Между тем сенат представил государю доклад в 24 листа, где было указано на старость одного, молодость другого, ограниченность третьего и т. п. Все указания должны были возбудить милосердие монарха, так как служителя закона, покорные его букве, были призваны только к тому, чтобы установить преступный факт и приложить к нему закон.

Приговор был поднесен государю утром, а вечером он сказал мне:

— Я очень недоволен вами и другими сенаторами.

— Чем заслужили мы это несчастье, Ваше Величество?

— Как же вы не соразмерили наказание и постановили одинаковый для всех приговор!

— Позволяю себе доложить Вашему Величеству, что это вина русских законов, а не судей, которые, видя жестокость и недостаточность этих законов, могут только вздыхать. Но в силу своей присяги они обязаны только прилагать их к преступнику. Иначе судьи сделались бы законодателями. Ваше Величество изволили уже заметить, что государственные законы нуждаются в более точной редакции и повелели нам заняться этим делом.

— Как же идет ваша работа?

— Первая часть законов гражданских уже готова.

— Займитесь тогда и уголовным правом и установите градацию, соразмерную с преступлением и карой.

Такова была жалостливость Павла, если его не раздражали и не сердили. Он изменил строгий приговор сената. Старика он сослал на родину в Литву без всякого наказания. Другие же отделались только страхом. Их ввели на эшафот и здесь объявили помилование, т. е. они были избавлены от наказания кнутом, а их ссылка длилась очень короткое время, благодаря смерти Павла и милости Александра, который всех их вернул в их отечество.

Точность в отношении годов я предоставляю хронологическим таблицам. Я далек от этой точности и буду говорить о вторичной поездке Павла в Москву, как об эпохе, когда управление получило совершенно другой отпечаток. Эта именно эпоха и была источником всякий нездоровых событий, среди которых вращался этот несчастный государь.

Со времени его возвращения из Москвы, его переменчивое и капризное настроение давало себя чувствовать все больше и больше. Им овладело постоянное беспокойство и заметно было, что он борется с самим собою. Его религиозные убеждения стали, мало-помалу, не так крепки, его приверженность к императрице превратилась в отчуждение от нее, его симпатия к фрейлине Нелидовой сменилась сперва равнодушием, а позднее и открытой враждебностью. Доверие его к Куракину и Буксгевдену внезапно исчезло и уступило место подозрительности и преследованиям. Граф Воронцов, граф Вельегорский, я и некоторые другие, которые представлялись ему партией императрицы, мы все, один за другим, были уволены и даже сосланы. Император, всецело попавший под власть своих страстей, не чувствуя никакой узды, которая могла бы помешать пли, по крайней мере, ослабить их взрывы, предался излишествам, до сих пор не слыханным.

Так как все эти факты явились результатом внезапной и резкой перемены идей и привычек императора, то будет совершенно естественно попробовать доискаться загадочных причин этой перемены. Я думаю, что я могу это сделать благодаря тому положению, которое я занимал, и связям, о которых я говорил в предшествующей главе.

При всяком дворе водится класс людей, безнравственность которых столь же велика, как и опасна. Такие низкие люди питают непреодолимую ненависть ко всякому, кто думает иначе, чем они. Представление о добродетели им совершенно чуждо, так как оно, между прочим, связано с уважением к законам, то все они соединяются в одну шайку против всякого честного и истинно просвещенного человека, который нередко ограничивается тем, что презирает их, забывая, что иногда он должен и бояться их.

Стремясь к богатству, эти злые люди пускают в ход всевозможные средства, чтобы добиться его. При этом высокое положение дает им больше средств для этого, обеспечивая им безнаказанность. К должностям они стремятся исключительно ради выгод, о чем люди порядочные, конечно, не думают. Сильные своей злобой, они принимают свою хитрость за ум, безумную смелость преступника за храбрость, а презрение ко всему за знак своего духовного превосходства. Опираясь на такие мнимые достоинства, они, не смотря на свое ничтожество, стремятся со своим медным лбом к почестям, которые должны бы выпадать на долю только лиц, действительно оказавших услуги отечеству.

И в Петербурге оказалось несколько лиц такого закала. Не уважая друг друга, они тем не менее сблизились между собою, и принялись работать над удалением тех, кем они тяготились.

Орудием их интриг всегда бывали глупцы, которыми интриганы пользовались ловко и успешно. Чтобы привлечь их на свою сторону, они превыше меры стали возносить их честность и в то время, как действительно честные люди гнушались их общества, глупцы чувствовали себя польщенными ими.

Таким образом Кутайсов вдруг превратился в образец преданности. Приводились примеры его бескорыстия; ему приписывалась необыкновенная тонкость ума. Выражали притворное удивление, что император не сделает такого человека своим любимцем. Мало-помалу и сам Кутайсов уверовал, что его друзья правы, а затем дал им понять, что его недолюбливают и противятся его возвышению императрица и фрейлина Нелидова. Этого только и нужно было. Его стали подзадоривать еще более и дали ему понять, что от него самого зависит забрать императора в руки, приискав ему какую-нибудь особенно эффектную любовницу, которой он мог бы предварительно поставить свои условия. Вспомнили о девице Лопухиной и описали Кутайсову бывший в Москве случай. Тот обещал сделать все. Когда же ему нашептали, что и князь Безбородко также хотел бы освободить государя от опеки, которую наложили на него императрица, фрейлина Нелидова и братья Куракины, он принял окончательное решение и примкнул к заговору, не предвидя, конечно, его результата.

Москва принимала государя с воодушевлением. Так как сердце его от природы отличалось мягкостью, то проявление преданности и любви тронули его сильно.

В радостном волнении государь как-то сказал вечером Кутайсову:

— Как раскрылось сегодня мое сердце! Народ в Москве любит меня гораздо больше, чем петербуржцы. Мне кажется, что в Петербурге меня больше боятся, чем любят.

— Ничего нет удивительного.

— Как так?

— Не смею высказаться яснее.

— Приказываю.

— Обещайте мне, Ваше Величество, не передавать этого ни императрице, ни фрейлине Нелидовой.

— Обещаю.

— Ваше Величество, это зависит от того, что здесь вас видят в настоящем свете, добрым, великодушным, чувствительным. А в Петербурге при каждой вашей милости говорят: «это сделала императрица», или «это Нелидова», или Куракины. Когда делается добро, то делают его они, а когда нужно наказать, то это вы.

— Но… ты, пожалуй, прав… Говорят, кажется, что обе эти женщины держат меня в руках?

— Да, Ваше Величество.

— Ага, тогда я вам покажу, можно ли меня держать в руках.

С этими словами он в гневе приближается к столу и хочет что-то писать. Кутайсов бросается перед ним на колени и заставляет его употребить с обеими женщинами притворство.

На следующий день государь был на балу, где за ним неотступно следовала Лопухина. Она не спускала с него глаз. Император обращался ко всем, кто находился около него, как будто случайно. Но на самом же деле окружившие государя все принадлежали к той же клике, «Ваше Величество, — твердили со всех сторон, — она потеряла от вас голову». Государь заметил, что она совсем еще ребенок. «Скоро ей будет шестнадцать лет», — поторопились доложить ему.

Вдруг Павел приближается к ней и вступает с нею в разговор. Он находит ее забавной и наивной. Потом он говорит о ней с Кутайсовым, а этот устраивает все дело с мачехой Лопухиной. Они условились держать все дело в глубочайшей тайне и скрывали они от ее отца все условия этого тайного договора, который можно было привести в исполнение только в Петербурге. Нужно было вызвать туда отца и всю семью Лопухиных.