Как веселый щебет птичий:

"Жирофлино, Жирофлетте!"

ГЛАВА XV

Крючась, корчась безобразно,

Неприступных скал громады

Взглядом чудищ допотопных

На меня глядят свирепо.

В небесах седые тучи,

Двойники утесов мрачных,

Буйно мчатся, повторяя

Формы каменных чудовищ.

Водопад вдали бушует,

В темных елях воет ветер;

Этот гул -- неумолимый,

Роковой, как безнадежность.

Страшно в дебрях запустелых!

Вкруг вершин угрюмых сосен

Кружат галки черной тучей,

То садятся, то взлетают.

Вслед за мной идет Ласкаро,

Бледен, хмур, и, верно, сам я

Схож с безумьем, за которым

Скорбный спутник, смерть, шагает.

Что за дикая пустыня!

Иль на ней лежит проклятье?

Кажется, я вижу кровь

На корнях той чахлой ели.

Вон стоит под ней лачуга,

От стыда зарылась в землю,

И соломенная крыша

Робко молит подаянья.

В хижине живут каготы,

Полувымершее племя,

Чья растоптанная жизнь

В непроглядной тьме влачится.

Баск таит в душе поныне

Отвращение к каготу,-

Это мрачный пережиток

Черной эры фанатизма.

Видел я собор в Баньере.

Там решетчатая дверца,

Как сказал мне старый кистер

Вход отдельный для каготов.

Им законом запрещалось

Проходить в другие двери.

Сторонясь людей, украдкой

В божий дом входил кагот.

Там на низенькой скамейке

Мог он сесть и помолиться,

Одинок, как прокаженный,

Всею паствою отвержен.

Но святой веселый факел

Просвещенья светит ясно,

Разгоняет ярким блеском

Черный мрак средневековья.

Не хотел войти Ласкаро

Вслед за мною в дом кагота;

Я вошел один и брату

Подал руку дружелюбно.

И поцеловал младенца,

Что сосал, вцепившись жадно,

Грудь каготки,-- был похож он

На больного паучонка.

ГЛАВА XVI

Если ты глядишь на горы

Издали -- они сияют,

Щедрым солнцем разодеты

В золото и в гордый пурпур.

Но вблизи наряд их меркнет,-

Так всегда бывает в мире:

Блеск величия земного

Только световой эффект.

Смотришь, золото и пурпур,-

Ах, ведь это снег тщеславный!

Тот тщеславный снег, что жалко

В одиночестве томится.

Вдруг я слышу, надо мною

Скрипнул снег, и застонал он,

О своей о белой грусти

Плачась ветру ледяному.

"О, как медленно, -- вздохнул он,

Тянутся часы в пустыне!

Каждый час тут бесконечен,

Как замерзнувшая вечность.

О, я белый снег! О, если б

Не на мерзлой горной круче,

А в долине я лежал бы,

В расцветающей долине!

Я б ручьем тогда растаял,

И в моей волне прозрачной

Умывались бы, плескались

Деревенские красотки.

И, быть может, я б до моря

Докатился, стал бы перлом,

И, быть может, украшал бы

Королевскую корону".

Все прослушав, так сказал я:

"Милый снег, я сомневаюсь,

Чтоб такой блестящий жребий

Ожидал тебя в долине.

Но утешься: лишь немногим

Выйти в жемчуг удается.

Ты бы мог попасть и в лужу,

Стать обычной вязкой грязью".

И пока я в этом стиле

Говорил с печальным снегом,

Грянул выстрел -- и на землю

Камнем пал убитый коршун.

То охотничьей забавой

Позабавился Ласкаро,

Ствол его ружья дымился,

Но безжизненно глядел он.

Молча вырвал он перо

Из хвоста могучей птицы,

Насадил его на шляпу

И пошел угрюмо дальше.

Я смотрел в невольном страхе,

Как, черна и непомерна,

Тень его с пером огромным

Быстро двигалась по снегу.

ГЛАВА XVII

Точно улица -- долина,

Имя ей -- Ущелье Духов.

По бокам до неба встали

Стены сумрачных утесов.

