- У тебя цвет глаз такой же, - он как-то смущено улыбнулся и, вдруг разозлившись, сердито бросил. - А если не нравится, то выбрось.
Я испуганно прикрыла кольцо рукой и отрицательно замотала головой.
- Нравится. Очень нравится. Спасибо, Костя.
Ничего не говоря, он догнал Жоржа, который успел отойти и сейчас стоял, с любопытством глядя на нас.
Дележка первой - для меня - добычи состоялась в родном уже карцере. Официально в нем находилась снова я. На этот раз за мной же развязанную драку. Если к отсутствию парней относились более лояльно, то мое отсутствие вечером и ночью в спальне вызвало бы переполох. В карцер же никто проверять не ходил по принципу: 'ну а куда от туда денешься?'
Стащив с кровати матрас и одеяло, мы разместились на полу. Парни выгребли все из карманов. И теперь перед нами возвышалась небольшая горка золота, перемешанная с деньгами. Круто. И пожалуй, этого того стоило. И отмерзшие ноги и страх, которого я натерпелась.
- Мамзель, твоя доля.
Мне досталась самая малая часть, но для меня и этого было много. Пока тихо переругиваясь, парни делили между собой оставшееся добро, я заворожено рассматривала украшения.
Золотые цепочки с камнями, которые поблескивают даже в тусклом свете лампы...
Сережки тоже с камнями, с жемчугом... Тонкое, изящное плетение... Несколько колец. Белое золото переплетается с обычным, желтого цвета...
Я увлечено все примиряю, рассматривая. Жаль перед зеркалом не одеть и никому показать нельзя. Девчонки обзавидовались бы. Вздохнув, я все снимаю, складываю аккуратной стопкой.
Парни уже тоже закончили делить вещи. И Костя под комментарии Жоржа откупоривал бутылку.
- А это вы зачем взяли? - я киваю на бутылку.
Впрочем, меня больше волнует, куда они будут девать пустую бутылку.
- Виски. Будешь? - Костя, наконец, справляется с крышкой и протягивает мне бутылку.
Я отрицатель мотаю головой и на всякий случай отодвигаюсь назад.
- Ну как хочешь, - без особого сожаления проговаривает он и первый пробует. - Зря. Эти богатеи в виски разбираются. Где еще такое попробуешь?!
Бутылка попеременно кочует из рук одного парня в другого. Они о чем-то разговаривают, но я не вслушиваюсь. Очень хочется спать, так часто бывает после пережитого сильного волнения. Пару раз меня тормошат, что-то спрашивают. Я же отделываюсь невнятным бормотанием, все больше проваливаясь в сон. Засыпая, чувствую, как меня переносят на кровать, и кто-то тихо шепчет у самого уха. Кажется, Костя.
- Мамзель, мы пошли. Твоя доля у меня, завтра заберешь.
Вроде бы, он что-то еще шепчет, но я уже сплю. Лишь в самый последний момент, ощущаю, что на меня набрасывают одеяло.
***
Утро началось с кухни, звона посуды, запаха чего-то горелого, от которого выворачивает наружу. Еще крики поварих, от которых в голове начинает стучать набатом.
Я с трудом стою у раковины уже битых десять минут, пытаясь оттереть железной мочалкой кастрюлю со вчерашней кашей. В голове постепенно нарастает шум, перед глазами начинает все плыть и в носу противно свербит. Кажется, я вчера простыла. Надо будет после завтрака заглянуть к врачихе.
- Мамзель!
Меня окликает знакомый голос. Костя. Я резко оборачиваюсь, улыбаясь ему. И тут в голове что-то вспыхивает, не удержавшись на ногах, я падаю. Кастрюля, выпавшая из рук, с оглушительным грохотом катится по мрамору пола...
В себя я пришла в лазарет. Тут как всегда до одури воняло хлоркой. Попытка сесть ни к чему ни привела. Сил не было, и голова до сих пор ватная.
- Лежи! - надо мной склонилась все та же знакомая врачиха. - Ишь соскочить ей надо. Деточка, с температурой под сорок предписывается обязательный постельный режим.
Ее слова долетают как сквозь толщу воды. И смотреть я не могу, глазам от света очень больно. Еле ворочая язык, тихо сиплю:
- Что со мной?
- Что-что, ангина, - голос ее сердитый. - И пневмония, скорее всего. Виолетта Эдуардовна уже скорую вызвала. В больницу лечиться поедешь, деточка.
