– Буде об етом, – не выдержал Никифор, – пошли по избам.

Ребята поднялись. Перед уходом старшой остановился перед Никифором:

– Ты, тово, завтри получе оденься. На свадьбу идешь да и чеп ей понравился.

– Да она мня, рыжего, знает, – счастливо смеялся Никифор.

– Ето не то. Ты завтра особо ей должон понравиться. Учти. Она девка с норовом. За ней, как за пчелиной маткой, парни увиваются.

– Увиваются, а не женются, – заметил Никифор.

– Карманы у них худы, – бросил кто-то довольно зло.

И вот подошло завтра. Это был День святого апостола Андрея Первозванного. С утра даже потеплело. Потепление принесло с собой серые, грязные тучи. Не то небо не хотело этой свадьбы и всем своим видом показывало свое несогласие, не то еще почему-то… Кто знает? Несмотря ни на что, народ повалил к церквушке, что стояла на пригорке.

С утра старательно вымели двор. И он быстро заполнился народом. Всех он не вместил и оставшиеся вытянулись вдоль дороги с обеих сторон. Пацаны залезли на деревья. Они первыми и увидели процессию. Она начиналась от дома Рылы. Вышел жених в окружении дружков. Он на полголовы был выше их, одет в новую шубу, на голове – лисья шапка. Мелкий, липкий снег спрятал его обновку.

У дома невесты они остановились в ожидании. Тут топтались дудари, барабанщики. Так повелела невеста. Наконец двери избы открылись и вышла Ольга. Она была одета в тщательно латанную шубку, из-под которой виднелись полы цветастого платья, на голове – простая шапочка с венком из искусственных цветов. Но вид ее заставлял забыть и о поношенной шубке, и о подшитых валенках, и об искусственных цветах. Она смотрелась как царица. Высока, стройна. В больших выразительных глазах пряталось лукавство. На белоснежных щеках играл задорный румянец.

Увидев свою невесту, Никифор, похоже, растерялся.

– Ну, – толкнул его в бок дружка, – подходи, бери под руку, – шепнул он.

Тот несмело подошел, осторожно взял ее под локоток. В это время засвистели свистули, ударили в барабаны. Шум вспугнул собак, понесся их лай.

И вот процессия двинулась к церкви. По старому обряду молодых стали осыпать орехами. На счастье, на хорошую жизнь. Вдруг, перекрывая шум скоморохов, раздался другой, яростный, непонятный:

– А-а-а! Ур-рачх! А-а-а!

– Что это? – заволновался народ.

Кто-то бросил:

– Это соседи…

Но чей-то голос, звонкий и тревожный, перекрывший всех своим испугом, прокричал:

– Татары!

Вся процессия встала как вкопанная. Разглядев пришельцев, все завопили:

– Татары, татары!

Они скакали на маленьких лошадях в больших мохнатых шапках. Мужики бросились к ограде, выламывая жерди, бабы с криком и визгом бросились врассыпную. Ольга крепко схватила жениха за руку. Но тот, бледный, взглянул на нее ошалелыми глазами, взвыл, точно его ударили плетью, скинул руку невесты и с невероятной ловкостью бросился к плетню, перемахнул его и устремился через чей-то огород к спасительному лесу. Невеста от такого поступка Никифора растерялась и от испуга не знала, что и делать. Ей казалось, что ее ноги пристыли к земле.

А татары уже были рядом, плетьми и саблями сбивая людей в кучу. Кто-то пытался сопротивляться. Плеть или сабля ломали этого человека. На колокольне зазвонили колокола. Они породили надежду: люди услышат и придут на помощь. Но меткая стрела какого-то татарина вонзилась в смельчака. Руки тотчас ослабли, и он полетел наземь. Наступившая тишина только добавила страха. Бабы вновь завыли. Но их быстро успокоили. Кто не поддавался, того острая сабля заставляла замолчать.

Мать Ольги загородила ее собою и развела руки.

– Не трожь, гад! – вопила она.

Но небольшой татарчонок так ожег ее плетью, что она упала на дорогу. Он же подхватил растерявшуюся невесту и, бросив ее поперек конской спины, хлестнул ногайкой. Конь понесся вперед с бешеной скоростью.

Когда Ольга пришла в себя и огляделась, то увидела, что ее вывезли за околицу. «Зачем?» – испуганно подумала она. Увидев пригнанных туда же односельчан, немного успокоилась. Татары сбили их в кучу и стали отделять женщин от мужчин. Мужчины, опустив головы, стыдливо переходили на другую половину.

