Бок о бок с ним сражался Мануэль Сервантес, высокий худощавый андалузский дворянин, поступивший несколько лет назад на службу дому Джустиниани. Предок Мануэля участвовал когда-то в Крестовом походе, а ему довелось защищать от неверных последний оплот византийской церкви. Он разил врагов большим обоюдоострым мечом с инкрустированной серебром рукояткой, которым владел с виртуозным мастерством. Поочередно нанося удары направо и налево, он успевал зорко следить за Джованни, предупреждая об опасности: «С левой стороны, кондотьер. Наклонитесь!»

Отступать защитникам некуда. Позади них на расстоянии двадцати метров возвышалась вторая стена, за которой находился город. Константин приказал закрыть все ее ворота, а ключи повесил себе на шею. У защитников города выбор простой: победить или умереть.

Долго казалось, что судьба на стороне византийцев. Храбрость янычар раз за разом разбивалась о непоколебимую стойкость защитников. На миг, только на миг появилась надежда на спасение. Но непостижим ход истории. Судьбу Константинополя припечатала пылинка, случайно попавшая на чашу весов и склонившая их на сторону турок.

Произошло нечто неимоверное. Через одну из многочисленных брешей, пробитых во внешней стене орудиями Урбана, в узкое пространство между двумя стенами проник небольшой отряд янычар. Продвигаясь почти на ощупь среди пыли и порохового дыма, янычары наткнулись на потайную дверь — так называемую Керкапорту, — которую осажденные использовали для ночных вылазок. По непостижимой оплошности ее забыли закрыть. Изумленные янычары не поверили своим глазам, увидев, что Керкапорта гостеприимно распахнута и никем не охраняется. Сначала они медлили, подозревая ловушку, ибо трудно было поверить в такую сказочную удачу. Но потом, осмелев, проникли через эту дверь в расположенный за ней небольшой дворик, вскарабкались по лестнице на верхнюю часть стены и оказались прямо за спиной у ее защитников. Несколько христианских воинов, увидев турок рядом с собой, подняли рождающий панику крик: «Город взят!» Этот крик с ликованием подхватили турки, и защитниками овладело гибельное смятение.

И все-таки еще была надежда. Несколько воинов Константина успели закрыть Керкапорту. Проникших на стену янычар было немного. Их еще можно было окружить и уничтожить. Но известно ведь, что беда не приходит одна.

Раненый янычар сумел прорваться к кондотьеру Джованни и в упор выстрелил в него из пищали. Джованни медленно опустился на каменные плиты. Мануэль ударом меча рассек турку голову и склонился над своим командиром. Рана было тяжелая. Пуля пробила латы и застряла в груди, прямо под сердцем. Джованни открыл подернутые дымкой страдания глаза и хрипло произнес: «Мануэль, отнеси меня на корабль. Я не хочу умирать здесь…»

Подоспел сражавшийся рядом император и тоже склонился над раненым, потрясенный огромностью несчастья.

— Государь, — сказал Джованни так тихо, что Константин с трудом расслышал, — все кончено… мы сделали, что могли… прикажите отнести меня на галеру…

Всего секунду колебался Константин. Он понимал, как важно, чтобы Джованни остался на поле боя. Потом решительно сорвал с шеи один из ключей и отдал его Мануэлю: — Это ключ от ворот, ведущих в бухту, прямо к кораблям. Поспеши.

Император поцеловал Джованни в лоб и вернулся к сражающимся грекам. Ворота открыли, и Мануэль Сервантес, неся на руках раненого командира, стал спускаться по лестнице, ведущей к воде. Телохранители Джованни не отставали от него ни на шаг.

Генуэзцы заметили отсутствие кондотьера. Кто-то из них в ужасе закричал, что битва проиграна. Прежде чем ворота успели закрыть, к ним бросились генуэзцы. Но там уже успели появиться янычары, и к кораблям генуэзцам пришлось прорываться с боем. Не многим это удалось.

Император и его греки остались на поле битвы одни.

