- Итак, речь идёт о преступлении?

- Об убийстве, мистер Ковальский.

Фримен и сам удивился, как просто дались ему эти слова.

- Гм-гм, - произнёс Ковальский, играя кистями халата. Вошёл тот самый мерзкий мальчишка-иммигрант с двумя запотевшими бокалами мартини на подносе, молчаливо опустил их на стеклянный столик и удалился. - Кого же убили?

- Убит Джеффри Гринфильд, священник церкви святой Екатерины в Дагенхеме.

- Католический священник, надо полагать?

- Разумеется, - почему-то с облегчением сказал Фримен и сжал в ладони холодный бокал. - Поэтому я к вам и пришёл.

Ковальский задумчиво прикусил сигару, подперев голову рукой.

- Дагенхем, Дагенхем, - пробормотал он сквозь полустиснутые зубы. - Что-то знакомое.

- Ему в этом году присвоили статус округа Лондона. Ещё лет пять назад там были просто выселки, но, когда там построили завод "Форд", всё изменилось.

- А, ну да, - спохватился Ковальский, - я читал в газетах что-то такое. Но ведь это не ваш диоцез?

- Не мой, - Фримен опустил руку, кубики льда в бокале стукнули. - Но у меня есть причины лично интересоваться убийством отца Гринфильда... Джеффри. Видите ли, я знал его. Я преподавал философию, когда он учился в семинарии. И я поспособствовал тому, чтобы после рукоположения его направили в Дагенхем. С моей точки зрения, это было справедливо - чтобы перспективный молодой человек служил в перспективном месте.

- Но сейчас вы себя за это вините?

- Не знаю, - честно ответил епископ. - Должен бы. Но я ничего во всём этом не понимаю. Слишком дикая, нелепая история.

- Попробуем разобраться, - Ковальский глотнул мартини, поставил бокал на столик и снова взялся за сигару. - Когда был убит отец Гринфильд?

- Точно неизвестно. Он не явился к воскресной мессе, вечером в воскресенье прихожане пробовали стучать к нему в дверь, но дверь была заперта. Полицию догадались вызвать только в понедельник утром. Джеффри лежал мёртвый в саду за домом, задушенный собственным поясом. Говорят, это было ужасно - в такую жару... Он пролежал там не меньше двух дней. Может быть, это случилось в пятницу вечером, может быть, в субботу.

- Из дома что-нибудь пропало?

- Не думаю. Полиция ничего не говорит о грабеже, да у бедняги и грабить-то было нечего. Он рукоположен с прошлого года, но приход этот получил только в мае. Он даже прислугу не успел нанять - питался готовой рыбой с картошкой из закусочной, куда ходят фабричные.

- Ваше преосвященство, - сказал Ковальский, поднимаясь с оттоманки, - вы не подождёте здесь, пока я оденусь? Остальное лучше обсудим в Дагенхеме.

2.

- Мало мне одного клоуна, так он второго привёл, - буркнул старший инспектор Мэлоун, бросив взгляд в окно. Здание полицейского участка было одноэтажным, и двор просматривался из кабинета отлично. Пара, направлявшаяся ко входу, действительно выглядела нетривиально. Рядом с высоким седым епископом папской церкви, одетым в чёрную сутану при лиловом поясе, шагал низенький, узкоплечий молодой хлыщ в белоснежном летнем костюме и синей рубашке; солнечный зайчик, отскочивший от его гигантской булавки для галстука, врезался Мэлоуну прямо в глаз, и инспектор зажмурился. Когда же он открыл глаза, то с отвращением убедился, что хлыщ с опалом на галстуке пользовался к тому же макияжем - ибо белизна его лица и чёрный контур вокруг глаз естественному объяснению, несомненно, не поддавались.

Инспектор Мэлоун вздохнул. Его только месяц назад перевели в Дагенхем (до этого здесь был лишь сельский участок с одним сержантом и пятью констеблями), и вот на тебе, пожалуйста - убийство католического попа. Абсолютно бессмысленное, без малейшего ключа к мотивам, расследование грозит зависнуть, и ко всему прочему, желающих сунуть нос в это дело становится всё больше и больше. Чёртов Фримен, в тоске подумал он. Кого он ещё там привёл? Придётся впустить, иначе он настучит в вышестоящие инстанции.

