В доме возничего Мены не было недостатка в посетителях.

Дом этот был похож на расположенное по соседству жилище Паакера, но здесь постройки были не так новы, пестрая роспись колонн и стен поблекла, большой сад был лишен заботливого ухода. Только рядом с жилым домом красовалось несколько ухоженных клумб с роскошными цветами и открытая галерея с колоннами, где теперь находилась Катути с дочерью, была убрана по-царски великолепно.

Стулья были изящно отделаны слоновой костью, столы из черного дерева имели, так же как и кушетки, позолоченные ножки. Искусно изготовленные сирийские сосуды для питья, стоявшие на буфете, столах и консолях, были самой разнообразной формы; прекрасные вазы с цветами стояли повсюду, тонкий аромат струился из алебастровых курильниц, и нога тонула в толстых мягких коврах, покрывавших пол зала.

В беспорядочном, на первый взгляд, расположении этой богатой меблировки была какая-то особенная прелесть, нечто невыразимо привлекательное.

На одной из кушеток возлежала, играя с белою кошкой, прекрасная Неферт, которую девушка-негритянка обвевала опахалом, между тем как ее мать, Катути, прощалась со своею сестрой, Сетхем, и с ее сыном Паакером.

Оба они переступили через этот порог в первый раз за последние четыре года, то есть со времени женитьбы Мены на Неферт, и старая вражда, по-видимому, готова была уступить место новой задушевной дружбе и согласию.

Когда Паакер и его мать скрылись за гранатовыми кустами, Катути сказала дочери:

– Кто бы мог вообразить это вчера? Мне кажется, что Паакер любит тебя до сих пор.

Неферт покраснела и, легонько ударив свою кошку веером, тихо вскрикнула:

– Матушка!

Катути улыбнулась. Это была женщина высокого роста, с благородной осанкой, и благодаря своим по-юношески резким чертам лица и ясным глазам она вполне могла считаться красавицей. Она носила длинную, почти до полу, темную одежду из дорогой ткани, отличавшуюся изысканною простотой. Вместо браслетов, серег, колец, дорогих цепочек и брошей, которыми в изобилии украшали себя египтянки, в том числе сестра и дочь Катути, она предпочитала свежие цветы, в которых никогда не было недостатка в саду ее зятя. Только простой формы золотая диадема, знак ее царского происхождения, обыкновенно с раннего утра до позднего вечера украшала ее лоб и придерживала ее длинные иссиня-черные волосы, которые, не заплетенные в косы, опускались ей на спину, будто она пренебрегала суетною заботой о приведении их в порядок. Однако все детали внешнего вида были просчитанными ею, и Катути, в простом платье, без украшений, но обладая царственной осанкой, всегда могла быть уверена, что ее заметят и что она найдет себе подражательниц не только в костюме, но и в манерах.

И при всем этом Катути долго испытывала нужду, она даже и в описываемый период времени мало чем владела и жила в доме своего зятя в качестве гостьи и управительницы его имений, а до замужества своей дочери проживала с детьми в доме своей сестры Сетхем.

Она была женою своего родного, рано умершего брата[67], который из-за своей расточительности и любви к роскоши прокутил большую часть своих имений, пожалованных ему представителями новой династии фараонов.

Оставшись вдовой, она со своими детьми была принята отцом Паакера, ее зятем, как сестра. Она жила в собственном доме, пользовалась доходами с одного подаренного ей мужем имения и предоставила своему зятю заботиться о воспитании ее гордого красавца-сына, которому были свойственны все запросы знатного юноши.

Столь большие благодеяния казались бы тягостными и унизительными для гордой Катути даже в том случае, если бы она была довольна способом, каким ей оказывали их. Но это было далеко не так. Напротив, она думала, что она имеет право на блестящее окружение, и чувствовала себя оскорбленною, когда ее легкомысленного сына во время учебы в школе убеждали настойчивее приобретать навыки в труде, так как впоследствии ему придется рассчитывать лишь на свои силы и способности.

