«Вы все знаете эту песню: меня полностью нет, абсолютно всерьез…»
«Ситуация help, ситуация sos», – восторженно и шумно орет зал.
«Поехали все сходить с ума», – я разворачиваюсь и иду к тому месту, где стоят барабаны.
Юлька идет туда же. Словно так было запланировано, мы идем вглубь сцены, становясь спиной к залу. И только тогда, когда начинается мелодия самой затертой песни, с царапинами на виниловых дисках, с замусоленными вкладышами в дисках, с загипнотизированных фраз, только тогда мы разворачиваемся ко всем и идем вперед. Смотрите на нас, с 2000 года мы так изменились, видите же?
«Пять лет спустя!», – подводит итоге Волкова.
«Семь!», – да, на даты у меня плохая память, но это единственная вещь, которая плотно засела в моего голове.
Это единственная дата, о которой я не могла забыть. По определению.
Только Юлька по привычке хватает меня за руку, только я хватаю по привычке ее. И уже ничего не кажется мне невозможным. И уже никто ничего не скажет. И времени нет и не будет. И все крутится, вертится по кругу.
«Меня полностью нет, абсолютно всерьез…», – дальше допевает зал.
«Выключается свет, я куда-то лечу, без тебя меня нет, ничего не хочу…», – я всегда пою свои слова, меня это радует больше, чем тыкать пустой микрофон в толпу и ждать чьих-то оваций, мне и без этого достаточно их глаз, их улыбок.
«Я сошла с ума, я сошла с ума, мне нужна она, мне нужна она. Я со-шла с ума-а-а, мне ну-жна она-а-а… Мне нужна она, мне нужна она…», – допеваем мы последнее перед злополучным, таким же замусоленным, проигрышем. Наверное, это единственные полминуты, которые больше всего ждут, хотя я и преувеличиваю, теперь этого ждут намного меньше, чем тогда, но факт остается фактом – злополучный проигрыш ждут все. И когда он начинает играть, зал чуть ли не разрывает от накала эмоций, возбужденные до предела глаза впиваются в меня и Юльку, я чувствую это всем телом. По инерции иду к ней, она идет ко мне. Мои ноги надламываются от всех этих взглядов. Таких же сумасшедших, как и раньше, но все же они немного притихшие. Ваня всегда говорил нам, что народу нужно показывать то, что они хотят, и говорить то, что они хотят услышать. Сейчас – они ждут самый мягкий, трогательный, нежный и ностальгический поцелуй от Тату, которые давно уже не целуются, только берутся за руки. Они ждут тех же чувств, которые были тогда. Точнее, которых не было никогда. Но сейчас мне меньше всего на свете хочется вспоминать слова Вани. Я будто очнулась от какого-то сна, встрепенулась, и не поняла – зачем мои ноги ведут меня к ней? Зачем мои губы тянут меня к ее губам? Это всего лишь тяга по прошлому, я всегда была ностальгической личностью, и мне было раз плюнуть, чтобы найти повод да пореветь, повспоминать, так, со своей романтическо-нежной душой я и жила. Но сейчас не то время, чтобы целоваться, чтобы сжимать затылки друг друга до боли в пальцах. И пока я забивала свою голову всякими глупостями, она уже подошла ко мне и, улыбаясь, вытянула свои руки мне навстречу. Еще чего? Я сделала удивленный вид, отрицательно качая головой, и хотела было уже отойти назад, пугливо поджав хвост, как вдруг она схватила меня за руку и закружила, как тогда, в 2001, на концертах. Я схватилась второй рукой за нее, чуть не упав. И она, продолжая удерживать меня одной рукой, остановилась, сделала какой-то неоднозначный жест, а потом накинулась на мою шею. Смирившись, я обняла ее за талию, улыбаясь в зал. Воспользовавшись моментом, она оторвалась от меня и быстро чмокнула меня в губы. Такую наглость, такую шалость я воспринимаю от Волковой, как должное. Она же хитрая, лисёнок. «Лисё-ёнок», – с оттягом произносила я в самые умилительные и ностальгические минуты нашего проживания. «Ну что ты, моя ры-ыжая?», – на тот же лад, протягивая свою противную «ы», отвечала она мне, и откидывалась на мое плечо своей черноволосой головой.
В конце мы обнимаемся. Дольше, чем обычно, но это самое милое, что могло произойти за этот вечер…
Днепропетровск 14.10.2006 год.
