Бом! Бом! Бом! Три удара– три часа. Ну и что? Если она в лучшие времена опаздывала на сорок минут, уж нельзя беременной женщине опоздать на час. Какая невидаль. Ждем. Из выходов выходили незнакомые люди. Рыжей не было. Выходом покидали веселую административную площадь незнакомые люди. Рыжей не было. Может она решит прилететь каром? Что ж, пойдем, проверим.

Отец пошел на стоянку каров. Она находилась дальше в углу парка, что ближе к реке. Он выбрал позицию, чтобы одновременно наблюдать за прибывшими карами и за людьми, пользующимися выходами. Рыжей не было. Здесь, на углу ветер пронизывал Отца все сильнее. Стоять на холодном ветру становилось все невыносимее. Если нужно, он останется здесь до утра. Отец продрог. Это было пустяком, по сравнению с тем холодом, которым его встретил родной двадцать первый век там, в Кичигинском бору. Ух, вот это был холодище, не чета этому.

Бом! Куранты сказали, что уже полчетвертого и пора бы собираться домой. Опоздание в полтора часа считается стратегическим. Нет. Упрямству молодости поем мы песню. Отец решил вернуться к курантам. Встреча должна состояться именно там.

Возле курантов Отец продолжил свои поиски. Он смотрел во все стороны, ища глазами предмет своего вожделения. Рыжей не было. Она не могла придти сюда пешком. От нее досюда очень далеко. Беременная женщина, если она дорожит своим ребенком, никогда не пустится в такой путь, значит: или выход или кар. Другого не дано. Отец принялся всматриваться в дальний угол парка, где были выходы. Им путешествовать проще. Люди приходили, люди уходили. Рыжей не было.

Отец чуть не подпрыгнул от неожиданности. Бом! Бом! Бом! Бом! Сказали куранты. Четыре часа. Это перебор даже для беременной и медлительной женщины. Здесь дело пахнет пивом и водкой. Отец начинал беситься. Что ж, все-таки Трибун оказался прав. Рыжая не пришла. Коза плешивая. Все-таки ее гордость оказалась выше здравого рассудка и семьи, которую только что зарыли в могилу.

Не теряя надежды, Отец вернулся к ряду выходов. Подойдя к стойке органического синтезатора, он заказал себе сто пятьдесят граммов водки и триста граммов пива. Мормитная платформа исполнила заказ. Отец выпил водку. Пусть для Рыжей будет хороший сюрприз, подумал Отец. Его передернуло, как затвор Калашникова. Пиво понеслось по пищеводу, догоняя изобретение Менделеева. В желудке они встретятся, Отец это знал, тогда наступит счастье. Горе отступило. Рыжая не пришла. Тогда посмотрим ей в глаза. Отец подошел к терминалу телевида.

–Рыжую мне.– Бросил он в экран.

Синий предательский логотип оператора связи, словно издеваясь над Отцом, не думал себя разменивать на любимую Рыжую.

–Абонент просит его не беспокоить. Надеемся на Ваше понимание.– Произнес приятный женский голос.

–Что значит, просит не беспокоить?– Взревел от обиды Отец.

–Абонент просит его не беспокоить. Надеемся на Ваше понимание.– Повторил голос миленькой женщины.

На этот раз голос, так показалось Отцу, издевался над ним. Он изысканно насмехался над его светлыми чувствами и надеждами. Кто дал этой железке право смеяться над разрушенной семьей? Где справедливость? Куда девалась вся гордость?

Отец готов был плакать. Рыжая, все-таки, оказалась последовательной в своих поступках. Сначала она его покинула просто так, без видимой причины, сейчас она его избегает, потому что не хочет его видеть. Но что он сделал такого, за что его можно вот так казнить? Почему, вдруг, стремление сохранить семью, стало преступным? Почему желание быть рядом с женой и сыном подлежит казни? С этим миром кардинально что-то не так.

Рыжая не выходит на связь. Она не пришла. Наконец, Отец сделал все, что было в его силах, чтобы что-то изменить. Рыжая сделала свой выбор.

Отец подошел к органическому синтезатору и оставался около него некоторое время. Отойдя от него, Отец понял, что он– повелитель вселенной, что такая мышь, как Рыжая– ему не пара. Он– царь, ему теперь все равно. Он скользнул в выход, очутившись в каком-то магазине, приобрел себе солнцезащитные очки с кнопками наушниками, включил барда, певшего про африканскую командировку и про лето, которое, по его мнению,– маленькая жизнь, и пустился пешим ходом назад, в общежитие.

