— Чтоб его, — тихо выругался я.
Все, что говорится в книгах, было мне известно. Трискель — течение времени. Круг — символ вечности, жизни. В целом можно было сказать, что родимое пятно означает «вечное течение жизни». Возможно, но ведь это артефакт, а ни слова о нем я так и не нашел. Совершенно ни черта! Я достиг своей точки кипения, сметая все книги со стола, мне наплевать на их ценность.
— К чему это все: поиски, погони за несуществующими призраками, если ответов нет?! — злился я.
Каждый знает, что гнев — чувство, которое быстро затухает, если не подливать масла в огонь. Поэтому я искал то, что заставит это чувство разгореться сильнее, отвлечет меня от страха за Кетернию. Я обратил свой взор на памятную фотографию, которую я недавно починил. Девочка с фото смотрела на меня с искренней радостью, будто ее ничего не заботило.
— Это только тогда ты была честной, а сейчас ты обманываешь саму себя! — я схватил рамку и сжал ее с силой так, что костяшки пальцев побелели. — Забыть сына, как чертов, сука, мусор! — я швырнул ненавистный снимок на пол, позволяя стеклу предательски треснуть.
Этот звук в момент остудил мой пыл, давая понять, какую глупость я натворил. Я наклонился, поднимая многострадальный снимок с пола — стекло разбито, но рамка цела. Сейчас дедушка Джонатан смотрел на меня скорее с бесконечной жалостью, чем с весельем.
«Что я за самодур», — унижал я сам себя, собирая осколки, разлетевшиеся по всему кабинету.
Закончив с уборкой, я поставил фотоснимок на место, вспоминая, ради кого я тружусь.
— Бесстыжая девчонка, — ухмылялся я, расставляя книги по полкам.
Несмотря на вспышку гнева, я все еще надеялся, что хотя бы смогу обучить Кетернию магии, смогу спасти ее. Поглощенный этими мыслями, я не заметил, как бабушка вернулась из Совета, поэтому легко вздрогнул от тихого стука в дверь.
— Можно? — бабушка заглянула в комнату.
Я кивнул. Женщина осмотрела взглядом корешки книг, которые лежали на столе, ожидая моего изучения. Я заметил, что бабушка выглядела еще более усталой, поношенной, будто груз на ее плечах стал еще больше.
«Потом он станет моим, — подумал я, возвращаясь к пыльным страницам с заклинаниями. — Нашим…» — поправил я себя.
Бабушка поняла, чем я был занят, и взяла фолиант, оказывая мне помощь в исследовании. Мы молчали; было слышно, как скрипят ручки и тикают часы. Такая тишина редко устанавливалась между нами. Хотя мы были родными, но чаще мы воспринимали друг друга скорее как ученика и учителя, а не бабушку и внука. А сейчас наше молчание было теплым, семейным, приятным: так собираются родственники по вечерам и занимаются своей рутиной. Однако у нас это была не такая рутина, да и мы не такие, чего уж врать.
Громадная стопка книг на столе быстро уменьшалась, и больше исписанных листов откладывалось в сторону. Я отложил ручку и откинулся в кресле, расслабляясь. Бабушка же начала убирать тома, ласково проглаживая каждую обложку: она очень ценила книги и меня этому научила. Собрав драгоценные листы в стопку, я быстро проглядел записи.
— Совершенно никакого представления, как этому учить, — обреченно сказал я, обращая взгляд, молящий о помощи, к бабушке.
Она по-доброму улыбнулась и снова села напротив.
— На месте разберешься, думаю, Кетернии это будет понятнее.
«Помощи ждать неоткуда», — я потер переносицу, избавляясь от остатков напряжения.
Мы снова погрузились в молчание, но оно было другим. Казалось, будто бабушка что-то хочет сказать, эта информация давит на нее, но почему-то она ничего не говорила.
— Что-то случилось? — наконец-то спросил я, чувствуя нешуточное беспокойство, одолевавшее меня слишком часто последнее время.
Голубые глаза тяжело посмотрели на меня, будто сожалея о чем-то.
— Что-то не так с проверкой? С Кетернией что-то случилось?! — мой пульс болезненно ускорился, а голова закружилась.
«Нужно начинать пить успокоительное с этой девчонкой…» — промелькнуло у меня в голове.
Женщина покачала головой.
— Нет, с Кетернией все хорошо, — она грустно улыбнулась.
— Тогда что? — страх сразу прошел, я успокоился.