Как потом оказалось, это было одно из первых нападений татарского князя Едигея, который начинал завоевывать себе авторитет. Он напал на Русь после знаменитого похода татарского хана Тохтамыша.

Отделив мужиков, под бабий вой, их погнали куда-то в степь. А женщин, как дрова, уложили в розвальни, покрыв их старой кошмой. Татары подняли крик, и караван тронулся в неизвестность.

Великий московский князь Димитрий Иоаннович, натянув сапоги, встал и потоптался на месте, проверяя, не жмут ли они ноги. Но все было ладно, и он вытянул руки, показывая тем самым, чтобы служка набросил ему охабень. Выйдя на крылец, он полной грудью вдохнул теплый весенний воздух.

Весна была в разгаре, обнажая до боли в сердце скрытые под снегом раны, нанесенные прошлогодним набегом Тохтамыша. Сразу после его ухода застучали топоры, Московия отстраивалась заново. Но мал был еще срок, и пришедшая весна ясно говорила об этом.

Весело журчащие ручьи заставили служку подвести коня к самому крыльцу. Негоже великому князю ехать в грязных сапогах. Проезжая кремль, он видел, что здесь быстро справлялись с последствиями пожарища. Но когда выехал за ворота, то перед ним предстала иная картина. Посад еще чернел. Он напоминал муравьиную кучу. Люди сновали туда-сюда, таща бревна. Видя князя, люди приостанавливали работу, снимали шапки, кивали головами, приветствуя Димитрия Иоанновича. Он отвечал им тем же. Подъехал к месту, где на очищенную землю мужики укладывали толстые лиственные бревна.

– Как дела? – не слезая с лошади, спросил князь.

– Да вот… начали, – ответил один из них, выпрямляясь.

– Че поздновато? – спросил он.

– Да только недавно деньгу получили. А задарма хто те лесу даст?

Брови князя сошлись на переносице. Он ничего не сказал, только слегка пришпорил лошадь. Его волновала Кузнечная слобода. Татары сожгли ее подчистую.

Князь дал дьяку по имени Внук хорошую деньгу и велел раздать тем кузнецам, которым удалось спастись. А за теми, кого угнали татары, он велел боярам, когда начнется судоход, плыть в Сарай и выкупать, и в первую очередь мастеровых.

На одном из пригорков, не доезжая до слободы, князь задержался. В Неглинку стекалось бесчисленное количество ручейков, которые быстро наполняли речку. Того и гляди она выйдет из берегов.

– Вот она, жизнь! – проговорил князь.

Сопровождавшие его, не поняв, начали спрашивать:

– Че ты сказал, великий княже?

Димитрий повернулся к ним и ответил:

– Гляжу на Неглинку и вижу, как она заполняется водой. Того и гляди, выйдет из берегов. Так и в жизни: если люди из княжеств будут бечь, оно оскудеет. Если будут прибывать, вот как ети ручьи, оно будет силу набирать, мощным станет. Беречь надоть людей, чтоб они к етой земле тягу имели. Надоть вернуть тех, кого татарин увел.

Дьяк Внук сказал:

– Так, великий княже, мы деньгу сбивали, чтоб, как реки откроются, ехать в Орду вертать наших людей.

– Ладьи, дьяк, готовь. А-то реки готовы будут их принять, да принимать неча будет.

– Строим, княже, строим, – ответил Внук и добавил: – с зимы начали.

– Но-но, – проворчал князь и стегнул коня.

Ему пришлось подниматься вверх по течению, где сохранился мосток.

Въехав в слободу, князь спрыгнул с коня и, шлепая по талой воде, пошел по улице. Дойдя до первого дома, вернее, до того, что от него осталось: печь с трубой и чернота вокруг, он увидел, как мужик и парень сгребают золу в кучи.

– Бог в помощь, добрые люди, – сказал, подходя к ним, Димитрий.

Те, увидев князя, побросали работу. Вытирая пот со лба, мужик ответил:

– Будь и ты, княже, здрав.

– Че так поздно? – спросил князь.

Мужик усмехнулся:

– А хде, княже, твоя обещана деньга? Я на че строить буду? Кузни нетути, дома тож. Как прикажешь жить? Пошто Москву сдал? Сам сбег, а нас бросил. Вот и копаемся, как черви в дерьме.