Я метнул ледяной кинжал в монстра, приближавшегося к Кетернии, а затем кивнул, подтверждая ее опасения. Мы смотрели друг другу в глаза, пока она медленно отпускала железку, удерживавшую нас на вершине падавшей башни.

— У каждого стража есть свой секрет,

Упрятанный в сердце скелет.

Один скрывает в себе убийцу,

Боясь огорчить свою сестрицу;

Другой может остаться один,

Когда проиграет Совету старшин.

Иная страшится забвенья семьи

И ляжет за память о ней костьми;

Последняя прячет в себе ураган,

В ее имени спрятан проклятый клан.

Я крепко обнял ее, когда мы полетели вниз, не издав ни звука: умирать нужно с честью. Терпкая тьма мягко приняла нас в свои объятия, но в следующую секунду пронзительная боль, словно от тысячи иголок, вгоняемых под кожу, пронеслась по телу. Я не выпустил Кетернию из объятий, ее слезы жгли мое плечо, пока я молился.

«Мы проснемся, нам пора домой, нас там ждут. Мы проснемся, нам пора домой, нас там ждут…» — повторял я, пока не потерял себя в беспросветной черноте, убаюкивающей меня болью и страданием.

— Проснемся… — услышал я шепот Кетернии, когда все окончательно померкло.

***

Ночью был шторм. Балкон был открыт нараспашку, а занавески промокли насквозь из-за метели.

Марисса умерла двадцать четвертого декабря.

Я не хотел двигаться. Я не хотел жить.

Я знал, что это он позволил нам спастись из сна, великодушно отпустил, позволил сбежать. Он собирался наблюдать, как мы, словно жалкие крысы, будем бежать, прятаться, спасаться… Это была его игра с самого начала.

Я зажмурился, прогоняя слезы. Я должен был оставаться сильным. Я не смог защитить ее, я не смог защитить Кетернию, я сломался, оставляя нашу защиту от кошмаров на стражницу огня. Я — слабак.

Сейчас, к сожалению, я был обязан поддаться его игре: мы должны были на время исчезнуть из вида, хотя бы на пару дней, иначе наши силы было не восстановить.

«Я должен стать сильнее, — подумал я. — Нет, раньше я должен был стать сильнее, а сейчас я должен повзрослеть, принять всю ответственность и тяжесть ноши стража».

Тогда я поднялся, не позволив себе даже вздохнуть из-за боли, достал потрепанную временем сумку и беспорядочно закинул в нее несколько вещей. На душ времени не было. Я вышел в коридор, как обычно темный: дизайнер квартиры упустил этот момент из виду.

«Раз, два, три — лишь три двери», — я тяжело сглотнул, подходя к комнате Кетернии.

Ручка поддалась не сразу: замок словно проржавел. Кетерния сидела на кровати, смотря вперед пустым взглядом. Я посмотрел на объект ее внимания. Большой лист, приколотый бабушкиным кинжалом поверх фотографий и старого списка дел, в котором основным пунктом было мое становление стражем, был украшен единственным словом, написанным размашистым почерком: «смирись».

— Нам надо уехать, — сказал я, смотря на девушку.

— Ты хотел сказать «сбежать»? — я не ответил. — Себастьян только этого и хочет.

Его имя заставило меня сжать кулаки.

— У нас нет сил…

— Они мне не нужны, без них я прожила дольше, чем с ними. Причем без них я жила спокойнее.

— Тогда он убьет тебя, — безжалостно отрезал я.

Кетерния взглянула на меня.

— Ему не привыкать, он ведь «скрывает в себе убийцу».

Я с трудом сдерживался, чтобы не вытащить ее из кровати силой.

— Если он убьет тебя, то твоя тетя останется совершенно одна, — я честно не хотел этого говорить, но только эти слова заставили стражницу вздрогнуть.

— Тогда я тем более не поеду: мне нужно защитить ее.

Я хотел закричать на нее, но вовремя остановил себя, понимая, что так я бы ничего не добился. Она привычно заправила прядь за ухо.

— У тебя нет сил ее защитить, а без тебя он ее не тронет, — я медленно проговаривал каждое слово. — Твоя тетя не его цель, а вот мы с тобой — да. Уедем, и он отведет взгляд от Санкт-Петербурга.

Кетерния медленно встала из постели. На запястьях виднелись фиолетовые синяки, а под волосами скрывался порез с запекшейся кровью.

