Сначала люди начинали пускать слюни, изо рта у них шла пена, у некоторых случался припадок. Вопли достигали апогея, когда люди принимались взбираться по телам своих друзей и членов собственных семей наверх, к потолку, туда, куда еще не поднялся стелющийся по полу газ. Первыми умирали самые слабые: старики, инвалиды и дети. Кости их были сломаны впавшей в панику толпой. Все это превращалось в сплетение конечностей, покрытое блевотиной, кровью и экскрементами, исторгнутыми умирающими телами.

После того как ему выбили зуб рукояткой пистолета и подвесили на целую ночь на скованных за спиной руках, он понял, что лучше подчиниться.

Теперь он обслуживал печи, поливал из шланга газовые камеры, помогал совершать убийства ради того, чтобы отсрочить собственную смерть, хотя все это его медленно уничтожало.

Аркадий знал, что уже стал бы трупом, окажись он в общих бараках, где люди, бывшие на свободе убийцами и насильниками, находились на вершине ужасной лагерной иерархии. Тех, кто носил зеленые треугольники, нацисты назначали надзирателями. Эти люди избивали других до смерти только из-за символа на его робе: за то, что они цыгане, евреи или не такие евреи, как надо. Цвет треугольника на его робе стал бы смертным приговором[15], заметь его капо с соответствующим складом ума.

В бараках зондеркоманды существование было довольно сносным. Уровень жизни здесь казался невообразимо высоким по сравнению с существованием других заключенных концлагеря. В соседних бараках люди умирали от голода. Они ели хлеб с опилками и жиденькую овсяную баланду, которых не хватало для восстановления сил. От постоянного недоедания у них раздувались животы. Аркадий видел, как люди, похожие на ходячие скелеты, брели утром на работу. Ему чудилось, что он может слышать отчаянное урчание в их желудках.

В его бараке было тепло. Аркадий спал на соломенном матрасе. Он мог мыться. Те, кого отправляли в газовые камеры, привозили с собой еду, сигареты и лекарства. Ни в чем не ощущалось недостатка. Больше всего ему нравилось изобилие выпивки. Почти каждую ночь можно было напиваться и спать без сновидений.

Когда Аркадия отправляли на работу в крематорий, он считал, что ему повезло: вместо соучастия в массовом убийстве ему приходилось разбираться с его последствиями. Аркадий помогал носить мертвые тела из газовых камер к печам крематория. В плохие дни ему приходилось загружать трупы в печи, а в «хорошие» – молодой человек собирал вещи, аккуратно развешанные на пронумерованных крючках у входа. Напрасно они ждали возвращения своих хозяев. Аркадий пообещал себе, что если окажется среди тех, кто должен встречать и заманивать новоприбывших в газовые камеры, то лучше уж откажется. Тогда его застрелят.

Дион Баро, венгр по национальности, на чьей груди алел красный треугольник политического заключенного, всегда первым вызывался в добровольцы даже тогда, когда его никто не просил. Он непременно хотел быть среди тех, кто встречает товарняк с евреями, цыганами, свидетелями Иеговы, поляками, христианами и такими же венграми, как он сам. Дион заманивал их в газовые камеры, где заключенные раздевались догола, а затем шли в герметично закрывавшиеся помещения, с потолка которых свешивались фальшивые лейки душа. Там люди находили свою смерть.

Когда заключенные выходили из вагонов, Дион первым рысью спешил к ним и принимался горячо пожимать им руки.

– Пошли, пошли, бедолаги! – подгонял он их. – У вас просто ужасный вид. Ступайте туда и вымойтесь. Потом вы переоденетесь в добротную теплую одежду. Вот туда, ступайте вот туда!

Он суетился, помогал тем, кто с трудом волочил ноги, призывал заключенных не обращать внимания на солдат, слоняющихся в толпе без дела, а торопиться в уютное убежище «душевых».

– Повесьте одежду на крючки. Аккуратнее. Каждый вешает одежду на свой крючок. Чем быстрее вы примете душ и оденетесь, тем скорее вы воссоединитесь со своими семьями.

Натыкаясь на несговорчивых, Дион принимался импровизировать.