Ее оскорбляло и то, что ее зять иногда советовал ей быть бережливее и, со свойственной ему откровенностью, напоминал ей о ее скромных средствах и необеспеченной будущности ее детей.

При этом ей нравилось чувствовать себя оскорбленной, так как в подобных случаях она считала себя вправе сказать, что ее родственники, при всех их благодеяниях, не могут загладить тех оскорблений, которые причиняли ей. Поистине справедливо, что никто так не возбуждает в нас чувства неприязни, как благодетель, которому мы не можем отплатить за его благодеяния.

Когда ее зять просил для своего сына руки ее дочери, она охотно дала свое согласие. Неферт и Паакер выросли вместе, и она видела, что этот союз обеспечит и ее собственную жизнь, и будущее ее детей.

Вскоре после смерти отца Паакера к Неферт стал свататься Мена, но Катути отказала бы ему, если бы сам царь не поддержал своего любимца. После свадьбы она переехала в его дом, и когда он отправился на войну, стала управлять его обширными имениями, за которыми еще при жизни его отца накопились большие долги. Таким образом, судьба дала ей в руки средства, и она могла вознаградить себя за продолжительные лишения. Катути воспользовалась этой возможностью для удовлетворения своей врожденной склонности внушать уважение и восторг, она теперь могла достойно снарядить сына, вступившего со знатнейшими юношами в отряд колесничих и окружить свою дочь роскошью.

Когда наместник, друг ее покойного мужа, перебрался во дворец фараона, в Фивы, она сблизилась с ним и сумела сначала понравиться, а потом сделаться необходимою этому нерешительному человеку.

Она воспользовалась тем обстоятельством, что, подобно ему, происходила из старинного рода, и постаралась разжечь его честолюбие, рисуя ему такие перспективы, помышлять о которых до знакомства с нею он счел бы преступлением.

Сватовство Ани к царевне Бент-Анат было делом рук Катути. Она надеялась, что царь откажет наместнику, этим нанесет ему личное оскорбление и заставит его следовать по тому опасному пути, который она уготовила ему.

Карлик Нему был послушным орудием в ее руках. Она не посвящала его в свои планы, но он прямо высказывал все ее сокровенные мысли, получая в наказание только легкие удары веером. Вчера он даже осмелился сказать, что если бы царем вместо Рамсеса был Ани, то Катути была бы не царицей, а богиней, так как ей не только не пришлось бы слушаться фараона, а напротив, руководить им.

Катути не заметила, как покраснела ее дочь, она напряженно смотрела в сторону ворот сада, задумчиво бормоча:

– Куда это подевался Нему? Ведь и для нас, вероятно, есть известия из лагеря.

– Мена так давно уже не писал! – тихо сказала Неферт. – А вот и домоправитель!

Катути повернулась к слуге, вошедшему на веранду через боковую дверь, и спросила:

– Что ты скажешь?

– Купец Абша настаивает на оплате. Новая сирийская колесница и пурпурная ткань…

– Продай хлеб, – приказала Катути.

– Невозможно, так как подати на храмы еще не уплачены, а торговцам мы отдали так много, что вряд ли нам хватит зерна для посева.

– Ну так заплати быками.

– Госпожа моя, мы только сегодня продали целое стадо махору, – испуганно возразил домоправитель, – а ведь надобно вертеть колеса у колодцев, молотить хлеб, также нам нужен скот для жертвоприношений, а кроме того молоко, масло, сыр и навоз для топлива[68].

Катути задумчиво опустила глаза и затем сказала:

– Уплатить следует. Отправься в Гермонтис и скажи управляющему конефермой, чтобы он прислал сюда десять лошадей Мены золотистой масти.

– Я уже говорил с ним, – пояснил домоправитель, – но он утверждает, будто Мена строго приказал ему не отдавать ни одного коня, разведением которых он так гордится. Только для колесницы госпожи Неферт…

– Я требую послушания, – решительно проговорила Катути, прерывая слугу, – и завтра лошади должны быть здесь.