От ее 'деточки' становится еще хуже. Дурацкое какое-то обращение. И мне очень сильно хочется ей это сказать, объяснить. Но не могу. Кушетка вдруг становится лодкой, а я покачиваюсь на волнах. Туда-сюда. Вокруг все шумит, качается. Где-то очень далеко чьи-то голоса, знакомые и незнакомые. Удается разобрать только прокуренный родной голос и холодный, как осенний ветер, голос Виолетты. Потом уплывают и они. Остается только тишина, покой и умиротворение. В какой-то момент я вижу маму и хочу к ней подойти, но она отрицательно качает головой и улыбается.
Совсем неожиданно я отчетливо слышу усталый, но приятный женский голос:
- Ну же, милая, приди в себя. Женя, давай еще. Она не справляется.
- Татьяна Анатольевна, поздно, - этот голос растерянный, в нем слышится страх.
Руке вдруг становится очень больно. Жжет. И мне хочется попросить, чтобы убрали. Получается только пошевелить губами.
- А говорил поздно, - снова женский голос, сейчас в нем проскальзывают нотки радости.
Дальше я снова уплываю в свой океан спокойствия. Только теперь в нем нет тишины, ее заменяет музыка. Родная, любимая музыка. Нажатие клавиш. Эта музыка пронизана грустью и покоем. Если поправлюсь, я обязательно ее запишу...
Как ни странно, я действительно пошла на поправку. Медленно, очень-очень медленно, но пошла. Ходить я начала к концу января, но выписать меня согласились только в начале марта, заставив пройти меня курс реабилитации.
Весна в этом году наступила рано. Уже с двадцатых чисел февраля солнце начало пригревать по-весеннему тепло. И прилипнув к окну, я с жадностью смотрела на первые, еще робкие ручьи, на капель и тонкие, быстро тающие сосульки.
Я хотела на улицу. Вдохнуть этот особенно ощутимый запах весны, который бывает только в самом начале весны, закричать, что я жива и здорова, быстро пробежаться по дороге. И плевать, что я буду вся в грязи и у меня только одна пара джинс. Я хотела жить. И это чувство, забытое уже очень давно, наполняло меня радостью.
Я снова хотела жить. И я буду жить. Всем на зло.
***
Выписали меня во вторник, и из детдома за мной должны были приехать. Так сказал врач, когда я пришла за больничным листом. Еще месяц я по-хорошему должна была пить витамины. Врач, глядя на меня поверх полукруглых очков, так и сказал, по-хорошему, прекрасно понимая, что денег на витамины у меня нет и не будет, но как врач написать про витаминки он был обязан. Написал. Витамины стоили около трехсот рублей, поэтому иммунитет буду укреплять дряблой прошлогодней морковью.
Встречать же меня никто не спешил. Я же уже около получаса топталась у автобусной больничной остановки, не представляя собственно, что делать. Денег у меня было рублей десять мелочью. Бежать обратно в больницу тоже было глупо, они мне больше уже ничем помочь не могли. Вылечили, и бывай здоров, как говориться. Оставалось только идти пешком, что я и уже и готова была делать, хотя куда топать представляла смутно, как мне на плечо упала чья-то рука не на плечо и знакомый голос радостно проговорил:
- Привет, мамзель!
Обернувшись, я увидела Костю. Рюкзак, мой старый с трудом починенный друг, полетел на землю. Я же с радостным визгом повисла у парня на шеи.
- Коська, как же я рада тебя видеть!
Он лишь привычно хмыкнул - дурацкая привычка! - но, смотря на меня, не выдержал и тоже рассмеялся.
- А где все? Я тут полчаса стою, жду, никто не едет! Я испугалась, что про меня вообще забыли, - я тереблю его за рукав, ерошу волосы. - А ты как? Что у вас нового? Я в это больнице совсем извелась! Два с половиной месяца промурыжили. Коська, они мне даже на улицу выходить не давали. Как тут скучно было.
- Мамзель, ты чего опять придумала? - он с изумлением и смехом смотрит на меня. - Какой Коська? Ты откуда это выкопала?
Из его имени, мне так больше нравится. А еще из мультика. Старого советского мультика про зайца Коську, который в детстве мне показывала бабушка, о котором я совсем забыла и который случайно увидела, проходя через больничный холл. Не знаю чем, но Костя напоминает мне того зайца. Но я ему об этом не скажу.
