Потом…

В тот день на мне висел ее кулончик. Не ее – мой, если быть точным. Тот, который она подарила мне в мой первый День Рождения после нашего знакомства. Тот самый, где в глубине раковинки каури, посеребренной рамке, покоилась запретная самая ностальгическая фотография – «Мы у Вани в офисе. 25 сентября 1999 года». Он висел на мне – и я обнаружила его случайно, тот момент, когда я одела его, будто вылетел у меня из головы. Когда это произошло? Он висел на мне, отблескивая на солнце, как новенький, но от него так и веяло тайной, от него веяло загадкой, неприкосновенностью. Даже я так боялась открыть его, посмотреть на маленькую фотографию, боялась, не зная чего. Этот запрет бил мне по рукам, заставляя их мелко трястись. Странно, что я не помню тот момент, когда одела его. Странно…

Но в тот день на мне висел, веющий тайной кулон. Она смотрела на него ревниво, пожирая его глазами, пытаясь вспомнить в точности ту фотографию, что покоится внутри. Но она так же не могла открыть его. И это странное ощущение внутри не давало нам обеим покоя. На этом мы и порешились. Значит, что-то подсказывает нам оставить его в покое. Ну и пусть висит. Висит и висит. Серебряный, аккуратный, пахнущий прошлым и какой-то тайной, которую наверняка никто и никогда не разгадает…

Она последний раз кинула на него ревнивый взгляд, после чего посмотрела мне в глаза. Разве в них можно было найти ответы? В этих ребусах даже я не сильна. И, похоже, она поняла это. Удрученно вздохнув, она медленно двинулась вперед, а я, как покорный слуга, как палач, как любовница, как фанатка, двинулась за ней. Но у самого края сцены, то ли боясь упасть, то ли думая со мной над разгадкой кулона, она схватила волнительно мою руку и крепко сжала. Я выдохнула ей в затылок, и она беззвучно улыбнулась.

Именно тогда мы обе поняли – мы никогда не разгадаем эту загадку. Никогда.

Никто и никогда не разгадает ее.

- Hi, guys! – мой крик полон энергии, – We’re come back for you!!!

И подо мной разливаются фонари…

Начинают играть первые аккорды Dangerous and Moving, Юлька отходит чуть дальше от меня, погружаясь в свои мысли. А меня все еще не покидает странное ощущение – ощущение кулона на шее. Он прожигает мою кожу, заставляет сердце биться быстрее, я готова сорваться и открыть его прямо здесь и сейчас. А потом схватить Юльку в объятия, зарыться в ее волосы и зарыдать. Дать волю чувствам…

Но этого никогда не случится.

Разливающиеся огни под нами не дают мне времени соображать, они настойчивы и дают нам шанс очередной раз показать себя. Мы ведь вернулись. Пусть совсем другими, но вернулись. Мы начинаем петь, и я почти забываю обо всем. Особенно в те моменты, когда Волкова обнимает меня, я чувствую ее поддержку. Мое сердце волнительно бьется в такт сердцам наших поклонников. Так проигрывается песня за песней, мои любимые, Юлькины любимые. И наступает время «Ничьей».

Тогда, в тот самый момент, в первые секунды я чувствую, что подо мной нет ничего. Передо мной – ничего. Вокруг – ничего. И мое сердце не бьется. И я вообще не жива. Но через несколько мгновений это чувство проходит, его сменяет жгучая боль, ревностная боль в области шеи, там, где висит кулон. Чертов запретный кулон. Боль еще никогда не была такой острой, завистливой, и я чувствую, что что-то не так. Играет одна из моих любимых песен, а мое горло словно обхватывают железными цепями, но на свое удивление – пою я легко и чисто. Юлька удивленно смотрит на меня. Ведь я уже несколько дней страдаю из-за простуды. А тут – на тебе. Это очень странно, мое горло словно разрывается внутри, но пою… Пою будто я – не я. И она умилительно улыбается мне, подходит и поет, глядя мне в глаза. И я тону в них, чувствуя тепло от ее руки…

- We love you! – хрипло кричит Юлька после закончившегося выступления, – We’ll come back again!

Я так боюсь разбиться, Ангел! Она окрыляет меня, и это даже пугает. Немного, но пугает. Раньше такого не было, я никогда не чувствовала подобного. И мне даже страшно. Я боюсь разбиться, сломать крылья о камни. Я боюсь, что, подарив мне надежду на что-то, она швырнет меня в пропасть. Я не хочу, чтобы она оставляла меня, я боюсь… Потому что я разбита, когда я одинока, когда она уходит от меня. И я чувствую, что уже не стану сильнее, она не дает мне сделать это. Она не дает мне дышать, я задыхаюсь, когда она рядом.