Паника среди защитников города не укрылась от находившегося у рва султана. С криком «Город наш!» он бросил в битву полк своих личных телохранителей, последний свой резерв. Это были лучшие из лучших, и вел их двухметровый гигант Хасан, любимец Мехмета. Хасан вращал свой огромный меч с такой скоростью, что он казался нимбом над его головой. Он первым проник на самый верх стены и рвался вперед, уничтожая вокруг себя византийских воинов. Выпущенная из арбалета стрела вонзилась ему в горло, и он упал. Вместе с ним пали семнадцать янычар, но это уже ничего не могло изменить. Вся турецкая армия, воодушевленная примером Хасана, ринулась на приступ. Греков осталось слишком мало, чтобы удержать этот поток.

Константин поднял голову и увидел турецкий флаг, развевавшийся на центральной башне. Он понял, что город и империя погибли, и не имел желания их пережить. Сбросив знаки императорского достоинства, Константин с мечом в руке бросился навстречу янычарам и исчез в людском водовороте.

Что же касается генуэзских и венецианских кораблей, то они сумели вырваться из бухты Золотой Рог, потому что блокирующий ее турецкий флот совсем обезлюдел. Почти все турецкие матросы высадились на берег, чтобы участвовать в грабеже города.

Кондотьер Джованни Лонго вернулся домой, но полученная им рана оказалась смертельной. Его могилу и сегодня можно увидеть на острове Хиос.

Первыми в Константинополь ворвались янычары, круша все на своем пути. Сопротивление последних защитников было сломлено почти сразу, но пока турки не пресытились убийствами, никому не было пощады. В некоторых местах из-за множества трупов совсем не было видно земли. Кровь стекала в бухту Золотой Рог, расстилавшуюся у стен города как огромное багровое озеро.

Византийский историк Франдзис, друг императора Константина, сражавшийся рядом с ним и попавший в плен, так описал турецкий триумф: «В жилищах мольбы и рыдания, на перекрестках предсмертные вопли, в храмах слезы, везде стоны мужчин и стенания женщин. Турки хватают, тащат, обращают в рабство, убивают и насильничают».

Янычары захватили Константинополь на рассвете, когда луна еще стояла высоко в небе. Султан Мехмет уже много часов знал, что город в его власти. Однако свой триумфальный въезд в поверженную столицу Византии он отложил до вечера, когда разгул резни и грабежей должен был пойти на убыль. Кроме того, ему было важно выяснить судьбу Константина. Он приказал своим солдатам разыскать его тело. Константина долго искали среди груды трупов и опознали лишь по пурпурным сапожкам с золотыми орлами. Такие носили только византийские императоры.

Султан повелел выставить голову Константина на самой высокой колонне в центре города, а тело отдал грекам для погребения. Мехмет был доволен тем, что его враг мертв. Теперь он был не только султаном, но и единственным наследником византийских басилевсов. Всю свою дальнейшую жизнь посвятил он завоеванию тех территорий, которые когда-то принадлежали Византийской империи.

Тем временем турки продолжали грабить великий город. Многие бросились в императорский дворец, который уже никто не охранял. Они растаскивали его сокровища, сжигали книги и иконы, предварительно сорвав с них переплеты и оклады, оправленные драгоценными камнями. А многие ринулись к небольшим, но прекрасным церквям, расположенным в центральном квартале города. В уникальном по красоте священном храме Хоры турки не тронули мозаики и фрески — это было запрещено султаном, — но уничтожили древнюю икону Богоматери — самое священное Ее изображение во всем христианском мире, исполненное, по преданию, самим святым Лукой.

Неистовство янычар продолжалось целый день. Турки врывались в монастыри — мужские и женские, — монахинь насиловали, монахов убивали. Жителей города вязали и угоняли в рабство, предварительно ограбив до нитки. Стариков и младенцев, за которых ничего нельзя было выручить на рынке, убивали на месте. Тремя потоками с разных сторон янычары, башибузуки и матросы турецкого флота устремились к величайшему храму Византии, к собору Святой Софии — последнему убежищу греков.

Храм был заполнен людьми, молившими Святую Заступницу о чуде. Только это могло их еще спасти. Но напрасны были их молитвы. Святая литургия уже закончилась, и шла заутреня. Громадные бронзовые ворота собора были закрыты. Турки разбили их ударами бревен и ворвались внутрь. Старики и калеки тут же пали под ударами ятаганов. Оставшихся в живых турки связали сорванными с женщин платками и шарфами и погнали к солдатским бивуакам.