Мне кажется или действительно что-то изменилось с того концерта? Я совсем не думаю, что это странно, просто нам нужно немного отдохнуть друг от друга, побыть наедине со своими мыслями и чувствами. Мне кажется, что пришло время разобраться в себе. Иначе это никогда не закончится. В гостиничном номере сильно запахло ее сладким шампунем, едва она вышла из душа. Она всегда так сладко пахнет … Что за мысли в моей голове? Кажется, я устала после приезда сюда. Нужно принять душ и лечь спокойно спать…
Заснуть у меня почему-то упорно не получается, не смотря на то, что я так вымоталась, и как мне думалось – лягу и вырублюсь в ту же секунду. Но чувствуя рядом с собой Юльку, я никак не могу погрузиться в царство Морфея. Странно, ведь мне уже не привыкать спать с ней, это самое, что ни на есть, обычное состояние. Мы спим с ней семь лет, и это так же обычно – как дышать воздухом, есть мандарины на новый год, раздавать автографы, улыбаться солнцу. Это самое обычное состояние, но заснуть я никак не могу. И поэтому снова начинаю терзать себя мыслями о том, что твориться у меня внутри. Разве это можно было назвать любовью? Возможно, это была любовь какое-то время, которая так или иначе переросла в зависимость от человека, и я уже не могла спокойно жить без нее. Я вообще не могла жить.
И так, спустя семь лет, в середине холодного октября 2006 года я поняла простую вещь: я предпочла жить во лжи, чем без нее. Жить во лжи, которую активно продвигали мы несколько лет назад, в которой я сама и запуталась. Поверить в собственную ложь – сладко и глупо. Только глупые, блондинистые овцы, с поджатыми хвостами, со смиренно сложенными лапками, с зависимыми кулонами, с умными книжками, с нежно-романтическими душами, могут поверить в это. Только спустя семь лет, в середине октября, я всерьез задумалась над этим, молча глядя в потолок, хотя в кромешной темноте нельзя было что-то рассмотреть. И я уже не могла представить жизни без нее, я бы умерла. Клянусь! А если даже не умерла бы – то сделала все, чтобы закончить свою жизнь, как можно быстрее. Такие невеселые мысли поселились в моей голове в ту ночь, а она по-прежнему покоилась рядом, мирно сопя. Ее беспробудно черные волосы сбились на лицо, губы чуть приоткрылись, одна рука безмятежно лежала под подушкой, другая где-то около моей груди. Она все лишь обнимала меня по привычке. Ее ресницы плотно сомкнуты и лишь иногда их покой прерывает легкое вздрагивание. Возможно, ей снится что-то действительно волнующее ее. Во всяком случае, мне совсем не хочется разбудить ее, но я аккуратно убираю ее руку от меня, и встаю с кровати. Впервые за долгое время мне вновь захотелось сделать это… Я лихорадочно стала рыться в своей сумке, обычно они всегда там валяются на «черный день», хотя таких дней не было уже давно. И вот, он наступил. Наконец, я нащупала плотно бумажную упаковку, и ловким движением вытащила сигарету. Да уж, я и почти забыла, как они выглядят, я усмехнулась, покрутив сигару у себя в руках. Выйдя на балкон, я тут же поежилась, здесь ужасно холодно. Холодок пугливо затерялся в моих волосах, и тело вновь наполнило слабое тепло. Щелчок зажигалки. Еще один. Черт, я даже забыла, как ей пользоваться. Зачем я снова это делаю? Снова мои пальцы непослушно скользят по колесику, и тут появляется небольшой огонек. Я подношу его к сигарете, зажатой между моими ледяными губами, прикуриваю. Едва дым попадает в легкие, я вспоминаю это чувство. Расслабляющее, успокаивающее. Еще одна, более глубокая, смелая затяжка. Помню, когда нам было 16, мы с Юлькой запирались в туалете офиса Вани и быстренько курили, пока он уходил в магазин. С этим было жестко. Шаповалов запрещал нам покуривать, может, заботился о здоровье, может, об имидже. Не знаю… В любом случае мы прятались от него, как могли, и делали смелые затяжки, сжимая сигареты в зубах. «Давай скорее, он идет!», – говорила мне Юлька, глядя в узкое окно толчка, которое выходило на главный вход в офис. И я, быстро докурив, выбрасывала бычок. Затем мы выливали на себя половину флакона каких-нибудь духов, жвачку в рот и шли к Ване в кабинет. А если он спрашивал: «Чего это от вас пахнет? Опять курили?», мы обычно отшучивались: «Ну что ты, не знаешь, как в туалете накурено?», или типа того: «Вань, это от тебя пахнет, ты путаешь!». И он верил, или просто спускал нам это с рук. Но иногда там все же попадало.
