— Хорошо, — снова вошёл в положение глава. — Определим в круглосуточный. Будете забирать только на выходные.

Снова написал какую-то записку, на этот раз для заведующей круглосуточных яслей, и вопрос решился как по мановению волшебной палочки.

… От Марусиного морячка пахло необыкновенным каким-то одеколоном, и весь он — от накрахмаленного воротничка до танцующей походки был воплощением чего-то начищенного, наглаженного до блеска, от чего немудрено потерять голову.

— Ну сама посуди, Нин, — вздыхала Маруся, закатывая глаза. — Моряк или мой Ванька? Весь наглаженный, брюки в стрелочку, тельняшечка, бескозырка…

Нина сочувственно кивала в вечерний полутьме комнаты.

Моряк был, действительно, хорош.

Не сказать, чтобы так уж плох был Ванька. Но видно, чувствовал: что-то неладно, может, потому и приехал однажды под вечер, осторожно постучал в дверь, как бедный родственник.

Худенький, щупленький, хоть и в форме, но в пехотной, солдатик не шел ни в какое сравнение с моряком.

Жалко ссутулившись, сел на краешек кровати ждать жену.

— Может, случилось что? — вздыхал печально.

Нина опускала глаза, злясь на Маруську. (Опять удрала к моряку, а моряк тот поматросит и бросит).

А Клава и не сдерживала ехидной усмешки.

— Не придет, и не надо. Я что ли хуже твоей Маруськи? Ты не смотри, что старше намного. Любую шмакодявку- двадцатилетку за пояс заткну.

Ваня растерянно улыбался, сосредоточенно упершись взглядом в запястье, опоясанное «Победой»

Солдатик ушёл уже за полночь, всё ждал-надеялся, авось вернётся супруга.

Ведь не у хахаля же она в самом деле, подзадержалась у подруги, а то, может, и случилось что, только бы ничего страшного.

Однако лица соседок по общежитию были заговорщицки спокойны, что больше огорчало, чем радовало: супруга жива — здорова.

Негодница — Маруська вернулась уже под утро. Растрёпанная, в новой чёрной плюшке.

— Что, ушёл мой? — воровато зыркнула по углам.

— Ушёл, ушёл, — укоризненно покосилась на неё Зоя. — Везёт же таким… Сразу двое таких мужиков.

— Каким таким? — Маруся скинула плюшку, приготовилась дать отпор.

— Таким, — неопределённо повторила Зоя и насупилась.

— А ты не будь такой букой, и на тебя мужики заглядываться будут, — посоветовала Клава. — Слишком уж ты серьезная, девка.

Зоя покосилась заодно и на Клаву и ничего не ответила, только губы надула и сдвинула брови: обижалась на соседку, что снова (уже в который раз, хоть кол на голове теши!) без спроса взяла её сапоги. И не смотрит, что в узел уложены и спрятаны (от неё, нахалки, между прочим!) под кровать.

Нину всегда удивляло, что заставляет окружающих подчиняться таким как Клава. Ведь цыкни на такую нахалку, убежит, поджав хвостик в кусты, и будет оттуда им же, хвостом, ещё и повиливать: дескать, не трогай меня больше, я же стала хорошая. Или кукситься. Но тронуть больше не посмеет.

Нет же, терпят, что берёт постоянно их вещи. А ведь такими-то людьми и проверяется характер.

И закаляется.

Сумеешь дать достойный отпор — получишь в награду уверенность, что можешь за себя постоять.

Иногда что-то в жизни происходит от скуки, а не потому, что непременно должно было случится. Появляются люди и так же незаметно исчезают в другие чьи-то жизни, где, может быть, будут играть новые роли.

Таким эпизодическим героем был Виктор. И всё же это была приятная встреча…

Вечера становятся светлее и длиннее — верная примета приближающегося лета. И вода в реке уже не так холодна, хотя купаться, конечно, ещё нельзя.

Но поболтать уставшими после рабочего дня ногами, поднимая маленькие, но бурные волны — самое то. Только парня красивого рядом не хватает в тихий майский вечерок.

Красавцев появилось сразу двое, точнее, один был так себе, зато второй, действительно, хорош. И оба моряки.

