На пирах в Султании Мираншах не раз слышал от эмиров-военачальников рассказы о подобных случаях, но так как те весьма любили рассказывать были и небылицы о справедливом повелителе, то принц и верил им и не верил. Никак он не мог себе представить, чтобы повелитель самолично пытал кого-либо, очень уж не вязалось это с его величественностью. Вот почему резкий, какой-то звериный бросок руки отца не сразу предстал в своем настоящем смысле и не дошел до его сознания; не допуская мысли, что отец может собствённоручно расправляться с нечестивыми муллами, он еще менее представлял, что это может произойти с ним самим. Только, ощутив дикую боль, пронзившую все его тело, он понял и, охваченный болью, а сверх того - срамом, которому подверг его отец на глазах сеидов, багадуров и даже черных рабов, завопил:

- Мой повелитель, лучше смерть! Смерти прошу, повелитель!

Сотрясаясь всем телом, принц съежился и стал сгибаться в ком, пока, медленно не осел на бок; глаза его вылезли из орбит, с посиневшего лица и шеи струился пот.

Шейха Береке, как и всех присутствующих, кроме молодых багадуров-джагатаев и дервиша Асира, очевидцев всех тайных и явных дел повелителя и привычных ко всему, от ужаса прошиб холодный пот. Стараясь отвести, глаза, чтобы ничего не видеть, они тем не менее видели, как почернел лицом наследник, а повелитель, подобно Азраилу, навис над ним и все сильнее сжимал уязвимое место, так что принц заскрежетал зубами и захрипел, широко раззевая рот с трепыхающимся, искусанным до черноты, распухшим языком. И вдруг сквозь хрип они услышали отчетливый голос наследника:

- Мое достоинство, повелитель! Мое достоинство! - ясно и громко произнес он, и все присутствующие переглянулись, потому что осознали, что не муки телесные ужаснули их, а растоптанное человеческое достоинство.

Тимур, как бы узрев мысли и чувства своих подданных, резко, как орел над добычей, приподнялся, обвел всех в шатре быстрым, леденящим кровь взглядом, со вновь вспыхнувшим гневом нагнулся и с силой в последний раз нажал на мошонку.

- Ты оставил свое достоинство в Шемахе! - сказал он.

Глаза Мираншаха закатились. Не оказав ни малейшего сопротивления, теряя сознание, он вдруг встрепенулся, затрепыхался, как петух, которому снесли голову, потом распростерся и остался лежать недвижим. Рабы отнесли его в шатер, специально поставленный у подножия холма, и позвали к нему лекаря.

В Белом шатре стояла гробовая тишина. Все светильники, кроме одного в самом дальнем конце шатра, были погашены. Тимур сидел, сгорбившись, на мягком тюфячке, вытянув больную ногу, здоровую подложив под себя и смотрел на лежащую перед ним на ковре белую войлочную шапку с длинной конской бахромой.

Доверенные багадуры знали, что повелитель не расставался с этой шапкой с того дня, как ему доставили се в стан на Багдадской дороге. Всю дорогу до Уч Килиса и от Уч Килиса досюда эмир Тимур держал ее за поясом, а на стоянках доставал и подолгу смотрел на нее. Даже в лучшие часы, когда, сидя перед очагом, он насаживал на вертел свежевыловленную форель, нет-нет да поглядывал на эту шапку и задумывался.

Но что при этом зрело в уме повелителя, этого багадуры знать не могли. Об этом знал один лишь дервиш Асир, который во главе карательного тысячного отряда на быстроногих боевых верблюдах спешно выехал в ту же ночь в Шемаху с высочайшим указом о казни Фазлуллаха за подписями виднейших самаркандских сеидов. И хотя повелитель справедливо не доверял больше ширваншаху Ибрагиму, дервиш Асир не сомневался, что шах неукоснительно выполнит указ, составленный по требованию самого эмира Тимура, и страшный враг будет выловлен и казнен.

ОДИНОЧЕСТВО

11

Карательный отряд был еще в пути, когда дервишн-хабаргиры, рассеявшись по селам и городам Ширвана, разнесли страшную весть: "Эмир Тимур идет войной на Ширван!"

Дворец Гюлистан охватила паника. Придворные, забыв этикет, скучились в тронном зале. Кази Баязид, принцы и гаджи Нейматуллах, вместо того чтобы занять свои обычные места, стояли перед троном, на котором сидел шах, и только принц Гёвхаршах, стоя на своем месте, справа от трона, молчаливо, с осуждением наблюдал суетное беспокойство царедворцев.

Ибрагим, выслушав весть, откинул голову в легкой, шириною в четыре пальца, короне и прислонился к спинке трона, прикрыл глаза ресницами и полностью ушел в себя.

- Я не знаю пока, кому и для чего нужна эта ложь, - произнес он наконец. Но знаю наверняка, что слух ложный. Не верьте.

Не скрывая недовольства растерянностью вельмож, впавших в панику от непроверенных слухов и столпившихся здесь в напряженном ожидании от него, шаха, чудесного спасения, Ибрагим оглядел это сборище и стал медленно изъяснять свою мысль:

- Вот уже более десяти лет эмир Тимур содержит свою армию за счет поборов с Ирана и Азербайджана. Зная это, извечный враг эмира Тохтамыш-хан давно ждет случая разграбить Азербайджан, и однажды ему удалось это (В конце 1386 года-ред.). Сорок тысяч моих конников и двадцать тысяч пеших воинов охраняют Дербентский проход, преграждая Тохтамышу путь. Если эмир Тимур пойдет войной на Ширван, то наша армия оголит Дербентский проход и откроет путь Тохтамыш-хану. Подтверждаете ли вы правоту этого соображения?

Кази Баязид, советы которого шах терпеливо выслушивал, а потом поступал по-своему, чем несказанно огорчал его, поспешил ответить:

- Да, шах мой! Твое соображение верно. Ты стоишь на пути Тохтамыша, и в случае нападения тебе придется отразить его. Это главное условие нашего договора с эмиром Тимуром.

Кивнув визирю, Ибрагим продолжал:

- Как известно, султан Ахмед Джелаири, бежав из Багдада, нашел прибежище у другого врага эмира Тимура - Юсифа Каракоюнлу и на награбленное в святом Малхаме, Карабахе, Нахичевани, Тебризе и Исфагане, добро нанял в египетской стороне, арабском Ираке и Сирии новую армию; кроме того, щедро одаряет Кара Юсифа и его кочевников-туркменов, чтобы они помогли вернуть ему тебризский трон. Дервиши-хабаргиры приносят эмиру Тимуру тревожные вести, и военачальники давно уже советуют ему настичь наконец султана Ахмеда с Кара Юсифом Каракоюнлу, чтобы уничтожить их, но Тимур отклоняет совет. Почему?