- Я поставлю чай, - холодно, меня отпихивают плечом, рука непроизвольно дёрнулась, отрывая кусок бумаги. Смотрю, куда бы его незаметно пихнуть, замечаю краем глаза взрослую женщину, закутанную в белую шерстяную шаль. Длинные черные волосы ниспадают на плечи, путаясь с полосками седины, впалые скулы, потухшие, периодически закатывающиеся, глаза.

Опиздинеть, у мышки в квартире призраки. Теперь понятно, почему он такой конченный.

- Ничего страшного, - растеряно выдаёт женщина, забирая из моих рук мусор. Жизнь злоебучая, видимо, она решила, что обосравшийся вид мне придаёт какая-то оторванная бумажка в руке, а не её образ полтергейста воплоти. Лёгкая улыбка трогает её губы:

– Извини, я могу тебя не помнить, - спокойный шёпот, она склоняет голову вперёд.Толстый Боженька на велике, забери меня отсюда.

- Мама? – из кухонного проёма появляется Мистер Конченный, подходя к женщине, легко касаясь пальцами её локтя.

- Мы сегодня погуляем? – умоляюще, судорожно хватается за его руку. Отходя от сцены с мамашей-полтергейстом, вдупляю, наконец, что она больна.

- Конечно, - тёплая улыбка делает кукольное лицо живым, настоящим. – Я отведу тебя в комнату, - они скрываются из моего поля зрения.

Сильная судорога рук – эффект от лекарств. Закрываю глаза, спокойно выдыхая и втягивая носом воздух. Затворнический вид призрака приравнивается к пожизненному домашнему аресту. Шаль свалявшаяся, часто носимая – постоянный не снимаемый атрибут одежды.

Последняя фраза, адресованная мне, выдаю неслышно губами: «Извини, я могу тебя не помнить». Само собой, тудыть его налево, я тебя впервые в жизни лицезрею.

Выходит, серьёзные проблемы с памятью. Альцгеймер, однозначно. Но она молода, эта болезнь поражает стариков после 65-ти, ей же от силы 45 лет. Генетическое? Конечно. Хлопаю себя ладонью по лбу. Отец, ты бы сказал, что я думаю слишком долго, да ещё и усомнился в очевидном диагнозе.

Дёргаюсь на звук шагов. Грудь неприятно сдавило, когда ловлю на себе ещё один ледяной взгляд ярко-голубых глаз. Ебать колотить, да при таком свете любой сойдёт за героя фильма ужасов.

- Пей и уходи, - обычная поколотая чашка. Интересно, чай отравлен? Чай ли, вообще? С сомнением втягиваю носом горячий запах.

- Что с ней? – непринуждённое лицо, вопрос сформировавшийся в мозгу, который может выдать среднестатистический подросток, необременённый силой ума. Мальчишке сейчас ни к чему знать, насколько я, по-настоящему, сведущ в медицине.

– Пей свой чай и уходи, - ладони касаются подоконника, перенося вес на руки. Боится, что замечу, как дрожат его колени. Разумеется, это не ускользнёт от моего взора, моя пугливая пичужка: ты дёргаешься от страха за свою мать.

Мыслительный процесс мешает вести со мной беседу, ведь ты понимаешь, что теперь я обладаю информацией о ней в твоей жизни. Это новые карты в нашей игральной колоде.

Эта карта - твой джокер, твой козырь. Мой вероятный проигрыш в этой интересной игре. Джокер завладел всем твоим вниманием, не позволяя обзавестись другими картами. Ты один на один с ней. Вокруг тебя нет ни валета, ни дамы, даже шестёрок нет, настолько ты увлечён созерцанием своего козыря.

Я должен вывести из игры твоего дорогого Джокера. Её очевидная болезнь мне на руку, ведь у меня тоже есть беспроигрышная карта, которая в следующем ходу принесёт мне первую победу.

***

Рыжик забралась на мои колени, свернувшись тёплым клубочком у груди. Подношу бокал с виски к её губам, отпивает, облизывая пухлые губки по контуру.

- Ты довольный, - шёпот на ухо, тонкие пальцы теребят на затылке волосы, расслабляя моё взбудораженное планами тело.

- У меня появился личный интерес касательно нашего с тобой пари,- одним глотком опустошаю бокал.

- Что там было? – поднимает на меня заинтересованный взгляд, легонько кусает за хрящик уха. – Тем вечером, когда ты остался в школе? Неудачник ведь не просто тебя отшил. Было что-то ещё.

