Моя глупая ярость уже улетучилась, и я прислоняюсь к стене, потирая пальцы ног и осматривая занозу в подошве. В луче телефона я вижу тонкую черную щепку – она светлеет на глазах, погружаясь под кожу. Теперь, когда мне уже не так холодно и шок прошел, нога начинает болеть.

Я отворачиваюсь, спускаюсь на два ступеньки – раненый герой возвращается с поля боя! – и в этот момент слышу чей-то голос по ту сторону двери. Дребезжит дверная цепочка, поворачивается замок. На меня обрушивается поток раздраженной речи на французском. Не понимая ни слова, я оглядываюсь и вижу невысокую женщину, седую, с короткой стрижкой и пепельно-бледным лицом, только под скулами багровеют два пятна, как от лихорадки. Коридор за ее спиной заливает мягкий желтый свет – то ли от ламп, то ли от свечей. В проеме мне видны прислоненные к стене холсты и стол, заваленный кисточками, обрезками ткани, карандашами и цветной бумагой. Из квартиры доносится едкий запах мочи, масляных красок, рыбы, парафина и какой-то химии. На женщине побитая молью шаль и похожее на старый ковер пальто, присыпанное тающим мокрым снегом. Теперь, когда я вижу, кто так испугал меня, меня разбирает смех, но на самом деле в ситуации нет ничего смешного, очень уж эта женщина странно и неприятно выглядит.

– Я не понимаю, что вы говорите, поэтому не усердствуйте зря. – Я поднимаю руки в примирительном жесте и отворачиваюсь. Мне нет смысла находиться здесь.

Я уже успеваю преодолеть несколько ступеней, когда женщина вздыхает и спокойно произносит:

– Вам нельзя входить сюда, в мой дом, и неуважительно высказываться ко мне. – Она не очень хорошо говорит по-английски и звуки произносит немного в нос.

Адреналин все еще бушует в моих венах, я на взводе из-за недосыпа.

– Неуважительно?! Это вы стучались ко мне без какой-либо причины. Или, может, стучал ваш ребенок, которому вздумалось похулиганить!

Я вижу, как от моих слов она осекается. Будто переключился какой-то рубильник, и вся злость уходит с ее лица.

– Нет, ребенка нет.

– Что ж, теперь я могу идти? – В этот момент я понимаю, что сам погнался за ней в ее квартиру.

Женщина отступает.

– Будьте осторожны здесь. Тут не для жизни.

Не знаю, что она хотела этим сказать. Но едва ли я вправе критиковать ее – определенно, она говорит по-английски намного лучше, чем я по-французски. Прихрамывая, я спускаюсь к себе на этаж, подошва с занозой и ушибленный палец болят все сильнее. Стеф по-прежнему стоит в дверном проеме, но к этому моменту она успела надеть джинсы и обуться.

– Это просто… соседка сверху, – смущенно говорю я.

Наверное, я сглупил, бросившись в темноту в припадке ярости.

К моему облегчению, Стеф устало улыбается:

– Я знаю. Я слышала. Подумала, что ты сам разберешься. Я пошла бы спасать тебя, если бы ты раскричался.

Я глажу ее по плечу.

– Спасибо. Это она была не в настроении. – Я улыбаюсь. – По-моему, она художница или что-то в этом роде.

– Все художники немного сумасшедшие.

– Естественно. Вот тебе и местный колорит – у нас под крышей живет настоящая художница.

– Сумасшедшая в мансарде.

Хотя Стеф шутит, при мысли об этом меня бросает в дрожь. Образ той женщины заставляет думать о дыме, смерти, безумии, крови… Я вспоминаю, что на ее этаже чувствовался запах гари.

Только когда Стеф разувается и садится на диван, я замечаю, что квартиру заливает привычный уютный свет электрических лампочек.

– Ой, ты починила электричество!

– Да, тут пробки выбило. Вон там. – Она указывает на ряд переключателей над открытой входной дверью. – Нужно будет запомнить на будущее и написать об этом в отзыве на сайте.

– Да уж, хороший мы им дадим отзыв. Посмотрю, есть ли тут кофе. Тебе сварить?

– Нет, сначала я хочу поговорить с Хейден.

Уже не в первый раз за сегодня я рад, что настоял на своем и Хейден осталась с бабушкой и дедушкой.

– Я уверен, что с ней все в порядке.

– Ты не можешь знать наверняка.

