А если проникнуть в комнату Силверхиелма ночью. И… в темноте, как в тот раз, повторить трюк с пластмассовым ведром?

Пьеру пришлось бы дорого заплатить за это уже на следующее утро.

А если повторить?

Тогда они продолжили бы мучить Пьера. Их ведь только в совете была дюжина. А еще всегда готовые помочь коллеги — четырёхклассники. Раз-другой, возможно, удастся залезть в их комнаты, но потом подкараулят — и конец операции. Проще дать сдачи средь белого дня.

Так-так. А если пойти сейчас в профсоюз и заявить: «Сдаюсь». И пусть передадут совету, что Эрик станет выполнять все его приказы, как только охота на Пьера прекратится. А прекратится ли? Наверное. Ведь иначе им пришлось бы забыть о победе. То есть договорённость будет действовать.

Что ж, он попытается заключить мир. Пусть такою ценой. Но все прочее выглядело ещё аморальнее.

Это был его самый продолжительный воскресный арест. И весь целиком посвящен одной мысли. Капитуляция виделась единственным выходом. Да, соображал он, порой возникают ситуации, когда самое верное — признать поражение.

Он почувствовал даже какое-то облегчение, когда дежурный член совета загремел ключами и открыл дверь. Он поспешил к себе, чтобы поскорее поделиться с Пьером своим окончательным и бесповоротным решением.

«Пьер, — воскликнул он на пороге. — Я только что решил…»

И остановился как вкопанный.

Комната выглядела покинутой. Книжная полка Пьера зияла пустотой, его вещи у письменного стола отсутствовали.

Эрик торопливо открыл дверь платяного шкафа. Одежда Пьера исчезла. Из всех его вещей осталась лишь клюшка для хоккея с мячом.

На столе обнаружился маленький белый конверт, надписанный: «Эрику».

Он пробежал текст, сидя на своей кровати и все еще не веря.

Дорогой Эрик,

когда ты прочитаешь это письмо, я, вероятно, буду находиться где-то над Германией. Я не выдержал. Я начну учёбу в женевском заведении, которое называется Коммерческий колледж. Так что будущее мое, как и ожидалось, цифры и бизнес.

Ты не должен думать, что я трус. Я старался так долго, как смог.

Я хотел бы сказать гораздо больше, но не успеваю, потому что скоро придёт такси. И еще хочу, чтобы ты знал: ты самый лучший друг, какой был когда-либо в моей жизни. Можешь писать мне на адрес отца в Женеве. Кстати, как думаешь: получит ли Алжир свободу?

Твой преданный друг Пьер

Р. S. У меня не нашлось места для собрания сочинений Стриндберга, оставь его себе на память!

Эрик сидел с письмом в руке и перечитывал его раз за разом. Потом он медленно лёг на кровать и уткнулся лицом в подушку. Ничто не могло остановить слёз.

Поздно вечером он решил пройтись. Надеялся, что холод поможет привести в порядок разгоряченную голову. Сигнал отбоя уже прозвучал, но любое наказание за этот проступок не имело сейчас ни малейшего значения. Школьный двор был пустынным и тёмным, шёл сильный снег. По какой-то причине он направился к Форуму, маленькой выложенной каменными плитами площади у директорского дома. Там вершились торжественные речи, вещались проповеди. На известняковой стене король когда-то расписался мелом, потом по автографу вырубили «Густав Адольф» и позолотили.

Он дотронулся до текста. Провёл указательным пальцем по буквам в слове «Адольф».

«Я обещаю тебе, Пьер, — произнес он в полный голос, — что отомщу за тебя. Они своё получат. Но, помня твои наставления, сперва хорошо подумаю. Так, чтобы не сделать какую-нибудь явную глупость. Хотя сейчас именно этого мне и хочется. Но я клянусь, Пьер! Клянусь».

Когда он лёг в постель, слёзы снова полились градом.

На следующий день Журавль выглядел бледным как полотно и скрипел зубами, придя на урок биологии.

«Что вы за скоты всё-таки! — начал он. — Вы понимаете, что наделали?»

Класс сидел, опустив глаза в парты.

«Ты, Эрик, например! Вы же были близкими друзьями. Неужели ты не мог защитить?»

Эрик покраснел, не поднимая взгляд от круга, который он зачем-то вырисовывал карандашом.