Там, с неимоверной кручи,

Словно страж, глядит в долину

Дом У раки. К старой ведьме

Я пошел с Ласкаро вместе.

Языком волшебных знаков

Он держал совет с мамашей:

Как верней загнать в ловушку

И убить нам Атта Тролля,

Ибо след его нашли мы!

Атта Тролль, от нашей пули

Ты теперь не увернешься,

Сочтены твои часы!

Вправду ль старая Урака -

Выдающаяся ведьма,

Как с почтением и страхом

Молвят люди в Пиренеях,-

Я решать не собираюсь,

Лишь скажу, что вид у ведьмы

Подозрительный, что мерзко

Красные глаза слезятся,

Взгляд пронзительный и злой.

Говорят, от взгляда ведьмы

У коров в окрестных селах

Пропадало молоко.

Уверяют, свиньи дохли

И быки околевали,

Если ведьма прикасалась

К ним своей рукой костлявой.

За такие преступленья

Уж не раз ее водили

К мировому. Но судья здесь

Закоснелый вольтерьянец,

Легкомысленный безбожник

И поборник новых взглядов.

Всех истцов гоня нещадно,

Этот скептик лишь глумился.

Для властей, официально,

Занимается Урака

Честным ремеслом -- продажей

Горных трав и чучел птичьих.

Сплошь полна была лачуга

Разных зелий. Душный запах

Шел от дольника, дурмана,

Белены и мандрагоры.

Был подбор великолепный

Разных коршунов на стенах:

Крылья хищно распростерты,

Клювы мощны и горбаты.

Видно, душный запах зелий

Так мне в голову ударил,

Что при виде этих чучел

Стало странно мне и страшно.

Может быть, в несчастных птицах,

Выпотрошенных колдуньей,

Силой магии томятся

Заколдованные люди?

Взгляд их, скорбный и недвижный,

Полон горьким нетерпеньем,

Иногда они на ведьму

В тихом ужасе косятся.

Та на корточках, пригнувшись,

У огня сидит с Ласкаро

И свинец бесовский плавит,

Заговаривает пули.

Отливает пулю смерти,

Пулю в сердце Атта Тролля.

На ее лице багровый

Отблеск пламени трепещет.

И беззвучно шевелятся

Бледные сухие губы.

Не заклятьем ли волшебным

Освящает ведьма пули?

То мигнет, то подхихикнет

Сыну. Но еще недвижней

И еще мрачней Ласкаро,

Молчаливый, точно смерть.

Одурманенный кошмаром,

Встал я и пошел к окошку,

Чтоб вдохнуть прохладный воздух,

И взглянул я вниз, в ущелье.

И увиденное мною

Между полночью и часом

Я правдиво и красиво

Опишу в ближайших главах.

ГЛАВА XVIII

Это было в полнолунье

В ночь святого Иоанна,

В час, когда своим ущельем

Духи мчатся на охоту.

Из окна Ураки старой,

Из гнезда коварной ведьмы

Наблюдать я мог отлично

Скачку призраков полночных.

Как в театре, в лучших креслах,

Мог следить я за спектаклем,

Видел ясно, как ликует

Смерть, восставшая из гроба.

Свист бичей, и рев, и крики,

Лай собак и ржанье коней,

Гул рогов, и звонкий хохот,

И веселый отклик эха.

Вслед за крупной красной дичью,

Убегавшей от погони,

Вслед за стадом серн и вепрей

Мчалась алчущая свора.

А за нею звероловы

Разных стран, эпох и наций:

Так, с Нимродом Ассирийским

Рядом несся Карл Десятый.

На конях они промчались,

А за ними пешим ходом

Поспевали копьеносцы,

Слуги с факелами, челядь.

Не один охотник дикий

Мне знакомым показался.

Рыцарь в золотых доспехах

Не был ли король Артур?

Или тот храбрец в зеленой

Переливчатой кольчуге,

Схож с огромною лягушкой,-

Не был ли Ожье Датчанин?

Были там герои мысли

И поэты -- был наш Вольфганг.

Я узнал его по блеску

Жизнерадостного взора.

Проклят темным Генгстенбергом,