— Выйди, пожалуйста, я оденусь.

***

Раньше мне казалось, что Санкт-Петербург был мои спасением от всех волнений, что остались на острове Сенья. Но сейчас, когда мы ждали прибытия нашего самолета, я мечтал оказаться дома, в Норвегии. Я понимал, что ничего более не заставит меня забыть о собственной ничтожности, о всех ошибках, что я совершил, о смерти Мариссы, но дом все равно казался мне спасением.

Мы с Кетернией не говорили друг с другом. Лишь один раз, когда я предупредил ее, что до самолета оставалось пять часов, я сказал:

— Ты можешь поспать, тебе станет лучше, — она действительно выглядела измотанной.

— Я не могу спать, — коротко ответила она.

Стражница боялась, что Себастьян залезет к ней в голову. Я же мечтал, чтобы мы встретились там, во снах, но все равно не решался задремать хоть на секунду.

Ожидание заставило меня думать только об одном: что предпримет Совет?

***

Самолет мягко приземлился на посадочную полосу. Пассажиры аплодировали, радостно смеялись и переговаривались о местах, которые они смогут посетить в Осло. Мы же с Кетернией молча собирали багаж. Я позвонил бабушке, когда мы стояли на паспортном контроле, но трубку она не взяла. Я заволновался, но предположил, что она может быть в Совете.

— Знаешь, чего хорошего в жизни стражей? — мне очень захотелось взбодрить Кетернию.

Она подняла на меня вопросительный взгляд.

— Совет за все платит и разбирается с визами, — я улыбнулся.

Стражница отвернулась, но я заметил мимолетную ухмылку, мелькнувшую у нее на лице.

Зимняя Норвегия напоминала сказку, а тогда особенно: канун Рождества. Все было укрыто снегом и украшено гирляндами, в магазинах были оборудованы невероятные витрины, которые хотелось рассматривать часами, но у нас не было на это времени. Мы уверенно шли в сторону автобусной остановки, откуда через пятнадцать минут мы должны были уехать на Сенью.

— Здесь холодно, — сказала Кетерния, дыша на руки, чтобы их согреть. — Но я примерно такое и ожидала.

Я ухмыльнулся и снял с шеи шарф, затем протянул его стражнице.

— Замотай, я-то не замерзну.

Она буркнула «спасибо» и закрыла шарфом все лицо.

На остановке было много народу: все хотели сбежать из столицы к своим родственникам на праздники. Мы с Кетернией спрятались под крышу, метель разыгралась не на шутку.

— Так странно, я немного боюсь говорить по-норвежски, хотя знаю, что могу, — стражница поправила шапку, съехавшую на глаза.

Я рассмеялся:

— А представь, каково мне было говорить по-русски.

Я резко остановился, не понимая, почему мне стало так легко. Я все еще чувствовал непреодолимую скорбь, но спокойно смеялся.

«Что это значит?» — спросил я сам себя, когда внезапно услышал отдаленно знакомый голос, словно из прошлого.

— Хорошо, что автобус еще не пришел, Элиас, иначе мы бы расстроили папу своим опозданием.

Я не сдержался и вышел из-под козырька, ища женщину, сказавшую это.

— Саша, ты куда? — Кетерния последовала за мной, не понимая, что со мной происходило.

Женщина стояла на самом краю тротуара, смотрела на дорогу в ожидании нужного автобуса. Рядом с ней был мальчик, лет десяти, не больше. Он не застегнул куртку, а на белокурой голове не было шапки — снег путался в волосах.

— Мам, смотри, они снова не тают, — мальчишка поднял ладонь, чтобы мама увидела блестящие снежинки.

Она обеспокоенно схватила ребенка за руку.

— Элиас, ты, наверное, замерз, — она присела, заглядывая ему в глаза.

Я увидел ее лицо и не смог дышать.

— Не-а, — Элиас заливисто рассмеялся.

— Саша, что произошло? — стражница выглянула из-за плеча.

— Мама… — непроизвольно выдохнул я.

Она не изменилась. Голубые глаза, как у бабушки, добрая улыбка, светлые волосы, мягкий голос… Она была такой же, как я ее запомнил. До того, как она решила оставить меня. Мама подняла взгляд на нас, Элиас тоже повернулся в нашу сторону. Его глаза были серыми. На секунду во взгляде женщины мелькнуло понимание, даже скорбь, но все было в мгновение ока стерто заклинанием.