Стеф возится с телефоном, что-то бормоча себе под нос, пытается найти доступный вай-фай в длинном списке подключений. При ярком свете в кухне я без проблем нахожу на углу заставленного посудой стола старую грязную кофеварку с фильтром. Разобравшись, как она работает, я набираю в нее воду – воду приходится спускать целую минуту, прежде чем она становится прозрачной и кран перестает фыркать, – а после некоторое время роюсь в шкафу в поисках кофе и фильтров. В шкафу полно плесени, поэтому я снимаю верхний слой кофе из банки, выбрасываю его в умывальник и только после этого насыпаю кофе в кофеварку. Придется довольствоваться тем, что есть, – у меня мозг точно иглами утыкан от нехватки кофеина, хотя с прошлого раза, когда я пил кофе, прошло не так много времени. Кипяток уничтожит оставшуюся плесень, поэтому опасаться нечего. Кроме того, едва ли в этом холодном климате я заражусь какой-нибудь редкой тропической лихорадкой. Когда вода закипает и по кухне разносится аромат кофе, квартирка кажется намного уютнее. Я действительно в Париже! Да, это жилье крохотное и видало лучшие времена, но что есть, то есть.

Пожалуй, я почувствую себя еще лучше, когда увижу сам город. С такими мыслями я поднимаю жалюзи в кухне, но за окном оказываются все те же прочные металлические ставни, раздувшиеся от ржавчины и густо заляпанные краской. Но как-то же эти ставни должны открываться, ведь в квартире живут люди, не могут они сидеть здесь, как кроты под землей! Я осматриваю ставни, пытаюсь понять, где по краске и ржавчине прошли трещины, но не вижу никаких признаков того, что их когда-либо открывали. Я пытаюсь повернуть ручку, но она не поддается, и как раз поддеваю край рамы ножом для хлеба, когда в кухню входит Стеф.

– Тут с десяток незапароленных сигналов, но я не могу подключиться ни к одному из них. Придется выйти, чтобы найти вай-фай. – Она принюхивается. – А можно мне тоже кофе?

– Конечно. Только молока нет.

– Ничего страшного. Мне бы пару глотков выпить перед выходом.

Мне нравится, что мы разделяем страсть к кофе, это объединяет нас каждый день. Ни за что не смог бы жить с любительницей чая ройбуш, например. Я беру из шкафчика чашку, споласкиваю и наливаю Стеф кофе.

– Нужно еще и с Кларой связаться, – напоминает она.

– Зачем тебе говорить с Кларой?

– Ну, чтобы узнать, благополучно ли поселились у нас Пети.

– А-а, это. Точно.

– Господи, Марк…

– Прости, мой мозг, похоже, еще не оклемался после перелета.

– Я бы послала ей сообщение, но не похоже, чтобы наш роуминг работал. – Стеф отхлебывает кофе, принюхивается и отставляет чашку.

– Не лучший кофе, да?

– Можем купить молоко и какой-нибудь приличный кофе в магазине.

Хорошо, что она говорит «можем». Мы можем. После ограбления мы ходим вокруг друг друга на цыпочках, наша семейная жизнь пошла под откос. Я не был уверен, как помочь Стеф, чего она ждет от меня. Сегодня мне кажется, что мы снова способны действовать единой командой.

– Готова? – спрашиваю я.

Хотя мы выходим всего лишь за кофе и вай-фаем, эта перспектива приводит меня в восторг. Не хочу тратить наш первый день в Париже на пребывание в этой унылой квартирке.

– Сначала душ приму. Чувствую себя отвратительно.

Стеф сбрасывает джинсы в гостиной и идет в ванную. Я стою у двери, смотрю на жену, на изгиб ее бедер, ее плечи, ее волосы, ниспадающие на плечи. Ей всего двадцать четыре года, она стесняется своего тела. Она не верит в то, насколько она красива, не верит, что сейчас она на пике своей красоты. Наверное, именно поэтому она здесь, со мной, а не в пятизвездочном отеле с каким-нибудь магнатом или миллионером-футболистом. Она могла бы выйти замуж за кого угодно – и сама этого не знает.

Я сажусь на диван в гостиной и смотрю на испещренную грязными пятнами стену над телевизором, лениво теребя занозу в ноге. Ранка покраснела, край занозы обломился, и я не смог бы достать ее, даже если бы у нас был пинцет. Я надеваю чистые носки и зашнуровываю ботинки, дожидаясь Стеф из душа.