У всех ста одиннадцати спины были исполосованы вдоль и поперек.
Мираншах содрогнулся. Как он мог так беспощадно избить багадуров, освобожденных от телесных наказаний самим повелителем?
- Подойди, ближе, - тихо сказал ему отец.
Это было первое и достаточно необычное обращение к нем} повелителя, если учесть, что после возвращения эмира Тимура из Багдадского похода они виделись впервые. Принца насторожила усталость и какая-то безнадежность в обычно сильном и густом голосе отца. Сделав несколько шагов, он остановился в нерешительности. Эмир Тимур, разглядывая с плохо скрытой брезгливостью опухшее от непрерывного пьянства лицо принца, так больно напомнившего ему ростом и осанкой покойного старшего сына Джахангира, остановил наконец взгляд на сверкающей драгоценными камнями рукоятке кнута, торчащей из-за голенища сапога, и сказал слова, послужившие позже основанием для отмены телесного наказания в армии.
- Плох тот правитель, авторитет которого ниже кнута,- сказал он и, кинув стоящим у тропа сеидам несколько увесистых мешочков, приказал им залечить раны багадуров золотом.
Мираншах смотрел, как сеиды осыпают золотыми монетами склоненные тела, напоминающие тучные кабаньи туши, и как жадно, пыхтя и сопя, багадуры подбирают их и, довольно отдуваясь, пятятся к выходу, и вдруг услышал, как повелитель приказал отобрать у него оружие.
Еще по дороге сюда ему было объявлено, что он лишается права самостоятельно, возглавлять войско, и сопровождавший его тысячник, узнав о приказе, тотчас покинул принца и ускакал со всей тысячей своих всадников, внезапно оставив Мираншаха одиноким в степи. Глядя па тучу пыли, поднятую бросившей его конницей, Мираншах испытал такое горе, какого никогда себе не представлял. Но он оставался царевичем, носил пояс правителя и никак не ожидал, что у него отберут оружие.
Не расставаясь со своим мечом с четырнадцатилетнего возраста, укладывая его на мочь рядом с постелью, зная его на ощупь от рукояти до клинка, наследник сроднился с ним и сейчас, прощаясь и в последний раз касаясь охолодавшей от ночной росы рукоятки, он готовился, как то положено принцу и сыну эмира Тимура, достойно отдать свое оружие. Но вместо сеида, который стоял перед принцем и ждал почтительно, когда тот собственноручно снимет с пояса меч и отдаст ему, повелитель резким движением руки направил к царевичу черного раба. Это было неслыханным оскорблением. Длинные синеватые, как только что сбросившие кожу змеи, пальцы раба, оттолкнув руку принца, ловко отвязали у него меч и вытащили из-за пояса маленький кинжал.
В шатре стояла тишина. Присутствующие, устремив взгляды на повелителя, ждали исхода.
Переняв правопорядок у Чингисхана и его внука Хулакида и дополняя его положениями своей, пока еще не законченной книги "Тюзик" ("Тюзик" - "Уложение" - ред.), эмир Тимур строго держался законов, по закону же, освященному временем и буквой, принца мог лишить власти и сана только курултай с участием всех эмиров, военачальников и наследников. Так почему же повелитель отбирает оружие?
Раб на вытянутых руках отнес повелителю меч и кинжал принца и бережно опустил на его широченную, размером в две обычные ладонь.
Эмир Тимур, посмотрев на меч и кинжал тем же изучающим взглядом, каким давеча смотрел на сына, отшвырнул их как ненужные вещи и обратился к дервишу Асиру, медленно выговаривая слова:
- Скажи мне, дервиш, в чем сила хуруфитов?
Вопрос был неожиданным для всех, но дервиш Асир ответил не раздумывая.
- Сила их в знании, повелитель, - сказал он.
- К мечу не прибегают?
- Нет, повелитель. Пока нет.
- Но чем же они побеждают меня?
Худой, изможденный шейх Береке застыл в ужасе, сеиды побледнели.
- Ты покоряешь крепости, повелитель, они же - сердца тех, кто находится внутри крепостей, - спокойно ответил дервиш Асир, не подвергая сомнению слова эмира Тимура о том, что он считает себя побежденным.
- Ты что-то хочешь сказать, шейх? - обратился Тимур к своему духовнику.
- Дервиш преувеличивает, повелитель. Тысячи людей в покоренных городах и крепостях поклоняются тебе, - твердо сказал шейх Береке.
-Не льсти мне, шейх! - вспылил Тимур. - Лесть обманывает и сбивает с пути истинного... - Он посмотрел на сына: - Выходит, что я беру крепости для хуруфитов. В чем причина? Отвечай!
Мираншах молчал.
- Человек подчиняется силе. Без насилия нет покорности. Я сложил башни из отрубленных голов, чтобы люди на сто и на тысячу лет запомнили карающий меч пророка. Но оставшимся в живых я обещал пощаду и справедливость. Я отдал половину своей казны сеидам для раздачи неимущим, чтобы поминание усопших начиналось и кончалось во славу моего имени. Так я утверждал справедливость своих деяний. Что же делает мой наследник? Вместо того чтобы выявить и разрушить очаги хуруфизма, он громит святые места и мечети! Вместо того чтобы расправиться с еретиками, он поднимает кнут на благочестивых мусульман. И, наконец, вместо того чтобы протянуть руку помощи неимущим единоверцам, устраивает пиршества для христиан! Почему?
Мираншах не отвечал.
Выпрямившись и откинув голову, Тимур еще раз потребовал ответа, но, не дождавшись, резко поднялся с трона и, источая гнев и ужас, стал медленно приближаться к сыну. Мираншах стоял, равнодушный к своей судьбе и ко всему на свете не поднимая глаз от земли и чувствуя, что сейчас что-то случится.
- Братья твои Шахрух и Омар Мирза, собрав вокруг себя ученых и поэтов, постигают науки и даже изучают ересь, чтобы опровергнуть и доказать ее лживость через посредство богословов, рассылаемых по улусам! А ты? Чем занимаешься ты? - Тимур ступил на правую короткую ногу и остановился.
Под силой его взгляда Мираншах оторвался наконец от созерцания земли под ногами и посмотрел отцу в глаза. Его обуял ужас - отец, казалось, хочет убить его.
- В целом Ширване один лишь шейх Азам провозгласил праведность и справедливость моих деяний, и, вместо того чтобы вознаградить его, ты изнасиловал его дочь! - сказал Тимур и вдруг резко протянул к нему руку пониже пояса, к паху.
Мираншах знал, что отец в отрочестве, в родном городе Кеш, в медресе избил однажды муллачу (Муллача - ученик муллы, будущий мулла - ред.) за предложение развязать кушак и оказать ему любезность в укромном уголке и, бросив после этого случая медресе, взяв двенадцати лет меч, с отцом своим Тарагаем ушел воевать. С тех пор прошло более полувека, но эмир Тимур не переставал сокрушаться, что не учен книжной мудрости и постигает ее не лично, а через посредство чтецов, духовника шейха Береке и летописца Ннзамеддина Шами, читавших ему вслух "Сиясатнамэ" ("Сиясатнамэ" - "Книга о политике" XI в. ред.) Низам аль-Мулька, "Искендернамэ" Низами и множество других книг. Гнев на совратителя, из-за которого он бросил медресе и остался неграмотным, жил в душе его всю жизнь, и стоило ему прослышать, что кто-либо из учителей и служителей медресе позволил себе нечто подобное, как тотчас посылали за цирюльником и оскопляли виновного. Если же служитель был именит, то повелитель, как сказывали, призывал его к себе и пытал самолично.
