Он клянется, что на рынках
Стар и млад им восхищались,
Глядя, как он ловко скачет
В такт волынке сладкозвучной.
И в особенности дамы,
Эти жрицы Терпсихоры,
Бешено рукоплескали,
И сулил их взор награду.
О, тщеславие артиста!
Старый танц-медведь с улыбкой
Вспоминал, как восторгалась
Публика его талантом.
В полном самоупоенье,
Доказать желая детям,
Что великий он танцор,
А не жалкий хвастунишка,
Вдруг он вскакивает бодро
И на задних лапах пляшет -
Пляшет свой коронный номер,
Свой прославленный гавот.
Молча смотрят медвежата,
Рты раскрыв от изумленья,
Как отец их странно скачет,
Освещенный лунным светом.
ГЛАВА V
Атта Тролль, скорбя душою,
Меж детей лежит в берлоге,
И сосет в раздумье лапу,
И задумчиво бормочет:
"Мумма, Мумма, черный перл!
Я тебя в житейском море
Выловил -- и вновь навеки
Потерял в житейском море.
И с тобой не встречусь больше,
Разве там -- за дверью гроба,
Где, стряхнув земные космы,
Обретает свет душа.
Ах, еще разок лизнуть бы
Дорогую морду Муммы,
Эта морда так сладка,
Будто вымазана медом.
Ах, еще разок вдохнуть бы
Этот запах несравненный,
Запах милой черной Муммы,
Сладостный, как запах роз.
Но, увы, бедняжка Мумма,
Ты в плену у гнусной твари,
Что зовется человеком,
Мнит себя венцом творенья.
Ад и смерть! На нас, животных,
Эти грош-аристократы,
Эти горе-венценосцы
Нагло смотрят сверху вниз.
Жен, детей у нас воруют,
Бьют нас и сажают на цепь,
Убивают, чтоб присвоить
Наши шкуры и тела.
И себя считают вправе
Так преступно издеваться
Над медведем -- это, мол,
Человеческое право!
Человеческое право!
Кто им дал его? Природа?
Естество? Но это было б
Неестественно и дико.
Что за кодекс привилегий?
Кто их выдумал,--рассудок?
Но тогда он безрассудно
Сам себе противоречил!
Люди, чем вы лучше нас?
Тем, что вы едите мясо
Жареным или вареным?
Правда, мы едим сырое,
Но ведь результат такой же!
Благородство не в еде!
Благороден тот, кто в чувствах
И в поступках благороден.
Люди, чем вы лучше нас?
Тем, что вам легко даются
Все искусства и науки?
Но и мы не остолопы!
Разве нет собак ученых,
Лошадей, искусных в счете,
Как бухгалтер, или зайцев,
Барабанящих отлично!
А бобры -- не мастера ли
Гидростатики? Иль аист?
Не ему ли мир обязан
Изобретеньем клистира?
А ослы ль не критикуют?
Не актрисы ль обезьяны?
Есть ли лучшие мимистки,
Чем Батавия, мартышка?
Соловей -- не песнопевец?
Фрейлиграт -- не стихотворец?
Кто бы льва воспел прекрасней,
Чем его земляк верблюд?
Как танцор -- я сам не хуже,
Чем ваш Раумер как историк.
Разве Раумер пишет лучше,
Чем танцую я, медведь?
Люди, чем вы лучше нас?
Тем, что держите вы кверху
Вашу голову? Но -низко
Пресмыкаются в ней мысли.
Или ваше превосходство
В вашей гладкой, скользкой коже?
Но ведь этот самый признак
Отличает и змею.
О двуногих змей порода!
Вот на что нужны вам брюки:
Чтоб прикрыть чужою шерстью
Мерзость наготы змеиной!
Дети, дети! Берегитесь
Безволосых гнусных тварей!
Дочь моя! Не доверяй
Этим подлым змеям в брюках!"
Я не стану сообщать вам,
Как еще медведь-философ
В жажде равенства безумной
Клеветал на человека.