— Помнишь истории о добрых феях? — у бабушки на глазах навернулись слезы — такого никогда не бывало, кроме моментов, когда женщину одолевали счастливые воспоминания о муже, который ушел и никогда не вернется.
Я же не понимал, как глупые сказки о фейри из Благого Двора могли вызвать такую реакцию. Я помнил эти рассказы с детства: мне их рассказывала еще «та женщина». Повзрослев, я узнал, что чудесные и волшебные фейри существуют на самом деле. В детстве я был этому безумно рад, а сейчас равнодушен.
— Помню, — просто ответил я.
— Думаю, это в прошлом, — бабушка снова взглянула на меня с глубокой печалью и жалостью.
Я молчал. Почему-то я понял, что имела в виду бабушка. Последнее время плохие новости буквально поселились в этом доме и никак не желали покидать его.
— Что случилось? — я снова откинулся в кресло.
— Теперь нет разницы — Благой или Неблагой двор. Они в равной степени убийцы, — бабушка подтвердила мои опасения.
Дальше говорить не было никакого смысла. Я прикрыл глаза, желая спрятаться от суровой реальности, но такого не бывает. Честно говоря, я был сыт по горло всеми этими аномалиями, безумными убийствами, бессмысленными событиями. Только Кетерния оставалась лучом света в этом чертовом царстве тьмы: она пока ничего не знала.
«И чем дольше она не знает, тем лучше», — сокрушенно думал я.
Я открыл глаза: серость и безысходность мира никуда не делись.
«Все это мне уже осточертело», — подумал я, поднимаясь из кресла.
Бабушка даже не шелохнулась, будто ее это отчаяние уже охватило полностью. Она поняла, что ей от него не сбежать. Я вспомнил Кетернию.
«А мы сбежим, если не вчетвером, то вдвоем», — я подхватил лист с символом.
— Вот родимое пятно с запястья Кетернии, — я протянул рисунок бабушке.
Женщина аккуратно взяла бумажку в руку, чтобы не помять. Она внимательно изучала мою корявую закорючку, которая должна была запечатлеть вид артефакта. С каждой минутой бабушка все больше хмурилась, будто старалась вспомнить что-то важное. Наконец, она вернула лист мне.
— Мне кажется, что я видела подобное где-то, но не помню, где именно, — бабушка потерла висок: она всегда так делала, когда вспоминала что-то важное.
Женщина сокрушенно покачала головой.
— Прости, не могу вспомнить, но если что-то придет в голову, я обязательно скажу.
Я кивнул и пошел к выходу из кабинета. Подойдя к двери, я повернул голову и сказал:
— Иди поспи, бабуль, дерьмово выглядишь, — я ушел, тихо притворяя за собой дверь.
***
Было еще слишком рано, чтобы ложиться спать, поэтому, положив записи для тренировок с Кетернией, я покинул дом.
У меня не было особой цели, но в итоге я пришел к другой части пляжа, где было мало людей. Я устало лег на землю, всматриваясь в небо. Погода стремительно портилась: приближался конец лета. Тяжелые облака медленно плыли по небосклону, птицы, свободные от всех забот и волнений, залетали в них, исчезали, а потом резко появлялись в совершенно другом месте. Я впервые обратил внимание на это: я вообще редко наблюдаю за миром вокруг, только последнее время я почему-то все чаще обращаю свой взор в небо. Наверное, я жду помощи. Но от кого?
Я тяжело вздохнул и поднял руки над головой, рассматривая свои ладони на свету. Много мелких шрамов. Откуда они? Сам не помню, наверное, во время тренировок получил. Я легко опустил руки на лицо, закрывая глаза и просто слушая. Крики чаек, шум моря, хлопанье крыльев.
«Совсем рядом», — с интересом подумал я, приподнимаясь.
Действительно, одна из наивных птиц подлетела совсем близко ко мне и села на сырой камень. Ее пустые глаза с интересом наблюдали за мной: что же я сделаю? Я не шевелился. Чайка легко подпрыгнула ко мне, собираясь клюнуть. Я поднял руку, отпугивая птицу, а точнее, еще птенца: оперение было слишком пушистым. Чайка испуганно отпрыгнула назад, расправляя крылья и собираясь взлететь, но коварный ветер был против нее. Бедную птицу отнесло назад, птенец не мог совладать с таким воздушным потоком. Я легко махнул рукой, помогая бедняжке своими силами. Чайка стремительно взмыла ввысь, скрываясь из виду.