- Епископ пришёл, сэр, - доложил констебль Джонс. Мэлоун поднял голову от письменного стола.

- Скажите, пусть входит.

Не прошло и минуты, как епископ Фримен и его неправдоподобный спутник очутились в кабинете Мэлоуна. С искусственной любезностью инспектор развернул к ним своё кресло.

- Добрый день, - сказал он, опустив обращение (будучи неверующим, он никогда не помнил, как следует называть епископов, тем более католических). - Чем могу помочь?

Слово "помочь" было произнесено таким тоном, что в переводе на обыкновенный английский язык могло значить только "катитесь отсюда". Фримен дипломатично улыбнулся.

- Добрый день, инспектор, - ответил он. - Помочь собираюсь я. Разрешите представить вам человека, который, как мне думается, мог бы принести пользу расследованию. Это частный детектив Ковальский.

При этих словах напудренный незнакомец снял канотье с зеркальной от бриолина причёски, отвесил изысканный полупоклон и произнёс:

- Очень приятно, сэр.

- Ничего приятного, - не выдержал Мэлоун. Будучи типичным представителем полиции, на слова "частный детектив" он реагировал так, как старая дева на слово "мужчина". - Я понимаю вашу любовь к Конан Дойлю, но я не нуждаюсь в помощи частных детективов.

- Ваш коллега инспектор Солгрейв другого мнения, - возразил Фримен. - Вы бы сделали мне большое одолжение, если бы ознакомились с рекомендательным письмом.

Он извлёк из кармана сутаны узкий конверт и положил его на стол перед Мэлоуном. Против воли глаза инспектора впились в чётко выписанный обратный адрес: "Вестминстер, набережная королевы Виктории...".

- Инспектор Джереми Солгрейв, - вслух прочёл Мэлоун и разорвал конверт. Минут пять он читал фантастический список успехов существа в белом костюме, среди которых значилось, среди всего прочего, взятие с поличным убийц, работавших под прикрытием суицидального клуба для миллионеров. Здравый смысл твердил Мэлоуну, что подобное письмо должно было быть адресовано не из святая святых Скотланд-Ярда, а из дома умалишённых, но тот же здравый смысл подсказывал ему, что в ситуации, когда вы на своей должности чуть больше месяца, выбор между логикой и лояльностью следует делать в пользу лояльности.

- Ладно, - неохотно согласился он. - Присядьте, я подготовлю материалы дела.

Фримен и Ковальский расположились вокруг инспекторского стола, на который Мэлоун выложил содержимое папки. Содержимого было, в общем-то, не очень много: протокол осмотра места происшествия, фотоснимок, отчёт коронёра и единственный листок, на котором умещались показания свидетелей (точнее, свидетельниц - двух заводских работниц, которые стучались вечером в запертую дверь). Ниже на том же листке было приписано, что Стивен Мак-Лири, дьякон церкви святой Екатерины, 1891 года рождения, был вызван для опознания и подтвердил личность убитого.

- От женщин проку не было, - сказал Мэлоун, - они, как почувствовали запах, сразу разбежались блевать. Такая жара, естественно. Но дьякон держался молодцом. Вообще, опознание в данном случае было пустой формальностью - и так ясно было, что это он. Но ничего не поделаешь, протокол есть протокол.

- Протокол... - Ковальский разглядывал фотокарточку. На ней было снято распростёртое в траве вниз лицом тело в одном нижнем белье. Посреди красивой шапки тёмных волос светлело круглое чёткое пятно. - Я думал, что в Великобритании католические священники перестали носить тонзуру - особенно после оранжистских погромов.

- Джеффри был эстет, - грустно усмехнулся Фримен, - и очень консервативен. Он говорил, что хочет следовать апостолу Петру, а не моде пугливых ирландцев. У молодых встречается такой фундаментализм.

- Все его вещи были на месте? - спросил Ковальский. Мэлоун нахмурился.

- Читать умеете, мистер Ковальский? Вот же протокол... Всё было на месте. С деньгами, правда, неясность. В доме оказалось семь фунтов и одиннадцать шиллингов наличными, но мы не знаем, сколько у него было денег вначале.