«Ответь мне, по крайней мере, почему ты не защитил его! Ты такой же трус, как все другие?»

«Если ударить члена совета, исключат из школы», — пробормотал Эрик.

Журавль клокотал целую четверть часа. Пьер один из самых талантливых учеников за всю историю Щернсберга. А целое стадо товарищей по классу даже пальцем не пошевелило в его защиту. Почему они не пошли в профсоюз, например (Журавль, выходит, ничего не понимал в происходящем). Почему не написали коллективный протест? Судя по внешнему виду, соученики Пьера напоминают людей. В животном мире выживают сильнейшие, но человек отличается от животного не только умом, но и моралью, способностью отделить хорошее от плохого. Увы, в данном случае одноклассники Пьера повели себя как животные, как падальщики, которые только и ждут, когда лев убьёт добычу. Недостойно, непристойно, неслыханно. Неужели ни у кого из них не хватило фантазии представить себя на месте своего школьного товарища? А если бы кто-то из вас (Журавль обвел взглядом стихнувший класс) попал в положение Пьера? Что следовало бы тогда подумать о равнодушии одноклассников? Пришло время положить конец подобного рода фактам. Лично он собирается обсудить проблему с директором. А что касается школьников, они просто обязаны прекратить свое безропотное подчинение старшим гимназистам.

Потом урок продолжился как обычно. Но завершился неожиданно.

Когда прозвенел звонок, класс вышел из аудитории молча, в подавленном настроении. И тут Ястребу вздумалось передразнить Журавля:

«Почему вы не идёте в профсоюз?»

Первый же рассмеялся.

И, как оказалось, последний. Никто не подхватил его попытку сострить. Наоборот. Одноклассники как-то сразу расступились, будто молния попала в их ряды и раскидала по сторонам. Эрик шагнул вперед, придавил Ястреба к стене. И, придерживая, услышал за спиною призывы типа воздать дьяволу по заслугам. Профсоюзник дрожал от страха. Эрик не столько ударил, сколько толкнул говоруна. Спиной о стену.

«Знаешь, почему я не поколочу тебя сейчас? Где тебе знать… Ты же редкостно глуп. По твоим заслугам я должен бы забить тебя насмерть. Но ты того не стоишь. Зато отныне будешь называться Курицей, а не Ястребом, чертова маленькая птичка! Ясно?»

Школяры буквально захлебнулись от восторга и зааплодировали. «Курица! Курица!» — вопили они хором, хлопая в такт ладонями.

Эрик отпустил Курицу и повернулся к публике.

«Есть желающие и впредь иметь дело с нашим так называемым профсоюзом? С этим вонючим курятником?»

«В отставку их. Всех до единого!» — предложил кто-то.

Весь класс подписал петицию (за исключением Курицы и двух его друзей). А на следующих переменах и на обеде большинство одноклассников Эрика прошли по реальной школе. К концу дня под требованием подписалось более 90 процентов реалистов. Профсоюзу оставалось только сложить полномочия — так предписывали законы Щернсберга.

А совет… развел руками. Правила не допускали двоякого толкования по этому пункту. Если руководство профсоюза теряло доверие масс, и тому существовали доказательства, его следовало отставить. В реальной школе лишь несколько соглашателей считали, что в случае с Пьером имело место хорошее дружеское воспитание.

Но понадобилось высечь искру, чтобы зажечь пламя.

Странно, конечно, что искру высек именно учитель.

Вечером стояла тихая погода, шёл снег. Покурив в привычном укрывище, где еще недавно они хоронились с Пьером, Эрик отправился в обход по большой дороге вокруг школы. Кругом активно дымили сигаретами и трубками счастливые обладатели справок от родителей. Попадались и четырёхклассники, которые приударяли за финскими официантками — те ненадолго выходили по вечерам. Эрик не позаботился о Вадемекуме. Ведь его уже давно не обыскивали. Но, проходя мимо веселенькой группы с финскими девушками, он сразу же узнал по голосу одного из членов совета.

Подумалось было обойти компашку стороной — на всякий случай. Однако, повинуясь внезапной идее, Эрик попросту натянул шерстяную шапку на лицо. Сквозь вязаные узоры удавалось, хоть и не без труда, рассмотреть и дорогу, и встречный люд. Когда он приблизился, его, естественно, обнаружили.