– Быстрее. Быстрее! Вода остынет. Если вам придется мыться холодной водой, пеняйте на себя, – трещал венгр, вплетая в свою речь прибаутки. – Быстрее! Быстрее! Потом вас ждет хлеб и суп. Посмотрите на меня! – Со сдавленным смешком Дион приподнимал робу и хлопал себя по животу. – Тут кормят до отвала.

Когда новоприбывшие оказывались внутри, радостная маска сползала с его лица, сменяясь угрюмостью. Дион закуривал сигарету, которую находил в одежде, оставленной в предбаннике, и терпеливо ждал, пока крики смолкнут.

Когда ночью в бараке кто-то из членов зондеркоманды начинал бранить его за ту радость, которую Дион проявлял во время встречи заключенных, сожалений венгр не выказывал.

– Я хочу выжить, – со злостью говорил он. – Меня в Будапеште ждет невеста. Ее семья имеет большие связи.

Энтузиазм, проявляемый Дионом, его готовность во всем помогать нацистам способствовали тому, что он получал более теплую одежду, лучшую еду, время от времени – сигареты и коньяк; он даже мог посещать бордель, организованный нацистами, куда они пускали и особо отличившихся коллаборантов. Если бы у Аркадия спросили, он бы признался, что, подобно другим членам зондеркоманды, не имеет планов на будущее, а лишь старается прожить хотя бы еще один день.

Дион умер тогда, когда, докурив сигарету, отправился собирать трупы, чтобы перетащить их в топки крематория. Схватив за ногу мертвую женщину, он дернул ее, высвобождая из пирамиды лежащих сверху почерневших и посиневших трупов, и вдруг узнал в ней свою невесту. Нет, она не хлопотала дома о его освобождении. Она сама была узницей… а теперь стала мертвой узницей. Дион не мог успокоиться. Он рыдал и бушевал до тех пор, пока эсэсовцы, потеряв терпение, не избили его до полусмерти. Лицо венгра превратилось в месиво. Дышал он с трудом, со свистом. Воздух едва проникал в легкие, сжатые сломанными ребрами.

Дион валялся так до конца смены, а вокруг его тела образовалась лужа быстро стынущей крови. Вечером другие члены зондеркоманды, работавшие вместе с венгром, подняли его на руки, отнесли в барак и положили там на полу. Он лежал, никому не интересный, пока его стоны не разбудили соседей по бараку. Тогда они ударами ног заставили венгра замолчать.

Когда закончилась смена Аркадия и он вернулся в барак, ему с первого взгляда стало ясно, что долго Дион не протянет. Аркадий все же оставался в душе врачом. Клятвы Гиппократа он, конечно, не давал, но знал, что делать, и начал действовать. С помощью пачки сигарет Аркадий подкупил одного из капо. Ему принесли чайник горячей воды. Разорвав постельное белье на полосы, Аркадий промыл раны на лице и теле Диона так тщательно, как только смог. Нос венгра был сломан. Сжав ребрами ладоней нос, Аркадий рывком поставил хрящи на место. Дион застонал, но не очнулся. Скомкав хлопковые нити в небольшие шарики, Аркадий окунул их в воду и промыл места, где венгру выбили зубы из десен. Он засунул другие маленькие хлопковые комки Диону в рот, чтобы остановить кровотечение. Решив, что больше все равно сделать не сможет, Аркадий вымыл окровавленные руки остатками теплой воды и поднялся на ноги. Только теперь он заметил, что за ним наблюдают.

Кончик сигареты тлел во тьме.

– Ты врач? – спросил по-немецки мягкий голос.

Аркадий отрицательно покачал головой:

– Нет, я крестьянин.

– Ты должен понимать: врать мне – это глупо.

Аркадий пожал плечами.

– Я учился на врача… почти пять лет, но потом началась война, и ваши закрыли все университеты.

– Как тебя зовут?

Аркадий, не задумываясь, назвал порядковый номер, вытатуированный у него на руке. Его быстро научили поступать так, имея дело с эсэсовцами.

– Нет, – произнесла тень. – Я хочу знать, как тебя зовут.

– Аркадий Кулаков. А вы?

Тень выступила вперед и протянула ему руку:

– Доктор Дитер Пфайфер. Так ты владеешь скальпелем?

Аркадий рассмеялся.

– Вы дадите мне скальпель?