Ее губы почти касаются моего подбородка, она молчит долго и упорно, пытаясь разгадать тот самый ребус, ту самую тайну кулона. Моего горящего кулона, который сама же мне и подарила. Она сидит, нависнув надо мной, и ровно дышит. Ее дыхание убаюкивает меня, но я по-прежнему задыхаюсь, когда она так близко.

- Что? – шепчу я ей с закрытыми глазами.

- Что? – шепчет она мне в ответ, и ее губы предательски касаются моего холодного, дрожащего подбородка.

Ее горячие, напористые губы. Не дай мне задохнуться, моя девочка.

- Ты что-нибудь понимаешь? – спрашиваю я онемевшим ртом с пересохшим небом и не подчинявшимся языком, – Ты что-нибудь понимаешь, что происходит?

- Нет, – застыв на месте, отвечает она, – Нет, ничего… только…

- Что только? – цепляюсь я за ее слова, чувствуя ее губы на подбородке.

Я хочу ухватиться за ее слова губами, не отпускать их, распробовать на вкус…

- Пообещай, что никогда не оставишь меня…

- Обещаю, – не раздумывая, отвечаю я.

Отвечаю я, очередной раз закрепив свою зависимость.

- Честно? – ее дрожащие, спекшиеся на солнце губы застывают чуть ниже моих губ.

Волна, нет, цунами проносится по телу в тот момент! Заряд тока… огромная скала падает на мои плечи. Я чувствую рабскую зависимость от нее, и мой кулон снова начинает разгораться на шее…

- Обещаю, – вторю я с закрытыми глазами.

И пока мои онемевшие губы без раздумья подчиняются ей, она находит причину вспомнить о моих пересохших, волнительных губах. Она осторожно, все еще думая о тайне нашего кулона, прикасается к моей нижней губе. И я слышу, как волнительно трясутся ее сомкнутые ресницы, как ее колени прижимаются к моим коленям, как ее ключицы сводит в печали, как мой позвоночник начинает дрожать. Я чувствую, что все – безвозвратно. Она прикасается ко мне так легко, что я едва могу уловить ее губу, невесомую, мягкую. Но мой кулон, моя запретная раковинка Каури, протестует и вскипает. Я неожиданно отпрыгиваю от Юльки, как только она хочет обнять мои губы, мой язык…

В ответ она молчит, и только смотрит на огненный от ревности серебряный кулон. Черт бы его побрал! Наше прошлое мешает нашему настоящему…

Страшно вовсе не то, что было,

То, что есть – пугает меня.

Раньше ты по приказу любила,

А теперь без приказа – я…

====== 56 ======

Сложно было представить мое выражение лица, когда я застала ее.

Она не видела меня, но в то же время, она не пыталась куда-то скрыться от меня. Гримерка – слишком банально, слишком просто, слишком экстремально и возбуждающе. Она не видела меня, но наверняка слышала. Я видела ее и ее дружка. Дружка на вечер. Учитывая тот факт, что мы давно перестали заниматься сексом, она находила себе приятелей на вечер. Но раньше – это было по-другому. Они прятались в тех местах, о которых мне знать не нужно, о которых я никогда не узнаю. По крайней мере, раньше это не выглядело так демонстративно. Но я застала ее, в тот самый момент, когда ее пальцы расцарапывали его спину, ее белоснежные, острые колени были разведены, а задница ее дружка потряхивала. Черт бы их, черт бы их подрал! Я стояла, как вкопанная, не в силах закрыть дверь, не в силах зайти, не в силах пошевелиться. Только я ощущала одно – мой кулон все еще висел, он все видел, он прожег дыру в моей нежной шее. Она стонала, как сумасшедшая, явно преувеличивая, ее ноги летали вверх-вниз, а сама она крепко обнимала тело своего дружка. Черт, черт, черт! Я просто не могла оторваться. И все внутри вскипало, но это ее жизнь. И она делает все, что хочет. Тем более, что мы давно перестали заниматься сексом. Собрав оставшуюся волю в кулак, я вышла, тихо прикрыв за собой дверь. И только она прикрылась, я услышала, как ее друг взревел, словно раненый зверь. Наверняка он бурно кончил. Черт бы его подрал! Кончил в мою девочку! Сжав зубы, я пошагала в другую сторону, направляясь непонятно куда…