- Яичницу с ветчиной и капучино, – я выглянула из душа и улыбнулась ей.

- Через десять минут все будет! – подмигнула она и скрылась.

На самом деле ничего и никогда не закончится.

Просто нужно запомнить это. Ничего и никогда. Ни при каких обстоятельствах. Все будет по-прежнему меняться, вокруг твоего пальца будет вертеться мир, будут меняться люди вокруг тебя, но… Ничего и никогда не закончится, ничего и никогда не изменится в наших сердцах. Иногда врать – необходимо, потому что так или иначе бывают такие моменты, когда приходится разговаривать на больные темы. Ничего и никогда не изменилось. Я по-прежнему любила ее, зависела от нее, как рыба от воды, как паук от паутины, как люди от воздуха, как человек от любви. И все казалось мне предельно простым, но в то же время предельно сложным. Ведь, вроде бы, на первый наивный взгляд, это так просто – любить человека. Но это намного сложнее воображения. Любить – это в первую очередь отдавать больше, чем принимать, – как говорил Ваня. И он чертовски прав. Она никогда не давала мне клятвы оставаться со мной навсегда. Такого и не должно было быть. И не могло было быть. Это Юля. А это я. Но все же… я думаю…

Она любила меня. Не так, как я ее. По-другому. Не больше и не меньше. Просто по-другому. И я не обижалась на нее. Не могла обижаться, и все казалось мне предельно простым и сложным одновременно. Юля всегда относилась ко мне, как к сестре, просто, как к близкому человеку. Пусть иногда мы ругались из-за всяких мелочей, но разве это причина, чтобы быть друг от друга на расстоянии вытянутой руки? Совсем нет! Мы любили друг друга и всегда призывали всех к любви! Это и была концепция Тату.

Помню, совсем недавно, мы сидели в российской штаб-квартире Universal, ожидая какое-то интервью. Юлька приобняла меня, и я совсем не понимаю ее. Не то чтобы не понимаю, просто какое-то странное ощущение внутри. Совсем не то, что было раньше, несколько лет назад. Раньше – мы сидели и сидели, мы позволяли себе даже больше, чем нужно, и никаких эмоций это не вызывало. Ну обнимала она меня, ну целовала – это наша работа. А сейчас я сжалась в комок от непривычки, она так давно меня не обнимала. И обернувшись, я улыбнулась ей, чуть придвинувшись ближе. Она улыбнулась мне в ответ. За окнами идет снегодождь, хмуро так, а тут, в комнате, так светло, уютно – совсем другой мир. В углу стоит музыкальный центр, на котором тихо проигрывается новый альбом «Люди инвалиды». Журналист последний раз просматривает вопросы, включает диктофон и начинает интервью…

- Ага. Автограф можно? – парень протягивает фото пятилетней давности, где мы запечатлены в школе Волковой перед первой в своей жизни пресс-конференцией.

- Ух ты, какая фотка! – широко улыбается Юля, держа снимок в руках и пристально разглядывая его.

- Нам тут 16. Или 15?

- Смотри, какой у меня тут свитер прикольный! – начинает смеяться она, показывая мне фотографию.

Затем она берет маркер и размашисто расписывается за обеих.

Она давно привыкла делать это. Расписываться за обеих не плохо, но все же…

- Ууу, вот зараза... – шутливо протягиваю я.

- Извини, я всегда неправильно расписываюсь, – виновато улыбается девчонка и отдает автографы журналисту, – Продолжим?

- Люди-инвалиды – это кто такие?

- Моральные уроды. Естественно, не в физическом плане, – говорит Юлька, заранее отработанную фразу.

- А какие типы людей вам неприятны?

- Те, которые руководствуются исключительно негативом. Вокруг нас очень много людей, которые не умеют любить, они не способны на это. Не способны сопереживать, сострадать, поддерживать. Они злые, завистливые, я не знаю, эгоистичные. Ну и все с этим связанное. А нам кажется, что надо любить друг друга, чтобы жизнь стала лучше. Потому что сейчас мир очень злой, обозленный, – почти полно отвечаю я и одариваю журналиста улыбкой.

Он ее заслужил.

- Новый альбом, на ваш взгляд... какой он?

- В нём гораздо меньше поп-интонаций, он более депрессивный, даже жёсткий, в общем, в нашем стиле, – объясняет Волкова, поворачиваясь ко мне, что свидетельствует о том, что нужно продолжить.

- Он посерьезнее, подепрессивнее... Если в прошлом альбоме говорилось больше о любви, то эта пластинка про людей в целом, про столкновения личностей, характеров. В общем, о глобальном!

- То есть про любовь вы теперь больше в принципе ни за что не поете?

- Не, конечно, поем! – тут же уверяю парня я, – Любовь – это вечная тема, без нее никак нельзя. Она будет всегда, я думаю, что это самое главное для любого человека, который способен на какие-то серьезные чувства. К сожалению, не все люди такие.

- В Америке вы сняли сразу 2 клипа – Dangerous & Moving (Люди-инвалиды) и All About Us. Расскажите о них.