Презрительно кривлю губами, чувствуя, как верхняя капризно дёрнулась. Ты права, моя дорогая девочка. Неудачник допускает мысль, что смеет разговаривать с Великим Мной недозволительным тоном, называть шлюхой, ставя меня на свой низший уровень существования.

Не смеет. Никто не смеет. Особенно выродок из подплинтусного слоя общества, выползший на сушу, словно червь во время дождя.

– Неужели тебя задели слова простолюдина? – игриво касается кончиком языка шеи, проводя ладонью между ног; выдыхаю, покачиваю коленками, позволяя ловким пальцам расстегнуть ремень на джинсах.

Задело то, что мышка заглядывает только в кривые зеркала, которые извращают мышиную суть, показывая лживые образы Сильных. Лично разобью каждое лицемерное зеркало и заставлю неудачника вглядеться в правдивое отражение, чтобы узреть пугливый серый комочек с уже обрубленным кончиком хвоста.

========== Глава 4. ==========

С первыми лучами солнца, моя маленькая мышка выползает из норки навстречу своему типичному серому дню. Безмятежность слетает с лица мальчишки, как только он увидел довольного, почти светящегося меня недалеко от своего подъезда. Фыркает, высокомерно задрав нос, направляется прямиком в крепкие объятия моей клетки.

- Прекрати меня преследовать, – утренняя злость ярко заискрилась в голубых глазах. Умиляюсь. Тянусь пальцами к его лицу, щелкаю по носу, снимая ещё одну пару доисторических очков.

- Они тебя уродуют, - констатирую факт. Разжимаю пальцы. Прежде, чем, как мне казалось, неудачник начал бы истерично вопить, наступаю ногой на уродство, произведённое безвкусными созданиями, расшвыриваю мыском в разные стороны битые стекла и пластик.

Какой же ты красивый, малыш, в своём ледяном гневе. Скулы напрягаются, хмуришься, стеклянный холодный взгляд, невидящий, адресованный мне одному. Айсберги внутри тебя никогда не видели солнца, лучи не касались, не отогревали ледяное нутро. Это воистину прекрасно наблюдать.

- Зачем? – без эмоционально, руки сжимаются в кулаки.

- Абсолютно ничего не видишь, не так ли? – ухмыляюсь, делаю шаг навстречу, почти касаясь кончика его носа своим.

- Нет. Я просто так ношу очки. Ради забавы, - дерзко, взгляд сквозь меня. – Ты близко, - шёпотом, шаг назад. Какой тон. Откуда в тебе столько дерзости, моя маленькая мышка?

- Минус три с половиной, не так ли? – извлекаю футляр из внутреннего кармана пиджака, открываю, достаю лёгкую, изящную, в едва заметной оправе пару стекляшек, наклоняюсь, чтобы поравняться взглядом с мальчишкой, аккуратно вешаю очки на переносицу.

Не шевелится. Приподнятая бровь выдаёт искреннее удивление в наступившем молчании. На какой вопрос ты хочешь найти ответ в моих глазах?

- Я сломал. Я вернул, - сухо отвечаю на один из вероятных немых вопросов.

- Егор. Оставь меня в покое, - короткая реплика из огромного немого абзаца в голубых глазах.

- Данил. Я не оставлю тебя в покое, - передразниваю, усмехаясь очередной тени удивления на лице.

- Откуда ты моё имя знаешь? – полшага назад. Итить-колотить, какие мы параноики. Прекрасное, истинно-живое испуганное выражение лица. Не могу удержаться, наклоняюсь, ловко провожу кончиком языка по щеке. Божественно. Как у девственницы в промежности – так же сладко. Растягиваю губы в улыбке, облизываясь, довольно протягиваю, потянувшись к ушку:

- Я знаю о тебе…

Резкий звук пощёчины не позволяет мне закончить фразу. Морщусь, кидаю хмурый взгляд на отскочившую подальше мышку.

- Облизать нельзя, что ли, - что не так? Лизнул слегка щеку. Чего, как хуева истеричка по время ПМС, орать.

- Облизать? – холод его эмоций резко понижает температуру вокруг нас. – Облизывай себе подобных шлюх. Ты можешь облизать любого, но лезешь ко мне. За что? – в глазах почти мольба и слоган крупными буквами: «Отъебись».

Себе подобных шлюх? Ты и есть шлюха, мой сладкий мальчик. Скоро мы оба в этом убедимся под аплодисменты твоих стонов. За очередную неосторожную реплику, пожалуй, твоим первым мужчиной, действительно, станет дуло пистолета. Пора разбавить сахаром яд и раскрыть первую карту: