтому мне приходится внимательно вслушиваться. Всё ещё могу нащупать ритм её сердца. То быстрый, то резко замедляется.

Потираю мягкую кожу тыльной стороны ладони большим пальцем, сутуля плечи. Эви жалобно пищит, вновь сжав веки, и начинает рвано дышать через нос. Сжимает мои пальцы, поэтому накрываю второй рукой её ладонь.

Я вижу её сейчас, и в моей голове просто не может уложить то, что кто-то в течение нескольких лет зверски издевался над ней.

Каким нужно быть ублюдком, чтобы вытворять такое с «ребенком»?

Какой нужно быть дурой, чтобы терпеть подобное?

Но, при всем этом, насколько нужно быть сильной, чтобы не сойти с ума?

========== Глава 17. ==========

Спасения в реальности не найти.

От лица Эви.

Было бы настолько глупо не упомянуть безумную боль в животе, которая была сравнима лишь с язвами в желудке. Или, быть может, куда хуже.

Первое желание — разорвать ногтями кожу живота, чтобы буквально вырвать источник боли, но, придя в себя, мне с трудом удавалось сделать вдох, что уж там говорить о движениях. Даже тяжелые веки не находила сил раскрыть первые полчаса. Всё, что я могла понять на тот момент, — кто-то курил. Много, ибо пахнет в комнате никотином довольно-таки сильно.

Пальцы моих рук подергиваются, когда пытаюсь их сжать и разжать. Лежу на боку, чувствуя неприятную боль — шея затекла. Веки разлипаются кое-как — и я могу видеть перед собой всё ту же комнату, на стене которой играет луч осеннего солнца. Дверь, шкаф, край дивана. Медленно моргаю, всё же заставляя себя приподнять руку и коснуться своего лица. Глаза чешутся, а бурление в животе не прекращается, в голове надулся шар, отчего слышу всё приглушенно. Отек. Нос заложило и в горле першит.

Но не только физически я ощущала себя некомфортно. Что-то отвратительное разъедало мой мозг, нет, правильнее будет сказать, что это «что-то» охватило всё тело, целиком. Трудно объяснить то, чего сама не понимаешь, но в одном я уверена точно.

Весь вчерашний день просто выпал из моей головы, но, судя по моему состоянию, ничего положительного не происходило.

От запаха никотина хочется кашлять, свежего воздуха не хватает, так что в голове рождается мысль. Можно приоткрыть окно. Правда, для этого придется не хило постараться, ибо даже перевернуться не выходит.

С болью в глазах мои зрачки скользят к столу, за которым сидит Дилан. Ну, как сидит. Он спит, уложив голову на согнутые в локтях руки, в которых утыкается лбом. Его спина еле заметно поднимается и опускается, темная футболка мятая. Всё в тех же джинсах. Он не переодевался? Мне не вспомнить так сразу, что произошло, скорее парень сам должен мне рассказать.

Нет, правда. Может, меня тошнит от той лапши, которая неизвестно, сколько лежит там? Вот, хорошо, это уже помню. И всё.