- Режиссером обоих клипов стал Джеймс Кокс, который снимал фильм “Wonderland”, очень весёлый, энергичный человек. Он сразу все понял, просек фишку. И работа закипела, – оживленно рассказываю я.

- Люди-инвалиды – заглавная песня на альбоме. О чем она?

- О моральных инвалидах, о недочеловеках, которые не умеют любить. Там есть слова: “Вечер без любви, утро без обиды – люди-инвалиды, люди-инвалиды”. Мы живем, видим этих людей повсюду. Настоящих людей осталось очень мало, в основном нас окружают такие недочеловечки.

- Раскручивая новый альбом, вы будете продолжать работать с лесбийским имиджем?

Оказывается, вот чего я ждала. Я ждала этого вопроса целую вечность, даже несмотря на то, что его задавали на каждом гребаном интервью! И на каждом гребаном интервью мы отвечали одно и тоже. Почти одно и тоже. Разве лесбиянки рожают? Разве они любят парней? Разве короткостриженные черненькие лесбиянки строят глазки журналистам с вопросами в руках? Разве они делают минет, так умело, как… Я тряхнула головой, даже не думаю продолжать. Да, черт возьми, разве мы похожи на лесбиянок? Как же я ждала этого вопроса, как же ждала. Я, ничуть не растерявшись (от этой привычки я решила избавиться, пусть кто-нибудь другой сворует ее себе, например, Борис! Он почему-то никогда не теряется!), расплылась в улыбке, пожирая глазами парня, берущего интервью. Кажется, он смутился. А может, растерялся.

- Мы лесбиянками не были никогда. Разве не ясно? – отчеканила я, – Я, например, со всеми подружками целуюсь, и что?

- Мы просто любим друг друга! – говорит Юлька зазубренную фразу, и я теряюсь. Черт! Я теряюсь, сама не знаю почему… – А как мы можем быть лесбиянками, если я, например, ребенка родила?

Да уж, она от меня точно никогда не отстанет, – смеюсь я, но не растерянно. Мы ведь просто любим друг друга, – Мы не можем друг без друга! Это установленный факт! В комнату вносят тарелку с фруктами. Юля вскакивает с места и движется к десерту.

- Дай, пожалуйста, банан, – прошу я, – Будете?

- Нет, спасибо.

- Мы просто голодные, с утра ничего не ели. Можно только нас не фотографировать с бананами? – смеется Волкова.

- Конечно, – шутливо улыбается фотограф, – Для ваших поклонников вы уже почти превратились в сиамских близнецов, в нечто целое. Вам это нравится?

- Мы очень разные, но мы и есть одно целое... – распечатывает пачку сигарет Юля, – Понимаете…?

- У вас все поровну в жизни?

- Ну... – задумываюсь я, после чего твердо отвечаю, – Да.

Таких интервью было столько, сколько моя голова не вместит. Их бывало несколько в день, и каждый раз были одни и те же вопросы. На которые были одни и те же ответы. Стандарты – малоразрушимыми, моими губами, которые время от времени нашептывали все зазубренные фразы из умных цитатников Ленчика и Кипер. Но ни Ленчика, ни Кипер с нами не осталось. Только в самых пыльных книжных шкафах можно по-прежнему откопать старые книги с разноцветными стикерами, что свидетельствовало о любимых страницах – Кипер; или же небрежно завернутые уголки страниц, что говорило о том, что здесь, в глубине потаенных книг, волнительно отпечатались пальцы – Ленчика. Оба они были романтиками, и фразы, и цитаты были у них соответствующие. И ничего с этим не поделать. «Горе помогает жить», – как говорил Ленчик, – «Оно помогает находить в сложных, страшных ситуациях просвет. Вот вы – лесбиянки, это хреново. Не тот факт, что вы лесбиянки, а то, что вы врете. А просвет в том, что вы помогаете людям жить, даете надежду верить в себя, призываете их показывать любовь». С тех пор я мало чего вспоминала, но только сейчас осознала – что зря. Горе помогает жить. Потом я убедилась в этом. Потом, когда моя любовь к Юльке была настолько очевидна, что никто и ничего уже не мог скрыть, как бы не пытался. И это «горе» мне помогало жить. Я знала, что она со мной, и мне грех жаловаться. Но то ли это – чего я ожидала? Да и что ожидала я, в конце концов? В конце концов – ничего не могло произойти. Это по определению. А чего нужно было ждать? Что мы останемся навеки веков страстными любовницами? Будем нянчить ее детей? Так же, срываясь в магазине нижнего белья, будем мчаться в ближайшую гостиницу и заниматься сексом, в то время как ее парень будет слушать «абонент недоступен»? И все так глупо. Просто и сложно. В конце концов, так не могло было бы быть. По определению. Тогда что же я ждала от нее? Чуть больше внимания? Чуть больше ласки? Любви? Нежности? Чего я ждала? Того, что она искренне мне скажет, что любит меня? Да и ее тысячи «люблю» хоть раз были искренними? Я не знаю, я запуталась…