Слезы катились у него из глаз. Трибун, как же так? Почему нельзя все исправить? Ждать? Трибун сказал, что если ее ждать, Рыжая постарается его найти. Отец вытирал тылом ладони слезы, которые предательски лились из-под темных стекол очков. Губы распухли. Отец ненавидел себя за эту слабость. Он– мужчина-сердцеед. Он плачет! Он плачет из-за какой-то рыжей девчонки, которая не стоит и одного его дыхания. О! это все ее маман. Это ее почерк. Однозначно ее! Это она, старая больная лошадь, надоумила ее никуда не идти. Это из-за нее распалась счастливая семья. Что же Рыжая делает? Куда она смотрит? Зачем она слушает свою мать? Неужели ее жизнь– не учебник, где сказано: сделай все иначе.

Отец вышел на берег великой реки, где на песчаных косах некогда были раскинуты палатки хиппи и праздной молодежи, охочей до солнца и воды. Сейчас косы были пустынны и серы. Обдуваемые северным ветром, они казались безжизненными и не интересными. Серая листва трепыхалась на холодном ветру и сыпалась на холодную воду. Отец вышел на плес и разделся. Кожа мгновенно покрылась цыпками от пронзительного холода. Он осторожно вошел в воду. Холодная вода обожгла его лодыжки, затем бедра, пояс. Отец поплыл. Очки снимать он не стал, чтобы приятный голос барда утешал его. Холодная вода несколько привела в чувство скитальца по мирам, слезы перестали литься. Содрогаясь от стужи и холодного ветра, Отец выбрался на берег, сгреб в охапку свою одежду и направился к ближайшему выходу, который только мог заметить. В голове нашлась ясность. Алкоголь, выпитый накануне, стал отпускать обиженный мозг.

В общежитие, подумал Отец и скользнул в черное зеркало выхода. Нужно рвать отсюда когти, думал он. Где этот федерал, которому я должен помогать?

На берегу тихой заводи сидели двое. Басмач и Поспелов. Столик, который еще утром был засыпан фисташками и чешуей, был чист. Органического мусора и обглоданных остатков рыбы не было. Вода обрела свой первозданный зеленоватый оттенок, и на ее глади не было видно и тени былого бесчинства поедателя фисташковых орехов. На столике были разложены колбасы и ветчина, мясные нарезки и бутерброды с красной икрой. Во главе стола стояла большая литровая бутылка водки.

–Отец,– обрадовался появлению странника Поспелов,– наконец то. Мы уже заждались тебя.

Поспелов радушно улыбался и махал руками, призывая несчастного с разбитым сердцем присоединиться к возлияниям.

–К Рыжей ходил?– Участливо спросил Басмач.

Отец коротко кивнул и молча уселся за стол. Есть не хотелось. Настроения не было вовсе.

–Не переживай, родной, все наладится. Я тебе скоро, вот выйдем отсюда, пистолет дам, всех перестреляешь и все! Никаких проблем.– Поспелов добродушно хлопнул Отца по плечу.

–У вас, я вижу, день великого похмелья?– Не весело произнес Отец.

–Мы тебя вчера весь день прождали, сегодня. Сколько можно? Вот мы с твоим другом тут и веселимся.– Поспелов вольно раскинул руки, обнажая перед Отцом широту своей души.

–Ладно, давай к делу!– Кивнул Отец.– Зачем пришел.

–Ну-ну-ну. Ты скорый, как поезд.– Заквохтал Поспелов.– Давай, сядь, выпей с нами, а там и поговорим.

–Некогда.– Отрезал Отец.

–Куда ты торопишься?– Улыбнулся Поспелов.– У тебя еще вся жизнь впереди. Хорошо ты здесь все устроил. Мне нравится. Дашь, я себе скопирую? Против не будешь?

–Угощайся.– Ответил Отец. Добродушие и мягкость голоса Поспелова подкупала.

–Вот и ладушки. Басмач, скопируй мне здесь все. Домой приду все восстановлю.– Довольно улыбнулся Поспелов.– Зови меня Володей.

–Вовик, ты ко мне насчет шлюпа пришел? Так ведь?– Спросил Отец.

–Выпей, выпей для начала. Уж больно здесь у тебя хорошо. Век бы отсюда не уходил. Что ж я раньше такое у себя не устроил?– Поспелов проигнорировал вопрос, но это никому не показалось обидным.