Красивого моряка звали Виктор, имя второго не запоминалось, а может, он и не представился даже.

С благородной вальяжностью, присущей морякам, парни сели рядом.

— Я из Тулы, — поставил в известность назвавшийся Виктором, чтобы как-то завязать разговор.

— А я родилась в Казани.

— Где живёшь?

— Здесь в бараке.

Речка неспешно плескалась, располагая к неторопливой беседе. Разговор ни о чём, но довольно приятный.

— Может, ты замужняя? — спросил вдруг Виктор.

— Нет, но ребенок есть.

— А как это? — озадаченно наморщил лоб.

— Так.

Виктор почесал затылок и не стал вдаваться в подробности.

— Можно к тебе в воскресенье прийти?

— Можно, — разрешила Нина и добавила. — Со мной еще две девушки живут.

— Мы придём, — пообещал второй моряк.

Гости пришли с колодой карт, и время пролетело незаметно, разлетаясь в стороны разными мастями.

— Жених твой что ли? — поинтересовалась после того, как за моряками закрылась дверь, Зоя.

Нина пожала плечами:

— Нет.

— Чего же, в карты ему больше не с кем перекинуться? — съязвила Клава.

— Может, и не с кем, — в тон ответила Нина.

Своей назойливостью и беспардонностью Клава порой раздражала её, и как-то даже пришлось потрясти под носом у нахалки большим своим рабочим кулаком. Случилось это, когда вечером, вернувшись с работы, Нина не нашла под подушкой свой новый серый платок.

Платок вернулся за полночь вместе с растрёпанной Клавой, плюшкой Маруси и, разумеется, чёрными резиновыми сапогами, которые Зоя тщетно прятала в узел. Клава неизменно находила их под кроватью и уводила к очередному любовнику.

Нахалка что-то напевала под нос и никак не ожидала увидеть у самого своего курносого кулак.

— Ещё раз возьмёшь что-нибудь у меня или у девчонок…

— Хорошо, — рассыпалась заискивающим смехом Клава, и с тех пор ни у Нины, ни у Маруси ничего не брала, но-прежнему продолжила таскать из- под кровати у Зои сапоги.

Моряки пришли опять через неделю, в воскресенье.

Виктор положил на стол круг копчёной колбасы и торжественно поставил бутылку красного вина.

— Шикуем, — многозначительно присвистнула Клава.

На следующие выходные Виктор пришёл уже один. Целую зиму он баловал Нину и её соседок по комнате и колбасой, и халвой, и свежим маслом. Оказалось, Виктор возил в морскую часть продукты со склада.

— Серьёзно хлопец настроен, женится, — предрекала, поправляя съехавший с головы платок, Клава, но плохой оказалась предсказательницей: замуж Виктор Нину не звал, не пытался и приставать. Вёл себя предельно почтительно, а уж, чтобы слово плохое сказать, такое и представить себе было невозможно. Так и остался приятным воспоминанием.

Глава 14. Выше птиц

Зина-егоза вечно оставляла дверь открытой: входи, кто хочет, гуляйте сквозняки.

Да и сама ветерок, а не девушка — лёгкая, быстрая, голос звенит колокольчиком. Одно слово — «Зин-ка».

Зина жила на горочке над Волгой у судостроительного завода. Домик был настолько мал, что в него и не вместилась бы большая семья, и даже казалось — он, неказистый, хотя и вполне живописный, и есть одна- единственная причина того, что Зина у родителей единственная дочь. Души в ней они, конечно, не чаяли, любили до самозабвения.

Такой же безусловной безоговорочной любви неосознанно ждала красавица Зинаида и от окружающих её людей, домов, деревьев, даже пролетающих мимо птиц, которым дела нет до тех, кто на земле. Но и люди, и дома и деревья, и птицы, и даже гармонист Сергей Булашев, любимец всех девчонок, дарили Зине свою любовь.

Гармонисту, впрочем, она не отвечала взаимностью, хотя добра к нему была не меньше, чем к другим, и это особенно задевало щёголя.

«Ишь ты, цаца», — бессильно и громко язвил он вслед, но Зина только посмеивалась.

«Такого жениха, Зинка, гонишь от себя! — недоумевали подружки. — Ты приглядись: высокий, статный. Чем тебе не пара?»