Я ведь сам в конце концов
Человек, и не к лицу мне
Повторять пустые бредни,
Наглые в конечном счете.
Да, я человек, я тоже
Лучше прочих позвоночных;
И сословных интересов
Предавать не собираюсь.
И в борьбе с другим зверьем
Свято защищать я буду
Человечество, святое
Человеческое право.
ГЛАВА VI
Впрочем, людям, этим высшим
Представителям скотины,
Может быть, небесполезно
Знать, о чем в низах толкуют -
Средь четвероногой братьи,
Средь плебеев -- в низших сферах
Общества, где обитают
Гордость, нищета и гнев.
Все, что нам дала природа,
Что внесли тысячелетья,
Все, что освятил обычай,
Оскверняют дерзким рылом.
От отцов к сынам и внукам
Переходит злая ересь,
Угрожающая смертью
Гуманизму и культуре.
"Дети! -- воет Тролль, катаясь
И ворочаясь на ложе,
Не украшенном коврами,-
Дети! Будущее -- наше!
Если б каждый из медведей,
Каждый зверь судил, как я,
Мы объединили б силы
И низвергли бы тирана.
Стал бы конь лесному вепрю
Сотрапезником и другом,
Слон по-братски обвивал бы
Вкруг рогов быка свой хобот.
Волк плечом к плечу с медведем,
И козел, и обезьяна,
Даже заяц -- все совместно
Устремились бы к победе.
Единенье! Единенье -
Наша главная потребность!
В одиночку мы рабы,
Вместе мы сильней тирана.
Единенье! Единенье!
Свергнем власть монополиста,
Установим в мире царство
Справедливости звериной.
Основным его законом
Будет равенство и братство
Божьих тварей, без различья
Веры, запаха и шкуры.
Равенство во всем! Министром
Может быть любой осел.
Лев на мельницу с мешками
Скромно затрусит в упряжке.
Что касается собаки -
Чем в ней вызвано лакейство?
Тем, что люди с ней веками
Обращались как с собакой.
Но она в свободном царстве,
Где вернут ей все былые,
Все исконные права,
Снова станет благородной.
Даже нехристям-евреям
Мы дадим права гражданства
И с любым другим животным
Уравним их пред законом.
Только танцы на базарах
Запретим еврейской расе,-
Но уж этого хочу я
Ради моего искусства.
Ибо нет у этой расы
Строгой пластики движений,
Чувства стиля, -- их манеры
Публике испортят вкус".
ГЛАВА VII
Мрачно в сумрачной пещере
Проповедует свирепый
Человеконенавистник
И рычит, скрипя зубами:
"Люди! Хитрые канальи!
Смейтесь, -- от улыбки вашей
И от вашей тирании
Нас великий день избавит.
Мне всего обидней в мире
Кисло-сладкая гримаса
Вкруг их пасти, -- не терплю я
Человеческой улыбки.
Чуть, бывало, я замечу
Рожу белую с улыбкой,
У меня кишки от гнева
Выворачивает в брюхе.
Ведь еще наглей, чем в слове,
Раскрывается в их смехе
Глубочайшая преступность
Человеческого сердца.
Вечный смех! Смеются даже
Там, где требует приличье,
Чтобы каждый был серьезен,-
В миг торжественный любви.
Вечный смех или улыбка!
Даже пляшут, улыбаясь!
Оскверняют то искусство,
Что должно б остаться культом.
Ведь в былое время танец
Был религиозным актом.
Принося бессмертным жертву,
Хор жрецов кружился в пляске.
Даже царь Давид плясал
Перед скинией Завета,
И творца он славил пляской,
И молился он ногами.
Так и я считал свой танец
Истинным служеньем богу
В дни, когда плясал на рынках
Пред народом восхищенным.
Признаюсь, восторг народа
Был душе моей приятен.
Даже и врага заставить
Восхищаться -- кто ж не рад!
Но они смеются нагло
И в пылу энтузиазма:
Им исправить нрав бессильно
И балетное искусство".
ГЛАВА VIII
Добродетельнейший бюргер
